Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада - Ярослав Шимов

У наследника, однако, были свои мотивы для того, чтобы ослушаться отца. Они, вероятно, заключались не только в том, что принц Салернский не знал, когда вернется король, и опасался за судьбу столицы Regno. Карл Хромой хотел наконец показать себя. Ему было уже зо лет, но он до сих пор жил в тени знаменитого и могущественного отца, чей тяжелый характер наверняка не раз познал на себе. Возможно, надеясь на победу, он хотел преподнести королю подарок и тем самым упрочить свою репутацию как в глазах его и всего королевства, так и в своих собственных, обрести уверенность в своих силах, которой ему часто не хватало. К тому же речь шла о морском сражении, которое, в отличие от сухопутной битвы, не требовало от принца таких физических усилий, какие были для него слишком тяжелы в силу его хромоты. Но все эти расчеты Карла Салернского похоронили Рожер ди Лауриа и его хитрая тактика.

Несмотря на катастрофу в Неаполитанском заливе, король Карл не терял надежды на перелом в войне. Он быстро и жестко восстановил порядок в Regno, подавив вспыхнувшее было в Неаполе восстание и жестоко наказав жителей города Сорренто, которые, узнав о пленении Карла Хромого, снарядили делегацию с поздравлениями к адмиралу ди Лауриа. Затем король стал собирать новое войско и флот для похода на Сицилию. Он выступил на юг с внушительной армией в конце июня и три недели спустя осадил Реджо — портовый город, расположенный на кончике «носка итальянского сапога». Однако военная удача, похоже, окончательно изменила Карлу. Рожер ди Лауриа, верный своей репутации, и на этот раз переиграл анжуйцев: его флот, блокированный в Мессине, сумел вырваться в открытое море, а затем начал опустошать побережье в тылу армии Карла. Взять Реджо с ходу не удалось. Боевой дух наемного войска упал. Король снял осаду и отступил на север, фактически отдав всю Калабрию противнику. Он занял крупные суммы у флорентийских банков и ломбардских городов и объявил, что вернется весной, чтобы покорить наконец мятежный остров. На зиму король отправился в Апулию, самую спокойную из остававшихся у него провинций.

Последние месяцы жизни Карла Анжуйского хронисты и историки обычно описывают в мрачных тонах. Действительно, поводов для радости у короля было немного: помимо утраты Сицилии и пленения наследника, рассчитывать на какую-либо экспансию на Востоке — а этой цели Карл посвятил полтора десятилетия — более не приходилось. «Княжество Ахайя было мирным и относительно лояльным ему, пока в роли его наместников выступали тамошние магнаты… Он по-прежнему владел Корфу и одной или двумя крепостями на побережье напротив этого острова… Из всего королевства Албания у него остался лишь город Дураццо… В Иерусалимском королевстве его власть была ограничена Аккрой»{393}. Но в этих рассуждениях опять-таки видна склонность к оценкам ex post. Зная, что анжуйцам в конце концов так и не удалось отвоевать Сицилию, а остатки владений крестоносцев на Ближнем Востоке были разгромлены мусульманами уже в 1291 году, когда пала та самая Аккра, нетрудно рассматривать положение, в котором к концу 1284 года оказался Карл I, как полнейший упадок без каких-либо перспектив.

Но в тот момент ситуация могла видеться и иначе. Опорные пункты на Балканах и Востоке в сложившемся положении действительно были уже не так важны для неаполитанского короля, но они были — и давали определенную надежду на будущее. К тому же новый византийский император Андроник II выглядел правителем куда более слабым и пассивным, нежели Михаил VIII, так что Карл вполне мог рассчитывать на возобновление балканской кампании, как только настанет подходящее время. Что же касается главного театра военных действий, то поражение под стенами Реджо не поколебало воли Карла к продолжению борьбы. Его ресурсы еще не были исчерпаны — ни финансовые, ни политические, ни психологические: «Если наедине с собой Карл и сравнивал фиаско своей последней кампании со славными днями Беневенто и Тальякоццо, то на публике его мрачная и энергичная решимость оставалась неизменной»{394}. Да, пленение Карла Хромого стало для короля большим унижением, тем более что по требованию арагонцев Карл I был вынужден освободить Беатрису, дочь Манфреда и сестру Констанции Арагонской, к тому времени уже 18 лет содержавшуюся под стражей в Regno. (Карлу намекнули, что, если принцесса не будет передана ее арагонской родне, та не сможет ручаться за жизнь принца Салернского, который пока находился в одном из замков на Сицилии.) Однако у короля имелись и свои козыри: в последние месяцы 1284 года в войне, разгоревшейся из-за «Сицилийской вечерни», появился второй фронт. На стороне Карла выступила Франция.

Мартин IV не простил Педро Арагонскому захвата Сицилии. Папа издал буллу, объявлявшую крестовый поход против Арагона[188]. Салимбене в своей «Хронике» приводит причины, которыми церковь оправдывала свои действия: «Во-первых, Педро Арагонский захватил церковные земли и владеет ими, не желая подчиняться требованию Римской церкви освободить их. Во-вторых, необходимо было поддержать короля Карла и помочь ему, ибо именно ему Церковь доверила владеть этими землями. В-третьих, потому, что там умножались еретики, и преизрядно, а инквизиторы еретической порочности не могли туда попасть из-за людей Педро Арагонского, там находящихся. Четвертая причина заключалась в том, что Педро Арагонский держал в Сицилии свои войска, и нельзя было оказать исстари поступавшую оттуда помощь Святой земле продовольствием, оружием и ратниками»{395}.

Позиция Арагона была уязвима с правовой точки зрения. В 1205 году арагонский король Педро II, прозванный за свою набожность Католиком, признал верховную власть Святого престола над своими владениями, за что тогдашний папа Иннокентий III торжественно короновал Педро в Риме[189]. Таким образом, с точки зрения папства Арагонское королевство находилось в таком же положении, как и Сицилийское, — было папским леном, который глава церкви мог отнять у неугодного государя и передать другому, лояльному. Мартин IV так и поступил, предложив арагонский трон еще одному Карлу — юному графу де Валуа (ему шел 15-й год, и он был только что посвящен в рыцари), младшему сыну Филиппа III, короля Франции. Претендент приходился не только внучатым племянником Карлу Анжуйскому, но и племянником Педро III: его матерью, к тому времени давно покойной, была Изабелла, младшая сестра Педро. Король Франции и его сын, не мешкая, выступили в поход. Войско, которое они вели против Педро, кажется огромным — 16 тысяч конных рыцарей, 17 тысяч лучников и 100 тысяч пехоты{396}, — но речь, видимо, идет о свойственных средневековым хронистам преувеличениях. В любом случае армия, собранная французским королем, была, очевидно, весьма мощной, а учитывая, что против Педро выступил и его младший брат Хайме II, король Мальорки, ничто не предвещало, что это предприятие заслужит позднее уничижительную оценку историков — как «возможно, самое несправедливое, ненужное и катастрофическое за всю историю монархии Капетингов»{397}. Правда, уже в первые недели похода армия вторжения увязла на севере арагонских земель.

Как бы то ни было, направляясь в предпоследний день 1284 года из Мельфи, где он провел Рождество, в недалекую Фоджу, где 60 годами раньше Фридрих II построил один из своих замков-крепостей, Карл Анжуйский мог надеяться на то, что движение колеса Фортуны вниз, столь заметное для него в последние три года, замедлится, а может, и сменится новым подъемом. Как обычно, король много работал, отдавал распоряжения, подписывал эдикты. Но одной воли, даже столь сильной, как у Карла, было уже недостаточно для того, чтобы продолжать бороться. Король был стар, последние годы он провел в постоянном нервном напряжении, и его необычайно крепкое здоровье вдруг сдало. В Фодже Карл слег. Чем именно он заболел, сказать трудно: медицина XIII века знала немного диагнозов, кроме весьма расплывчатых «горячки» и «лихорадки». Болезнь была очень скоротечной: уже б января король отдал последние распоряжения, а в ночь на 7-е исповедался и причастился. Его последняя молитва была простой и касалась того, что он считал главным в своей жизни: «Господи Боже, истинно верую в Тебя, моего Спасителя, и прошу — смилуйся над моею душою. Ты знаешь, что я принял Сицилийское королевство во имя Святой Церкви, но не ради своей выгоды. Помилуй, Господи, и прости мне мои грехи»{398}. Вскоре после этого Карл I, король Сицилии, Неаполя, Албании и Иерусалима, князь Ахейский, граф Прованса, Форкалькье, Анжу и Мэна, впал в забытье и умер, не дожив два с половиной месяца до 58 лет. Колесо Фортуны, столь активно вращавшееся всю его беспокойную жизнь, остановилось. Как отметил Салимбене де Адам, «почил он в тот самый день, в который короновался много лет тому назад[190]. Был он прекрасным воином и снял посрамление с французов, которое те навлекли на себя при Людовике Святом в заморских землях. И оставил он после себя добрых наследников — сыновей и внуков»{399}. Немного напоминает последние слова какой-нибудь сказки, которую читают детям на ночь.