Спектроскоп души - Эдвард Митчелл

Поезд начал притормаживать у перрона в Лагвилле.

– Через пару дней, – продолжал юрист, когда мы встали со своих мест, – этот дальновидный и заботящийся о благе общества гражданин умер. По условиям его завещания, весь доход от правительственных, массачусетских шестипроцентных, бостонских и олбанийских облигаций, а также от устойчивых первых закладных на недвижимость в Новой Англии был передан в фонд клиники под управлением тринадцати попечителей. Как управляется этот трест, вы сами увидите через несколько минут.

У входа в клинику нас встретил джентльмен приятной внешности, который говорил с легким немецким акцентом и представился как помощник суперинтенданта.

– Извините, – учтиво спросил он, – кто из вас пациент?

– Никто, – смеясь, ответил Меркль. – Я советник правления, а этот джентльмен всего лишь посетитель, которого интересует работа учреждения.

– Ага, – сказал помощник суперинтенданта, – понятно.  Добро пожаловать сюда.

Мы зашли в офис, и он вручил мне книгу и ручку.

– Пожалуйста, – сказал он, – напишите свое имя в книге посетителей.

Я сделал это и повернулся к Мерклю, но тот исчез.

– Наша система очень проста, – сказал помощник суперинтенданта. – Наше  учреждение основано на идее, что привычка лгать, как и алкоголизм, – это моральное заболевание, которое может в некоторых условиях стать хроническим и которое в принципе поддается лечению. Мы принимаем лжеца, если он добровольно приходит к нам, и в течение шести месяцев проводим с ним интенсивные процедуры. Они заключаются в том, что мы поощряем пациента лгать, окружаем его равными ему или даже превосходящими его лжецами и держим в атмосфере всеобщей лжи, которая буквально перенасыщает его душу и разум.  К концу срока у пациента происходит своеобразная реакция, и он уже не может жить без правды. Теперь он готов согласиться на второй курс лечения. В следующие полгода применяется противоположный метод. Переполненного отвращением к обману лжеца окружают правдивыми собеседниками, поощряют читать реалистическую литературу и с помощью лекций, примеров и морального воздействия подводят к пониманию того, что говорить истину гораздо выгоднее, чем ее искажать. Потом мы отправляем человека обратно в реальную жизнь. И должен сказать, что рецидивы случаются довольно редко.

– А неизлечимые больные встречаются? – спросил я.

– Да, – ответил помощник суперинтенданта, – время от времени. Но и самому неизлечимому лжецу, и обществу лучше, когда он находится здесь, у нас.

В это время привели нового пациента. Помощник послал за суперинтендантом и пригласил меня последовать за ним.

– Я покажу вам, как живут наши пациенты и как они развлекаются, – сказал он. – Сначала, если не возражаете, мы отправимся в левое крыло, где вы сможете увидеть процесс насыщения ложью.

Он провел меня через холл в большое, хорошо обставленное  помещение, где находилось дюжины две джентльменов. Некоторые из них читали или писали, остальные же, разбившись на группы, оживленно беседовали. Если бы не железные решетки на окнах, я бы почувствовал себя в гостиной респектабельного клуба. Мой проводник остановился, чтобы поговорить с пациентом, который безучастно перелистывал зачитанный экземпляр приключений барона Мюнхгаузена, а я оказался рядом с одной из групп и мог подслушать кое-что из их беседы.

– Моя удочка затрещала и согнулась пополам, – говорил дородный краснолицый джентльмен, – и ялик завертелся, как волчок. Уверяю вас, если бы Пьер Шаво не сохранил присутствие духа и не зацепил меня за штанину крючком, она утащила бы меня в озеро в мгновение ока. Да-да, сэр, мы сражались с нею ровным счетом тридцать девять минут. А когда я все-таки вытащил ее и принес в отель, эта пятнистая красотка потянула, хотите – верьте, хотите – нет, на тридцать семь и одиннадцать шестнадцатых фунта.

– Чепуха! – невозмутимо отозвался крохотный джентльмен, сидевший напротив. – Это невозможно.

Первый собеседник обрадовался и даже зарделся от удовольствия.

– И тем не менее, это факт, – парировал он. – Честное слово спортсмена. А почему вы считаете, что это невозможно?

– А потому, – спокойно ответил второй, – что каждому рыбаку в этой комнате известен установленный наукой факт. А именно: в озере Муслемагантикук нет ни одной форели весом меньше полусотни фунтов.

– Разумеется, – подтвердил третий собеседник. – Дно озера представляет собой что-то вроде многослойного решета, и вся рыба весом меньше пятидесяти фунтов отсеивается сквозь него.

– А почему же тогда вода не утекает? – торжествующим тоном спросил дородный пациент.

– Раньше она и утекала, – серьезно ответил спокойный джентльмен. – До тех пор, пока законодательное собрание штата Мэн не приняло закон, который это запрещает.

Мой проводник вернулся ко мне, и мы прошлись по комнате.

– Эти спортсмены, рыбаки и охотники, – заметил он, – считаются простыми случаями и легко вылечиваются. Мы выписываем их вполне здоровыми через шесть–девять недель, причем они обещают больше никогда не рыбачить и не охотиться. Человек, который лжет относительно размеров пойманной рыбы или хвастается интеллектом своего сеттера, во всех остальных отношениях остается, как правило, вполне достойным гражданином. Кстати, такие пациенты составляют примерно сорок процентов всех больных.

– А кто относится к самым трудноизлечимым?

– Безусловно, те, кто находится в палатах для путешественников и политиков. Тем, у кого болезнь в легкой форме, а это рыбаки, светские завсегдатаи, волокиты, азартные игроки, скалолазы, жители фронтира (за исключением техасцев), составители рекламных проспектов, физики-исследователи и другие лжецы самого разного сорта, – так вот им мы позволяем на первой стадии лечения свободно общаться друг с другом. Это дает хороший эффект. А вот путешественников и политиков мы держим в  строгой изоляции.

Мы уже выходили из помещения через дверь напротив той, через которую вошли, когда мое внимание привлек обрывок фразы, произнесенной напыщенным джентльменом:

– Сципион Африканский в разговоре со мной однажды заметил…

– Вот прекрасный пример  того, что мы называем форсированным методом лечения, – пояснил помощник суперинтенданта. – Этот пациент добровольно пришел к нам два месяца назад. Форма заболевания у него самая обычная. Вполне правдивый во всех других отношениях, он не способен преодолеть искушение похвастаться личным знакомством, а то и близкой дружбой с выдающимися персонами. Друзья и знакомые так допекли его своими насмешками, что, услышав о появлении нашего учреждения, он, как разумный человек, сразу же явился сюда  и попросил его вылечить. Дела у него идут отлично. Когда он обнаружил, что его упоминания о встречах с Биконсфилдом, Бисмарком или Виктором Гюго не вызывают здесь удивления, а другие пациенты тут же подхватывают эту тему и начинают рассказывать еще более удивительные истории, то вначале немного опешил. Но привычка лгать и вызывать восхищение своими знакомствами настолько укоренилась, что он постепенно и осторожно стал отодвигать круг своих великих приятелей все дальше и дальше в прошлое. Вскоре он стал упоминать Талейрана, Томаса Джефферсона и лорда Корнуоллиса. Обратите внимание на психологический эффект нашей системы. Когда все обычные сдерживающие моменты у такого лжеца исчезают и его байки ни у кого не вызывают ни сомнений, ни подозрений, ни даже удивления, он вспоминает о Вольтере, Вильгельме Молчаливом, Карле Великом и так далее. А представьте, что в клинике находится еще один пациент с такой же формой болезни. Тогда между ними начинается жесткая конкуренция, и каждый вынуждает соперника все стремительнее уходить в глубь веков. Не так давно я слышал, как этот же пациент описывал один из приемов Гелиогабала, где присутствовал в качестве почетного гостя. «Да-да, я там тоже был! – воскликнул второй лжец. – Помню, в тот вечер нам подали кабанью голову, фаршированную гусиными потрохами, и восхитительное сухое фалернское опимианское!»