Там, за зорями. Пять лет спустя - Оксана Хващевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Злата… Я все понимаю. Я все пойму… Но, пожалуйста, не принимай столь поспешных решений! Что случилось, то случилось! Но я ведь мог бы… Никто ведь и не узнает! Мы сможем это преодолеть! Я ведь люблю тебя…
Злата зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, застилавшие глаза, и обернулась. Леша сидел на кресле, согнувшись, обхватив голову руками и опершись локтями о колени.
— Нет! — покачала она головой. — Неужели ты думаешь, что я смогу так поступить? А потом жить с этим, смотреть в твои глаза и каждый раз видеть в них правду? Это ведь подлость! Я подлая, и прощения мне нет, да я и не прошу прощения, ведь столь чудовищное предательство простить нельзя! Но я не настолько бессердечная, чтобы пойти еще и на такое! Нет, Леша!
— Злата, но я не знаю, как жить без тебя и Маняши…
— Леша, уходи, пожалуйста! Ну не мучь ты меня… — срывающимся голосом воскликнула она, и слезы все же покатились по щекам.
Это было невозможно, невыносимо! И девушка хотела, чтобы это закончилось! Это было пыткой. Ведь все внутри: совесть, благородство, порядочность, ответственность, честность, обостренное чувство справедливости и морали, все, что было ее сущностью и натурой, — вопило о неправильности происходящего. И все доводы, даже тот живой комочек, который рос внутри нее, и чувства к Витале, не оправдывали то, как она поступала сейчас с Лешей. И даже доводы, которые она самой себе приводила: «Я имею право на счастье!» — казались жалкими, ничтожными, эгоистичными и лживыми. Разве все эти годы она была несчастна с Лешей?
— Значит, это он… — помертвевшим голосом произнес Алексей и поднял голову.
У Златы горло как будто обручем перехватило, когда она увидела глаза и лицо Блотского — осунувшееся, бледное, вдруг постаревшее, безжизненное.
Осторожно сняв с пальца обручальное кольцо, Леша на мгновение сжал его в ладони и положил на тумбочку у изголовья кровати. Тяжело поднявшись, он вышел из комнаты. Через мгновение хлопнула входная дверь, а потом и калитка. Злата на подкашивающихся ногах дошла до кровати, опустилась на нее и, уткнувшись лицом в подушку, расплакалась.
Леша ушел, но легче от этого не было. Гора не свалилась с плеч, и дышать свободнее не стало. Наоборот, ощущение одиночества и пустоты, граничащее с какой-то обездоленностью, поглотило ее. В глубине души зародились сомнения, а правильно ли она поступает? А вдруг то, что сейчас произошло, — ошибка? Возможно, самая большая в ее жизни…
Домой Леша не пришел ночевать, да Злата и не ждала его. Вечером после того, как Маняша была уложена в кровать, Полянская, волнуясь, хотела было позвонить его бабушке, предполагая, что он у нее, да так и не решилась, понимая, что теперь просто не имеет на это права.
Утром после того, как Злата отвезла дочку в школу и вернулась домой, на обеденном столе в столовой она нашла записку от Алексея. Полянская поняла, что он приходил. Приходил, зная, что дома ее не застанет. Приходил собрать свои вещи и проститься с этим домом и со всем, что было ему так дорого. И чего она, Злата, так жестоко его лишила. Сердце снова кольнуло болью, и девушка поспешила прогнать прочь мысли об этом, понимая, что, если продолжит и дальше так мучаться и терзаться, возненавидит не только себя, но и ребенка, которого носит под сердцем. Лучше не думать об этом. Отпустить. Да, то, что произошло, ужасно, но, возможно, только пока? Пройдет время, и боль утихнет! И Леша поймет, так лучше, правильнее. Она ведь не любила его так, как он того заслуживал, так, как, возможно, его полюбит кто-то другой и даст ему то, что она никогда не могла дать. Потому что для него какая-то часть ее души и сердца всегда оставалась закрытой! Более того, принадлежала другому! Лешка будет счастлив! Он обязательно встретит хорошую девушку и многое поймет!
Только этими мыслями и могла сейчас Злата себя оправдать. Такое жалкое, слабое утешение, возможно, самообман, так необходимый ей сейчас. Ей нужно было в это верить, цепляться, как за спасательный круг, чтобы не утонуть в океане собственной вины. Взяв в руки записку, девушка не сразу решилась ее прочесть, зная, что легче от этого не станет. Некоторое время она так и ходила с ней по комнате, потом опустилась на табурет перед фортепиано и начала читать.
«Злата! — аккуратно было выведено Лешиной рукой. — Ты уж прости, что забрал вещи в твое отсутствие, но собирать их при тебе я вряд ли смог бы. Я уезжаю в Минск. Не знаю, зачем тебе пишу это сейчас, тебе ведь уже все равно, куда я еду и зачем, но, чтобы привыкнуть к этому, мне понадобится какое-то время. Я понимаю, у тебя сейчас другие заботы. Если тебе понадобится развод, ты знаешь, как меня найти. Я дам его тебе. Ты заслуживаешь счастья, и, если твое счастье — он, я не стану вам мешать. Наверное, я сам виноват в том, что произошло! Наверное, я не любил тебя достаточно сильно, я не сумел заставить тебя забыть о нем. Я прошу только об одном: не бросай сцену и свою писательскую деятельность. Ни ради чего не бросай. Зная тебя, могу лишь предположить, как потом ты будешь об этом жалеть. И еще, не лишай меня, пожалуйста, дочки. Что бы ни произошло между нами и как бы ни сложилась твоя дальнейшая судьба, я, как и прежде, хочу оставаться ее отцом. Прощай, Злата. Будь счастлива. Алексей».
Злата осторожно сложила письмо и сунула в карман спортивной кофты, которая была на ней. Она так и осталась сидеть на табурете, глядя прямо перед собой. Потом ее взгляд упал на сцепленные на коленях руки и обручальное кольцо. Осторожно сняв его с пальца, она несколько секунд просто смотрела на золотой ободок, который пять лет назад Алексей Блотский надел ей на палец. Тогда Злата была уверена, это навсегда, ведь Леша был как раз тем самым человеком, которого ей хотелось видеть рядом с собой до конца дней. И это не было обманом. По крайней мере, она не обманывала Лешу. Она обманула себя.
Полянская сунула обручальное кольцо следом за письмом, не уверенная, потребуется ли ей развод или это будет совершенно не важным. Но она знала точно, что с этой минуты носить обручальное кольцо и зваться женой Алексея Блотского не имеет права. О
