Елизавета I - Эвелин Энтони

   — Если вы, ваше величество, хотите сказать, что готовы наконец послушать наших советов, мне хочется упасть на колени и возблагодарить Господа, — произнёс Бэрли.

   — Я ещё не знаю твёрдо, чего именно я хочу, — возразила Елизавета. — Просто мне надоело постоянно опасаться за свою жизнь из-за этой женщины. Мне надоело слышать, что она поносит меня, все эти годы спасавшую её от смерти, что она не может жить спокойно сама и не даёт мне. Но её забывайте, я пока ничего не обещала.

   — Ваше величество, умоляю вас, не нужно колебаний! — Вцепившись пальцами в колени, Уолсингем наклонился к ней; его светло-зелёные глаза сверкали от волнения. — Лишите её своей зашиты. Это змея, которую вы пригрели на своей груди! Неужели вы думаете, что она бы испытывала угрызения совести, если бы вы с ней поменялись местами? Вы были бы давно убиты рукой палача или подосланного убийцы — для неё это одно и то же. Дайте нам слово: если будет раскрыт ещё один заговор, она поплатится за участие в нём!

Елизавета смерила его взглядом; её лицо было непроницаемо. Если в её глазах и было какое-то выражение, то Уолсингему казалось, что это едва ли не выражение скуки.

   — Сперва раскройте этот заговор и найдите доказательства её вины. Затем я вам отвечу.

На этом аудиенция закончилась, и двое мужчин прошли длинной раскалённой галереей мимо придворных, которые сидели, беседуя, группами возле окон, а затем через кордегардию, где расположилась личная охрана королевы из пятидесяти наёмных гвардейцев. Первым заговорил Бэрли:

   — Какое сегодня число, сэр Фрэнсис?

   — Двадцать третье июля, милорд.

   — Запомните этот день, — вполголоса произнёс премьер-министр. — Я знаю королеву. Теперь Марии Стюарт конец...

Королеву Марию снова перевезли на новое место. Глухой зимой, когда убийственный холод и сырость в замке Татбери довели её до того, что она стала умолять Елизавету о более тёплом жилье, шотландскую королеву перевели в новую тюрьму — Чартли в Стаффордшире. Это был хорошо укреплённый дом, охранявшийся многочисленным гарнизоном под командованием сэра Эмиаса Паулета, однако его покои были удобны и хорошо отапливались, так что впервые за много месяцев Мария смогла подняться с постели. Она проводила целые дни, вышивая со своими фрейлинами или глядя из окна на пустынный парк, залитый дождём. Она никогда не смеялась и даже редко улыбалась; её угнетало предчувствие смерти, которое сделало её ещё более набожной, но отравленные ненавистью и злобой молитвы не приносили ей утешения. Сын не оправдал её ожиданий; Франция и Испания ничего не сделали для её освобождения, а из-за бесчеловечной строгости Паулета ей приходилось пребывать в мучительном бездействии. У неё не было никаких надежд на побег, никакого способа узнать, готов ли хоть один человек помочь ей, и ощущение того, что все её покинули и надеяться не на что, лишало её воли к жизни.

В сорок три года Мария Стюарт была больна ревматизмом и не могла ходить без палки, её прекрасная фигура постепенно расплылась, а волосы поседели. Это была старая, усталая, озлобленная женщина, от красоты которой не осталось практически ничего, кроме удивительных переменчивых карих глаз. Она провела в заточении почти восемнадцать лет и впервые осознала, что ей не выйти из тюрьмы живой. Враги восторжествовали над ней при жизни, но, возможно, ей всё-таки удастся вырвать из их рук победу уже после смерти. Когда Марию Стюарт перевозили из Татбери, некоторые из её слуг уволились. В присутствии своего секретаря Нау и фрейлины Мэри Сетон шотландская королева составила завещание и показала его помощнику Нау, который вскоре должен был отправиться во Францию.

— Ступайте в Париже к епископу города Глазго, — сказала Мария, — и скажите ему, что вы видели мою последнюю волю. Я официально лишаю своего сына Иакова прав на английский трон и объявляю своим наследником испанского короля. Скажите епископу, чтобы он известил короля Филиппа об этом, а также о том, что я дам этому письменное подтверждение, как только найду способ пересылать на волю письма.

Теперь, думала Мария Стюарт, пристально глядя на огонь в камине своих покоев в Чартли, если я умру, самый заклятый враг Елизаветы получит права на её корону. Теперь Филипп нападёт на неё; ничто не в силах его удержать. А если он победит, то двинется на Шотландию, где правит мой подлый сын...

Она заметила, что за ней наблюдает Сетон, и улыбнулась. Бедный Сетон; Сртон, который всё время чем-то обеспокоен, который старается ободрить её, когда она впадает в уныние, и утешает во время приступов бессильного гнева, который часами сидит рядом с ней, когда она, плача, вспоминает прошлое. Она любит Сетона; она любит Нау и его помощника Керла; она любит спаниелей, которые сидят у её ног, а по ночам спят с ней в постели. Но это мелкие и обыденные чувства, их недостаточно, чтобы оградить её от мучительных сожалений и разочарований. Самоотверженная верность этих существ не может вознаградить её за предательство Дарнли, Босуэлла, брата, а теперь и сына. Судьба жестоко обошлась с Марией Стюарт, так щедро одарив её поначалу, поманив ослепительными надеждами и заставив затем смотреть, как эти надежды одна за другой гаснут среди измены, насилия и крови. Мария Стюарт не смирилась и не успокоилась, она была не в силах простить своих врагов, живых или мёртвых; она могла утешиться, лишь попытавшись нанести им удар хотя бы из могилы.

Уолсингем не заметил стоявшего перед ним человека и ещё некоторое время продолжал писать. Когда тот переступил с ноги на ногу и кашлянул, секретарь королевы окинул его холодным взглядом.

   — Полагаю, никто не видел, как вы прибыли сюда, господин Гиффорд.

   — Ни одна душа, сэр Фрэнсис. Все полагают, будто я нахожусь в деревне Чартли; перед тем как отправиться сюда, я сказался больным.

Карие глаза Гиффорда избегали взгляда секретаря — он смотрел в стену. У него всегда был бегающий взгляд, а сейчас он особенно нервничал. Впервые он встретился с главой шпионского ведомства Елизаветы, будучи арестован за пропаганду католицизма, и ему так и не удалось избавиться от страха перед Уолсингемом. Гиффорд не отличался храбростью, а убеждения для него по сравнению с природной страстью к интригам были чем-то второстепенным. Он легко пожертвовал своими взглядами ради спасения жизни и поступил на службу к королеве. Он не отличался благородством, но был способным шпионом и давно преодолел угрызения совести, предавая тех, кто доверял ему, будучи в неведении о том, что он переметнулся на сторону врага. Уолсингем выбрал его своим агентом, и Гиффорд понимал: от успеха ловушки, которая готовилась для Марии Стюарт, зависит, получит ли он окончательное прощение или нет.

   — Каковы ваши успехи? — спросил Уолсингем.

   — Я дал королеве способ передавать письма на волю, — ответил Гиффорд. — Я сговорился с дворецким сэра Эмиаса Паулета, и он согласился провозить бумаги в бочонке с пивом, запас которого в доме, где её содержат, пополняют еженедельно. Я сказал дворецкому, что служу вам и что от его благоразумия зависит его жизнь. Первое письмо было от меня, она получила его две недели назад, и я привёз с собой её ответ.

Уолсингем прочёл поданную записку; она содержала лишь благодарность и просьбу соблюдать осторожность. Мария Стюарт просила связаться с Морганом, её доверенным лицом в Париже, и передать ей его ответ.

   — Вы многого добились, — сказал секретарь. — А Морган вам ответил?

   — Именно так. — Гиффорд положил на стол пакет. — Я его вскрыл, сэр Фрэнсис, но так, что никто не заметит повреждённой печати.

Уолсингем медленно прочёл письмо. Забыв на минуту о стоящем перед ним соглядатае, он вдруг издал негромкое торжествующее восклицание, а когда поднял глаза на Гиффорда, его тонкие губы всё ещё улыбались.

   — Это начало нового заговора, — сказал он. — К Моргану обратился сэр Энтони Бабингтон — он просит указаний, каким образом он может помочь шотландской королеве... у него есть приспешники, такие же твёрдые в вере католики, как и он сам, и они готовы ради её освобождения пожертвовать жизнью. Всё, что ему нужно, — это инструкции. Во имя Господа, он их получит. Я его знаю — он сейчас здесь, в Лондоне! Перешлите это письмо в Чартли, а сами свяжитесь с Бабингтоном. Скажите ему, что вы агент шотландской королевы и узнали о нём в Париже от Моргана. Разузнайте всё, что сможете, и доведите до его сведения, что он должен подробно изложить свой план королеве в письменной форме и ничего не предпринимать, пока он не получит её письменного согласия.

   — Положитесь на меня. — Гиффорд поклонился.

   — Самое главное — получить одобрение, исходящее от Марии Стюарт, — сказал Уолсингем. — Нам известно, что Бабингтон изменник; схватить его мы сможем всегда. Нам нужна другая добыча — шотландская королева. Убедите Бабингтона не стесняться в средствах, намекните, что убийство королевы Елизаветы — единственный способ спасти Марию Стюарт. Подчеркните это особо. И заставьте его написать ей об этом так, чтобы она согласилась. Запомните, Гиффорд... — Уолсингем бросил на шпиона такой взгляд, что у того задрожали колени. — Если вы провалите это дело, то умрёте за то преступление, в котором вас обвиняли первоначально. Здесь, в моём доме, где вы сейчас находитесь, есть одна комната, где я иногда допрашиваю изменников, и я позабочусь, чтобы вы побывали в этой комнате и вышли из неё только на виселицу. Если вы преуспеете, я вознагражу вас из собственного кармана и представлю королеве.