Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик приблизился к дубу и протянул руку, осторожно коснулся его мощной морщинистой коры. Дуб был как целый терем. Под ним лежали сухие листы и сучки, и мальчик сел, прислонился спиной к нему, почуяв тепло и спокойствие. Нет, недаром же все дубы в почете и славе у Мухояра.
Дед Улей чудной, непонятный, иногда страшноватый, может и пристукнуть своей крепкой рукой. И как глядит из-под нависающих век, только белки и бликуют. И будто чего такого видит, а остальные нет. Но, выходит, он спас Спиридона. Да, для-ради своей надобности. Так и мальчик того жаждет. И сейчас ему помнилась та вода сладчайшая из лагвицы родника, и как он нагибается, зачерпывает воду и пьет со звездами или солнечными бликами, а там и уста его отверзаются, яко раковины плотно закрытой жемчужницы, и оттуда посыплются жемчугами слова: о Вержавске, Гобзе, лошади Футрине, о плотах отца Возгоря и его сотоварищей Страшко Ощеры да Зазыбы Тумака одноглазого, о страшном нападении на Каспле, о купце Василь Настасьиче да о селе Каспля, о Смоленске, Смядынском монастыре Бориса и Глеба, о Немыкарях, Стефане, о дочках Нездилы Дервуши и Нездилихи, о горе Перуна за лесом Перунским, об огнях и цветах купальских, о клюсе, приготовленном для-ради жертвы, и о полоске той зари… О Хорте Арефе еще. Неужто он так и оставил их, Мухояра с мальчиком? Оставил, а не идет по следу?..
Какой же след на воде? Их следы давно утекли к Смоленску, а то и к самому Киеву, а там и растворились в море Русском… или повели к Цареграду.
Бают, что чрез то море можно и до самого Ерусалима добресть. Неужто не лжа?
И вот по этой самой воде, что внизу течет меж травами и глинами, ивами и цветами?
«Вав!» – снова небесная собака пролаяла.
Ведь то цапля. А Мухояр баит, что Переплут летает, перекувыркивается в воздухе над житом, брызжет росой с загривка, посевы охраняет…
Так и задремал мальчик под дубом, а разбудил его вой. Он сразу вскочил. Огляделся. Было темно. Над дубом горели звезды. По лугу стелился туман. Он поежился от холода, зевнул два раза. И как вой повторился, вышел из дубового шатра и поспешил на звук. Вой шел в стороне от реки. Может, Мухояр сам заблудился? Мальчик пробирался по травам, и уже колени его были сырые, намокали онучи, лапти.
Вдруг слева раздался все тот же ясный свист. Олень? Свист повторился. А ему отозвался вой. Мальчик поколебался, куда идти, на свист али на вой, но, памятуя наказ деда, двинулся на вой. Вой доносился откуда-то из перелеска на взгорке над луговиной, туда Сычонок и направился. Подойдя ближе, уже по грудь вымокнув в росе, остановился и прислушался. Но вой повторился в другом месте, много правее, ближе к лесу. Мальчик, недоумевая, побрел туда по хрустким травам, как по странным волнам застывающим. На него молча светили звезды. Поблизости побулькивала перепелка. Замолчала.
Он вошел в лес еловый, постоял на краю. И увидел в глубине огонек. Дед Мухояр светит? Запалил лучинку? Мальчик вытянул губы и просвистел сычом. Дед не отзывался. Мальчик пошел на огонек. Но тот исчез. Что такое? Неужто поблазнилось? Мальчик озирался. Еще прошел по лесу, треща валежником… и заблудился. Не мог сообразить, откуда пришел и куда ему идти. А вой не повторялся. Мальчик сам подавал сигналы: свистал сычом направо и налево. Но никто ему не откликался. Долго он продирался по лесу, все чая вырваться на луговину, к Днепру, и наконец вдруг вышел на опушку с соснами, устало сел на хвою. Донимали комары. И брюхо пусто урчало. Он здорово устал. Злился на Мухояра. Что же тот не туда его призвал? Или то и не Мухояр бысть? Куда же теперь идти? Передохнув, он встал и двинулся по луговине, озираясь, но ничего не узнавал. Посреди луговины громоздился какой-то сухостойный лесок, ветки мертвых дерев топорщились во все стороны под звездами.
Как вдруг среди кустов появились два слабо светящихся пятна. Мальчик замер, вглядываясь. Да нет, то были просветы, а не пятна света. Он двинулся дальше, но и пятна стронулись за ним. Мальчик остановился. И пятна затаились. Они стояли и смотрели друг на друга. Да что такое?! Мальчик хотел вспомнить молитву Спиридона Тримифунтского или Бориса и Глеба, но внезапно услышал тихие голоса:
– Зри, зри…
– Виж-шу, виж-шу…
– Столпом притворятца…
– Коновяз-зию…
Мальчик отпрянул и поспешил прочь, прочь, оглядываясь, а те пятна тоже заспешили, и он тогда побежал по мокрому лугу, сбежал в низину, большую воронку, и упал, затаился.
Было тихо. Наконец он решился поднять голову и оглядеться – и сразу увидел те белесые, слабо светящиеся пятна размером с солнце или луну. И они тихо засмеялись, зашептались.
– Деду пожидает.
– Ласкосердий[314].
– Немко.
– Лишеник… пошел! Пошел!
И мальчик подхватился и кинулся прочь. Неожиданно он выбежал к Днепру. Мгновенье стоял, озираясь, отдуваясь, но те нагоняли, быстро перемещаясь по лугу, и он кинулся в воду, поплыл, да тут же нащупал дно и пошел. Надо было уйти на другой берег, почему-то мнилось, что там эти его не достанут. Оступился и погрузился с головой, но тут же встал, откашливаясь. Двинулся дальше. Вода доходила до подбородка. Вот-вот он готов был поплыть… Но чудно! Вода уже достигала только до плеч… до груди… И так и перешел Днепр! Ай да Сычонок! Ай да Спиридон, сын Васильев! Как такое сотворилось? Днепр перебресть!
И о том еще споет Ермила Луч в тереме княжеском, как докатятся волны из-под его перстов сюда, на Днепр, как налетят его зрячие персты птицами, и то всем станет видно: вот бредет мальчик через Днепр ночной, и звезды тихими кринами вокруг колышутся. А в лугах рыщет волк, в лесу дед пробирается. И далёко Днепр течет, Днепр-Словутич. Ай да гораздая река. В далях глубоких, во временах незапамятных начинается. И в будущее да ниспадает, течет. Но отрок лаптями ту реку и перемерил. Да на берегу в траву и пал, совсем в нем сил и не осталося.
А на рассвете вновь послышал вой. И бысть тот вой трехкратным. Мальчик вверх по течению по берегу взошел и остановился напротив того воя. А как позвать? Туманом затянуло Днепр. Пробовал свистать – охрип, не получается. А волк или Мухояр пождал-пождал, да снова три раза повыл. И никто ему не откликается.
Не хотелось Спиридону в ранний Днепр лезть, а полез, да сразу глубь его и обняла, течение повлекло, хоть и не быстрое, но властное. А сил у него уже и не было, и он
