Цивилизация Древней Греции - Франсуа Шаму

К этому основному титулу часто добавлялся эпитет, который следовал за именем царя и указывал на качества, которые он желал подчеркнуть или которые глас народа приписывал его личности: Птолемей I был Спаситель (Сотер), потому что так его прозвали родосцы; Птолемей II — «любящий сестру» (Филадельф), потому что женился на Арсиное II; Птолемей III — Благодетель (Эвергет), потому что вернул египтянам статуи их богов, когда-то вывезенные Камбисом; Селевк I — Победитель (.Никатор), Селевк II — «добрый победитель» (Каллиник). Были также «любящий отца» (Филопатор) — как называли Птолемея IV, Селевка IV и Птолемея VII, а также «любящий мать» (Филометор) — Птолемей VI. Многие из этих прозваний имели характер божественного эпитета (эпиклезы), подобного тем, которые добавлялись к именам богов: Эпифан («явленный») или еще проще — Теос («бог»); к тому же Сотер был эпиклезой Зевса, а Каллиник— Геракла. Естественно, нельзя смешивать с этими хвалебными эпитетами, которые могли входить в официальную титулатуру, уничижительные прозвища, такие как Фискон («толстобрюхий»), Латир («турецкий горох») или Авлет («флейтист»), которые можно найти только в сочинениях историков. Со временем число эпитетов возрастало, в той мере, в какой убывал реальный авторитет государя, словно бы одно компенсировало другое. Этот компенсирующий процесс лучше всего виден в титулатуре царя Коммагены, бывшего невысокого роста и повелевшего возвести огромные статуи на Немрут Даге: надписи сохранили ее полностью: «великий царь Антиох, Божественный, Эпифан, Филороман, Филэллин». Несмотря на все свои громкие эпитеты, он подчинился власти проконсула Лукулла.

Царя отличали также знаки власти. Самым главным была диадема — узкая полоска ткани, обычно белая, которая охватывала волосы надо лбом и ушами и концы которой завязывались на затылке, как правило спускаясь двумя лентами сзади или по плечам. Она воспроизводила налобную повязку, которую вручали победителям атлетических состязаний, как та, например, что украшает Дельфийского возничего[42]. Таким образом, это был знак победы, абсолютное отличие государя. Диадему дополнял скипетр, который был царским атрибутом еще в эпоху Гомера и который сохранил в эллинистическую эпоху свое значение повелевающего жезла, символа власти царя, что очевидно из последнего стиха эпиграммы Эвполема. Царский перстень довершал этот набор символов: его резной камень служил печатью, которая удостоверяла официальные документы государя. Эти знаки имели священный характер: завладеть ими, надеть их — значило совершить кощунство. Отрывок из Диодора (XVII, 96) дает это понять: «Однажды, когда царь умащался (царская одежда и диадема лежали на троне), какой-то колодник из местных жителей освободился от оков и, не замеченный стражей, беспрепятственно вошел во дворец. Подойдя к трону, он надел царскую одежду, возложил на себя диадему и спокойно уселся на троне. Царь, увидя это, пораженный таким необычайным явлением, подошел к трону и спокойно, не показывая удивления, спросил сидевшего: кто он и зачем так поступил? Тот ответил, что он решительно ничего не знает. Спросили об этом знамении гадателей; те ответили, что, по их мнению, этого человека надо убить, чтобы злое предзнаменование осуществилось на нем. Царь же, взяв свою одежду, принес ее в жертву богам, отвращающим беды»[43]. Чуть позже, перебираясь на лодке через большое болото, окружавшее Вавилон, царь лишился своей диадемы, когда проплывал под ветвями деревьев, — царский знак упал в воду. Хотя он был тут же выловлен одним из лодочников, тем не менее этот случай был воспринят как зловещее предзнаменование, и историографы вспомнили о нем, когда через несколько дней Александр умер от сильнейшего приступа малярии. Тот же Диодор указывает дальше, что последним жестом умирающий царь снял свой царский перстень, чтобы передать его Пердикке: тем самым этот последний облекался властью государя и впоследствии считался таковым среди своего окружения, по крайней мере какое-то время.

Сакральное значение этих знаков проявляет другой эпизод из Диодора (XVIII, 61): в 318 году до н. э. Эвмен, назначенный стратегом Азии от имени двух македонских царей, пытался показать военачальникам, находившимся в его подчинении, что он представляет верховную власть, наследие Александра. Он стал утверждать, что имел во сне видение, подсказавшее ему идею установления потрясающего церемониала: «Он велел сделать золотой трон и роскошный шатер, куда был поставлен этот трон, на который были возложены диадема, скипетр и оружие, которое обычно носил Александр. Там же был установлен зажженный жертвенник, на котором все военачальники воскуряли фимиам и самые дорогие вещества, беря их из золотого сундука, и поклонялись Александру как богу». Примечательно, что в этом отрывке кроме диадемы, скипетра и трона появляется царское оружие: любимец Победы и в первую очередь полководец, государь должен был выделяться богатством своего вооружения. В сражении при Гераклее против римских легионов, как сообщает Плутарх (Жизнеописание Пирра. 16), Пирра, командовавшего конницей, «можно было отличить с первого взгляда по великолепию его богато украшенного оружия» — настолько, что он, слишком легко узнаваемый, вынужден был поменяться оружием с одним из своих соратников, которому это стоило жизни.

Монарх, таким образом, отличавшийся от других людей, был равен богам не только в культовых церемониях. На монетах он тоже занимал место, отводимое божествам: его изображение обычно украшало собой аверс, где до того времени фигурировал образ бога. Благодаря чему в наших нумизматических коллекциях подбирается и реалистичнейшая портретная галерея эллинистических государей, начиная с Александра, запечатленного в своих идеально-благородных чертах, и вплоть до посмертных масок уродливого властителя Филетера, обожествленного после смерти, или Эвтидема Бактрийского. Так обстояло дело до самого конца этой эпохи: большой, с горбинкой нос Клеопатры на монетах Антиоха подтверждает слова Паскаля и доказывает, что очарование этой удивительной женщины было неразрывно связано с ее величием. Цезарь и императоры Рима, тоже возведенные в ранг богов, сохранили традицию своего реалистического изображения.

Любимец Победы, царь управлял территориями, которые он завоевал или которые были завоеваны его предками. Даже в традиционных монархиях военный престиж оставался подтверждением права на власть. В текстах для обозначения земель государя употреблялось старое гомеровское выражение: «завоеванный копьем», dorikletos. Оно напоминало о том, как Александр воткнул свое копье в землю Азии, высадившись впервые на ее побережье. Не случайно Лисипп создает скульптуру Завоевателя с копьем в руке — это то самое копье, по словам Плутарха (Исида и Осирис. 24), «у которого само время не сможет отнять его подлинную славу, которая принадлежит ему по праву». Эта статуя вдохновила эпиграмматиста на такое двустишие:

Полный отважности взор Александра и весь его обликВылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь.Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье:«Землю беру я себе, ты же Олимпом владей»[44].

Само копье было посвящено Александром в Эфесе храму Артемиды, который сгорел как раз в ночь его рождения и был восстановлен при его щедром содействии. В эпоху Августа для него была создана еще одна эпиграмма (Палатинская антология. VI, 97): «Копье Александра! Надпись гласит, что он после войны посвятил тебя Артемиде вместе со щитом, который защищал его непобедимую руку. О благородное копье! Когда он потрясал тобой, море и земля покорялись ему. Будь к нам благосклонно, бесстрашное копье! При взгляде на тебя всякого обуяет трепет, как только он вспомнит о герое, который держал тебя в руке».

Право завоевания являлось, таким образом, самой основой царской власти. Она осуществлялась на территориях, отличавшихся как по своему статусу, так и по своим размерам. В крупных монархиях большую часть этих территорий представляли варварские земли, завоеванные в негреческих государствах и у негреческих народов: ахеменидская Азия, царства Ближнего Востока, фракийские и иллирийские племена, население Сицилии, Ливии, египетские феллахи. Именно они были собственно «царскими землями», над которыми государь в принципе имел неограниченную власть. Здесь впоследствии при власти Рима эта chora basilike (царская земля) стала agerpublicus (государственной землей), собственностью римского народа. Царь по-своему распоряжался ею, так же как и населением, которое ее возделывало. Он мог предоставить ее в пользование кому угодно в качестве вознаграждения и в один прекрасный день отобрать. Естественно, он мог также продать ее другому правителю. Словом, земли монарха были имуществом, которым хозяин распоряжался по своему усмотрению. Отсюда важность царских завещаний, в которых государи передавали свои владения не законным наследникам или — при отсутствии наследника по крови — назначали для них нового владельца. Так, знаменитое завещание, составленное в 155 году до н. э. Птолемеем Юным (Птолемеем VIII), после того как его старший брат Птолемей VI Филометор попытался его убить: «Если бы я мог при благоволении богов наказать по заслугам ответственных за этот нечестивый заговор, который был замышлен против моей персоны, тех, кто намеревался лишить меня не только моего царства, но и самой жизни! На тот случай, если смерть, сужденная каждому, настигнет меня до того, как у меня появятся наследники для моего царства, я передаю принадлежащие мне земли римскому народу, дружбе и союзу с которым я был предан с самого начала. Я доверяю ему заботу о безопасности этих земель и заклинаю его именем всех богов и его собственной честью в случае, если какое-либо вторжение будет угрожать полисам или территориям, вмешаться согласно обязательствам дружбы и союза, который мы заключили между собой, и поддерживать закон всеми своими силами. Я беру в свидетели Зевса Капитолийца, Великих Богов, Гелиоса и Аполлона Стреловержца, в храме которого будет храниться текст этого завещания. И да поможет нам судьба!» Поразительный документ, о котором не упомянул ни один историк, и только в результате археологических раскопок в святилище Аполлона, бога покровителя и основателя Кирены, была обнаружена замечательно сохранившаяся мраморная стела — именно там, где, согласно тексту, должна была быть сделана надпись, еще один пример того, насколько полезной может быть для истории эпиграфика.