Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

У него имелась самодельная карта: расстояние от Красновки до Степного Баджея, если даже пробираться по скотопрогонным тропам, превышало семьсот верст! Это было безумием — идти дремучим зимним лесом, через пади и хребты, через замерзшие болота… Даже летом такое прямо-таки немыслимо. Ну а если поднимется метель, а в это время года они часты? Занесет все тропки, а буран изо дня в день будет вздымать и крутить в воздухе колючий снег…

Им нужно было во что бы то ни стало ночью перейти железную дорогу, где их, несомненно, уже поджидали белые. Высланные конные разведчики подтвердили: на путях два бронепоезда белых! Появление бронепоездов возле станции Критово явилось все же для Петра Ефимовича полной неожиданностью. Но отступать было некуда: есаул Сотников, должно быть, уже обнаружил уход отряда на юго-восток и гонится вслед… Партизанский отряд ворвался на станцию, завязалась перестрелка, а обоз тем временем перешел железную дорогу. В конце концов бронепоезды, опасаясь, что красные взорвут рельсы, поспешно ретировались на восток.

Отряд растянулся на несколько километров и, несмотря на боковое охранение, мог оказаться весьма уязвимым. Пригрело солнышко, санная колея расплылась. Впереди лежала открытая степь. Тут их и мог настичь есаул Сотников со своей тысячей казаков. Да и впереди могли быть крупные засады.

Щетинкин вздохнул с облегчением, когда к ночи приморозило. Продвижение отряда ускорилось. Он отдал приказ главному подразделению круто повернуть на Енисей, чтобы сбить противника с толку, оторваться. Енисей увидели утром: могучая река, еще покрытая льдом. Здесь, среди голых сопок, их и нагнал есаул Сотников. К встрече Щетинкин был готов: раз маневр не удался, придется стоять насмерть…

Оборону заняли в деревне Яново, на высоком берегу Енисея. Снова обнаружилось: отряд находится в окружении!..

Правда, сильная перестрелка шла пока что с отрядом Сотникова, насчитывавшим до тысячи сабель и штыков. Основные силы белых для операции по окружению и уничтожению сосредоточивались близ деревни Новоселово — две с половиной тысячи солдат и казаков! В деревне Улазах — заслон, казачья сотня, в Кокарево — добровольческий отряд в восемьсот человек… Что могли противопоставить им партизаны, кроме своей стойкости?..

Щетинкин успел изучить нрав Сотникова и его казаков. Казаки были молодые, согнанные в отряд насильно из всей округи. Жили они в своих станицах обособленно от остальных крестьян. Жили привольно, установление Советской власти в Сибири почти никак не отразилось на их укладе, не успело отразиться, и многие недоумевали: почему они должны класть свои головы за какого-то неведомого им Колчака, чиновники которого устраивают поборы, требуют хлеб, лошадей, мясо и даже деньги?

Щетинкин не удивился, когда во время затишья на сторону партизан перебежала группа молодых казаков.

— Хотим с вами!

Они объяснили: Сотников не переходит к решительным действиям, ждет подмоги от полковника Мамаева, штаб которого в Новоселово. Считает, что партизан не меньше двух тысяч.

Выяснив, что штаб полковника Мамаева, того самого Мамаева, который разработал план разгрома партизанского отряда, находится именно в Новоселово, Петр Ефимович сочинил на его имя донесение:

«Доношу: мои силы израсходованы. Ночью отойду к Новоселово. Вместе мы можем поймать Щетинкина между скал ниже Новоселово. Срочно жду Ваших распоряжений. Есаул Сотников».

С донесением послал одного из наиболее надежных перебежчиков.

Полковник был несколько удивлен этим посланием, но решил подождать ночи, не предпринимая ничего.

Оставив небольшой заслон против Сотникова, который с нетерпением ждал помощи от полковника Мамаева, Щетинкин двинул свой отряд вперед, пересек Енисей и углубился в непроходимую тайгу… Впереди поднимались Саянские хребты, дороги дальше просто не было. Вот тут-то и начиналась самая изнурительная часть пути. Колчаковцы вряд ли рискнули бы сунуться в нетронутую, глухую тайгу. Просто генерал Розанов доложит Колчаку: с партизанским отрядом Щетинкина покончено. Но пройдут ли партизаны тайгу, заваленную буреломом и снегом? Где они, скотопрогонные тропы? Их нет, их замело снегом… Такие мрачные мысли одолевали Щетинкина. Но он должен был сохранять спокойное, уверенное выражение лица, руководить повседневной жизнью отряда, принимая какие-то волевые решения. И когда кто-нибудь, выбившись из сил, пророчил: «Не выйдем мы отсюда! Завел нас Щетинкин…» — на него смотрели укоризненно, говорили: «Петр завел, Петр и выведет…»

Но был ли он сам уверен в этом? Чувство огромной ответственности не позволяло поддаваться отчаянию. Шли почти наугад, оставляя справа Манское Белогорье. День за днем, день за днем… Жилье в этой тайге не встречалось. Приходилось укладываться на снег, подстелив еловые ветки. Разжигали огромные костры, закутывались в дохи, одеяла, тулупы. Щетинкин с жалостью смотрел на своих детей, которые грызли стылый черный хлеб, посыпанный крупной солью.

— Ничего, Ефимыч, толще будут, — шутили мужики. — На свежем воздухе и хлебец в пользу, зато уж закалка! Крепкими будут строителями новой жизни…

Весна брала свое. Пухлые сугробы оседали, снег становился зернистым, напитанным влагой. Иногда брели по пояс в таком снегу, мокрые, продрогшие. Приходилось даже на коротких привалах разжигать костры. Самое удивительное — никто не жаловался на простуду.

Больше всего мужики страдали от отсутствия курева. Вертели «козьи ножки», набивая их сухими листьями ерника или мхом, если удавалось найти такой в дупле. Подсушивали на костре, затягивались и дружно кашляли надрывным, удушающим кашлем.

— Не надо было привыкать к «Масахсуди», — насмешливо говорил Щетинкину его помощник Уланов.

«Масахсуди» Петр Ефимович курил всего один раз, когда генерал Шарпантье повесил ему французскую медаль и угостил «аристократическими» папиросами.

— Махорочки бы теперь, махорочки… — сипел от кашля Щетинкин. — «Масахсуди» курить классовая сознательность не позволяет.

— А про меня хоть не будь его совсем, того табачного зелья, — встревал в разговор Евстафий Марутко, — Теперь бы кусочек сала…

— А конинки не хочешь, хозяйственник?

— Эх, був бы я паном, ив бы сало с салом та спав бы на соломе.

— Хорошо бы теперь растянуться на свежей соломке! — вздыхал Уланов. — А то все на еловых веточках да на сосновых колючках.

— Ты, Василий, и на колючках спишь как на перине. Храпом лошадей пугаешь.

— Бессонницей не страдаю. Научился даже на ходу спать. Спят же в седле!