Судный день - Иса Гусейнов

Первой жертвой разворачивающихся событий стал мовлана Махмуд. В тот же день, как прибыл гонец от Мираншаха, шейх Берске арестовал его и вскоре казнил. Повсюду вокруг Самарканда мюриды шейха Береке по его приказу с криками и воплями проклятья хватали хуруфитов и ремесленников, лытающихся вступиться за жертв, и рубили их без суда и допроса, сбрасывали с минаретов, с крыш домов, топтали и пинали насмерть,

А Тимур уже был на пути в Багдад. Он знал, что Насими, побыв долгое время в Руме, объездил все хуруфитские очаги меж Самаркандом, Багдадом, Алеппо и Шамом и вновь вернулся в Рум, но не верил, что война подготавливается "рукой Хакка". Мовлана Махмуд поведал ему, что халифы Фазла, среди которых был и румский халиф, известный поэт Абуль-гасан Алиюл Ала, выслушав проповедь Насими в Гыршахре близ Анкары, стойко стоят на позициях Хакка, и, значит, та рука-не рука Насими. Но, может быть, это рука гаджи Байрама Вели, главы анкарских суфиев? А так как гаджи Байрам - духовный отец всей румской армии, то не значит ли, что его рукой управляет рука Ильдрыма Баязида? Но почему же тогда почтенные суфии Багдада считают, что это - "рука Хакка"? И если Насими со всеми халифами стойко стоит на позиции Хакка, то кто же заслал в армию в Индийском походе сто тысяч бесстрашных дервишей и дал знак союзникам Фазла и ремесленникам Ирака восстать? И если даже в Ерзингане армяне кричали "Анал-Хакк", то кто мог свершить чудо обращения христиан в хуруфизм, как не Насими?!..

Так, переходя от веры к сомнениям и подозрениям, беспрерывно думая все об одном и том же, Тимур потерял сон, и, мучимый бессонницей, телесными болями, непрерывной скачкой по бездорожью, предчувствием страшных последствий ожидаемой войны, из которой его изрядно уставшая армия вряд ли выйдет по-прежнему победоносной, он, добравшись до Багдада и услыхав, что султан Фарадж, вечно жаловавшийся на давление Кара Юсифа Каракоюнлу и султана Ахмеда Джелаири, арестовал их и содержит в темнице, тотчас вернулся в Карабах и призвал туда своего союзника шир-ваншаха Ибрагима, в мудрости которого не раз имел случай убедиться, и с почтением, исключающим все прежние счеты и обиды, пригласил в Белый шатер.

"Я вызвал тебя на совет и помощь, шах", - сказал Тимур и поделился с Ибрагимом своими сомнениями. Ибрагим, который после встречи с Фазлом в темнице, сблизился с Насими и хуруфитами и поэтому был подробнейший образом осведомлен обо всех румских делах, пояснил повелителю, что служители "лаилахаиллаллаха", а также их подручные "приемлемые" суфии и больше всех Гаджи Байрам Вели, опасаясь единственного на Востоке несомненного Хакка, пытаются приписать ему славу "лже-Хакка" и прикрыть подготовку войны его именем, дабы, с одной стороны, скрыть участие Баязида в готовящемся восстании, с другой - рукою Тимура, отрубить ноги ходящему по земле Хакку, чтобы не ходил, руки - чтобы не писал, голову, которая посмела уподобить человека богу. Вот почему "почтенные" багдадские суфии, приемлемые "лалилахаиллалахом" и служащие ему, с помощью неискушенного и несведущего в политике Мираншахапослали в Самарканд ложную весть. На самом же деле подготовкой войны заняты два человека: Ильдрым Баязид и верный ему гаджи Байрам Вели - глава суфиев. Если же в это дело замешан кто-то из хуруфитов, то это несчастные обманутые люди, которые под влиянием изгнанного из Великой среды Хакка бывшего халифа Юсифа превратились в рабов гаджи Байрама. И бывшие союзники и последователи Фазла, также обманутые обещаниями Юсифа, заключили договор с Ильдрымом Баязидом и, сидя в темнице, чтобы усыпить бдительность Тимура, ждут своего часа, чтобы выйти и , затаившись в засаде, неожиданным ударом по армии помочь Баязиду достичь победы, а разбив Тимура в Руме, преследовать его до Самарканда, пока не возьмут его; Баязид обещал уже предать Тимура в случае его взятия в руки султана Ахмеда Джелаири, дабы тот поступил с ним, как ему заблагорассудится.

Так вызрел гнев к Ильдрыму Баязиду, и когда гонец из Самарканда принес весть что на основании вестей из Багдада мовлана Махмуд казнен, а над дервишами и мюридами учинена жестокая расправа, Тимур, понял, что истинный виновник гибели хуруфитов и самый страшный их враг и есть румский султан Ильдрым Баязид, и гнев против него превратился в неистребимую ненависть. Всю зиму он питал нутро свое этой ненавистью, и оно у него вновь окаменело. С наступлением же весны, послав гонцов к султану Фараджу в Багдад с угрозой наказать казнью, если он выпустит на волю Кара Юсифа и султана Ахмеда, и заручившись его твредым обещанием не допустить этого, Тимур пошел в Армению, подошел к городу Ерзинган, осадил его, а спустя несколько дней послал в город посла с обещанием не проливать ни капли крови, если ему откроют городские ворота, наведут мосты через глубокие рвы и созовут всех жителей на переговоры. Когда же ерзинганские ворота открылись и армия вступила в город, Тимур молча указал кнутом на вышедшие к нему толпы и на рвы.

"Ты обещал не проливать крови!" - сказали ему.

"Я не отступаюсь от своего обещания. Закопайте живьем", - ответил он.

Он стоял и смотрел, как, подобно навозным жукам, копошатся во рву эти существа, называемые людьми, и ничего, кроме ненависти и страстного желания устрашить мир, не чувствовал. И после того, как рвы были засыпаны землей и сровнены с землей, он, не взглянув и краем глаза на богатые дары горожан, разложенные на лужайке, приказал привести жену нечестивца, то есть правителя Ерзингана, и уединился с ней в шатре, но, выпив целый бурдюк вина и не уняв дикой головной боли, не притронулся к женщине, слава о нежной красоте которой достигала Самарканда, а наутро, едва поднявшись с тахты, приказал выступать в поход на Сивас, самую сильно укрепленную крепость Баязида. Мощными камнеметами он разрушил крепость, оставив погибать под ее обломками воинов и жителей, и, услыхав, что Баязид, объезжавший в это время подвластные ему страны, собирая ха-радж, срочно повернул в сторону крепости Сивас, Тимур, не объясняя никому своих намерений, ускакал со своей армией по горам в сторону Кахетии. Так скакали они, сменяя часто коней, неделю, после чего Тимур так же неожиданно приказал спускаться на равнину. Баязид, погнавшийся было за ним и не настигший, решил, что Тимур ударился в бегство, но, спустившись с усталой армией в Анкару, увидел, что Тимур со своей армией давно занял под городом боевые позиции и отдыхает в ожидании боя. В этом бою Тимур одержал самую большую свою победу, которая принесла ему мировую славу. Но мир не знал, что после великой победы повелитель впервые ощутил себя побежденным, ибо снова оказался лицом к лицу со страшной силой, твердившей: "Я есмь бог"! Он не сомневался, что после казни мовланы Махмуда и расправы с хуруфитами могучие ремесленные общины, составлявшие основное население его обширной державы, выйдут из повиновения и держава его рассыплется. И причиной всему был лютый враг, которого по его приказанию везли в клетке и который, как ни издевался над ним Тимур, не терял присутствия духа и единственным своим глазом смотрел на него, как ястреб, но однажды, когда услышал, что его молодая красивая жена тоже во вражеском плену, потерял самообладание и, изо всей силы ударившись головой о железные прутья клетки, покончил с собой.

По сведениям летописцев, Тимур, загнав в степи Тохтамыша, покончив с Ильдрымом Баязидом, добившись ареста Кара Юсифа Каракоюнлу и султана Ахмеда Джелаири и освободившись таким образом от всех своих врагов на громадном пространстве от Двуречья до Рума и от Рума до Багдада, тем не менее пребывал в дурном настрония и предощущении близкой катастрофы, и причиной тому были батиниты - подпольщики, которым в державе его не было счету. Поэтому, вернувшись в Самарканд, он созвал под сень густого сада своих сановных сеидов и сказал им следующие слова: "Я умер. Распространите по царству весть о том, что я умер". После чего велел эмирам: "А вам предоставляю полную власть расправиться со всеми, кто, услышав о моей смерти, взбунтуется".

Так Тимур в последний раз распорядился учинить всеобщий погром. Сам он, по свидетельству личного раба арабского пленника, написавшего о последних днях его жизни, был так угнетен и болен, что не в состоянии был поднять отяжелевших век. Спустя некоторое время он повторил свое повеление сеидам и эмирам, всю ночь после того пил вино, на рассвете же, сев с помощью стремянного в седло и держа в одной руке повод, а в другой чашу с вином, отправился в поход на Китай.

Вскоре вновь - уже в третий раз - разнеслась весть о его смерти, и эта весть уже не была ложной.

Зимой тысяча четыреста пятого года тело его в золотом гробу везли с китайской дороги в Самарканд. Но в это же время из Самарканда им навстречу выехала группа придворных во главе с Мираншахом, и она везла с собой черный деревянный гроб. Мираншах приказал переложить мертвое тело из золотого в деревянный гроб, укрыть его во дворце и никому не показывать. Подданные беспрекословно выполнили приказание Мираншаха, но тайны черного гроба не уберегли, и спустя несколько дней вокруг него, установленного во дворе, произошла короткая схватка, в которой оказались перебиты обе встретившиеся в пути группы; ходили слухи, что из гроба доносятся стоны.