Соавторы - Светлана Васильевна Волкова

Выжить.

Выжить.

Я не такая смелая, как Белка. Она бы выждала момент, когда Мирон откроет дверь, набросилась бы, вцепилась ногтями ему в лицо, вырвалась бы!

– Расскажи-ка мне, а вот ты сама, – Мирон вытащил сигарету и закурил, выдыхая дым мне прямо в лицо, – ты кого-нибудь любила? Ведь любила же, у вас, писательниц, особенно юных, любовь как допинг, обязательно нужна. Ты ведь не целка, надеюсь? Могу поспорить, девственность ты отдала прыщавому юнцу из класса. Этот не считается. Потом был кто-то старше, сделавший из тебя маленькую женщину. Но и этот в прошлом. А следом на его смену пришёл третий, который подчинил тебя себе, и твоя любовь вызрела, и сама ты налилась уже другим, взрослым соком. Куда он делся?

– Он никуда не делся.

– Ты же сказала, тебя никто не ждёт.

– Я любила тебя. Этот третий – ты.

Мирон никак не отреагировал, лишь пожал плечами. Я осторожно, маленькими стежками начала плести историю своей любви, в которой правдой было всё, за исключением глагольных времён. Моя love story рассказывалась в прошедшем времени, а сам её герой был ещё в настоящем. И я спросила себя: Машка, вот он сидит перед тобой, твой убийца. Ты его ещё любишь?

Ответ: нет.

Зверь слушал равнодушно, даже вяло, но не перебивал. Что бы сделала Белка на моём месте? «Сядь к нему на колени, Машка, обмани, вытащи нож, он у него в правом кармане, и убей Зверя!»

– Так ты ещё любишь меня? – спросил он, когда мысль о том, что я могу убить человеческое существо, заставила меня остановиться в своём рассказе. – Молчишь? Или ты всё придумала, чтобы меня разжалобить?

– Я не придумала. Я любила тебя.

Сесть на колени к убийце. Как страшно. Особенно, если он отвратителен уже на физическом уровне.

Я поднялась с кровати и осторожно на негнущихся ногах приблизилась к Зверю. Он смотрел на меня снизу вверх со своей табуретки, держа в одной руке чашку с вином. Смотрел с ехидством. Я чувствовала, что не выдержу спектакль. Никудышная из меня актриса, и никогда я не умела соблазнять мужчин, но и не думала, что это могло бы пригодиться вот так.

Я опустилась к нему на колени. Сердце стучало так громко, что, казалось, заглушало играющего на телефоне Гайдна. Мирон не обнял меня, даже не дотронулся, что было бы, наверное, логично, если вспомнить, как он лапал мои ноги. Я прикоснулась пальцами к его плечу, почувствовала, как напряжены мускулы. Осторожно, как по минному полю, мои пальцы скользнули с плеча к груди. Меня мутило от запаха сигарет и дыхания Мирона, но я приказала себе не останавливаться. Мирон молчал, наблюдал за мной.

Ну же, Машка, смелее! Белка, Белочка, помоги мне, родная!

Моя рука дошла до кармана рубашки, нащупала пуговицу и тонкий предмет, даже сквозь ткань передававший пальцам холод металла. Складной японский нож, я видела его у Мирона раньше. Лезвие было хирургически острым, и я догадывалась – именно им Зверь уродовал мою спину. Если бы я умела замедлять время для Мирона и ускорять для себя, я бы успела вынуть нож, открыть его и вонзить ему в сердце. Я бы смогла. Смогла. Смогла. Но время не захочет двигаться по написанным мной нотам, а пространство не станет вязким для Зверя, а для меня жидким.

Вдруг звуки музыки прервались телефонным рингтоном – настолько громким, что я вздрогнула. На экране смартфона Мирона высветилось «Парашютистка». Он резким движением нажал «Отбой» и схватил мою руку, вывернув запястье, и я закричала от боли.

– Что ты задумала, маленькая дрянь?

Я дёрнулась, толкнула его, и рубиновое пятно от пролившегося из чашки вина расползлось по рубашке. Мирон с силой оттолкнул меня, и я упала на пол.

Он оглядел пятно, морщась и делая кислую гримасу:

– Ты соврала мне! Ты не придумала игру!

Взгляд стальных глаз был кислотным. Мирон опустился на пол рядом со мной и схватил меня за волосы.

– Ты – статуя с сюрпризами. Такая, как у Сальвадора Дали: с маленькими ящичками по всему телу. Открываешь, а там что-то лежит. Машенька, Машенька! Со мной нельзя играть в непридуманные игры. Дали ведь твой любимый художник? Ты говорила. Да-да. Хочешь стать похожей на его творение?

– Что… ты имеешь в виду? – с ужасом спросила я.

Он засмеялся – мягко, уютно, так непривычно для всего, что происходило. Лицо его осветилось теплом. У меня было ощущение, что я смотрю плохой фильм, где озвучка не совпадает с игрой актёров.

– Я вырежу на твоём нежном теле ящички. Я же врач, ты забыла? Я знаю, где какой орган расположен. Представляешь, как здорово: открываешь один ящичек, а там селезёнка. Открываешь другой, а там печень. Ящички. Как у Сальвадора Дали. Классная идея, правда?

– Так как же ты хочешь полететь со мной с обрыва? – выпалила я. – С ящичками я помру раньше нужного тебе времени.

– Да. Это плохо. – Он вытащил из кармана рубашки нож и открыл его. – Если ты умрёшь раньше времени, ты испортишь себе всё удовольствие. И мне тоже.

Одним движением Мирон вспорол штанину моего комбинезона, задев краем лезвия кожу, и, не успела я опомниться, как он достал из «бутербродницы» короткий шприц и всадил мне в бедро по самую «рукоятку». Я закричала.

– Ну вот. Тихо, девочка. Теперь ты станешь более сговорчивой.

Я забилась, как бабочка, пойманная в сачок. Сейчас мне оторвут крылья, всего лишь ради банального опыта.

– Да. Крылья… – Мирон вновь прочёл мои мысли. – Их вот-вот должны подвезти. Я закреплю их на твоей прекрасной узкой спине.

Мысли задёргались в голове: кто-то привезёт бутафорские крылья… Этот кто-то в сговоре с ним? Или это простой курьер из интернет-магазина? Если я закричу, он меня услышит? Поймёт, что нужна помощь?

– Можешь кричать, сколько угодно, – сказал Мирон, снова сканировав мой мозг. – Никто не услышит. Курьер остановится на углу улицы, такова договорённость.

Он улыбнулся и поднёс нож к моему уху.

– Ты почти идеал, Машенька. Тебе не хватает лишь малого, чтобы стать совершенством.

– Что… ты… мне… вколол?!

– Фентанил. Эту штуку колют сами себе раненые солдаты в бедро, чтобы не потерять сознание от боли и доползти, куда там им надо. Ну, и я доработал её немножко, добавил кое-какую газированную водичку. Для удовольствия. Надо бы запатентовать… Не трусь, мультики посмотришь, если повезёт.

Я начала колотить его, била руками и ногами, стараясь расцарапать кожу. Страх, что сейчас силы мои угаснут, и я превращусь в безвольный овощ,