Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов

Для наглядности поясню. Мы получали 3 фунта хлеба (1200 граммов) на четыре дня. Как правило, все съедали в первый же день, а трое суток были голодные, несмотря на то что получали «горячую пищу». Ставлю ее в кавычки, так как пищей она считалась лишь на кухне. В действительности подавали похлебку из полугнилой, почерневшей картошки, без капли жиров. Еда такой похлебки напоминала прием микстуры. Даже изголодавшись, хлебали закрыв глаза. Заставляли себя глотать, рассчитывая, что это хоть как-то поддержит силы.

Торжества по поводу трехлетия Великого Октября подняли настроение. А вслед за этим новый праздник: войска Красной Армии освободили Крым. К нам прибыл военком Н. Н. Кузьмин. Он произнес пламенную речь:

— Мы заглушили, товарищи, последний очаг контрреволюции. Широкий простор дает Республике завоеванный мир…

Кузьмин призвал нас учиться с той же энергией, с какой воевали, ибо армии и флоту позарез нужны культурные учителя и воспитатели. В университете царило возбуждение.

Однако 1921 год начался с резкого ухудшения нашей жизни и учебы. Крепчал мороз. Здание не отапливалось, чернила замерзали, на уроках сидели в шинелях. Меня выручал козлиный полушубок. В нем был и в аудитории, и в постели. (Ночью поверх него накидывал еще шинель и одеяло.) Мороз выводил из строя канализацию, а это добавило трудностей бытового порядка.

Недоедание приняло постоянный характер. День ото дня у меня падали силы. Если раньше свободно поднимался на третий этаж, то теперь делал три остановки на отдых. Возможно, сказывались последствия тифозной болезни или возраст (я был старше других слушателей на 7–10 лет). Но слабели все. И только тяга к учению сохраняла свою прежнюю силу. С затаенным дыханием слушали мы лекции, открывавшие нам доселе неведомый мир, овладевали методикой обучения и воспитания.

Под влиянием лекций росли и наши культурные запросы. В одно из воскресений мы с приятелем побывали в Мариинском театре и вернулись полные восторга. Музыка, пение, игра артистов покорили нас. Теперь опера стала для нас пристрастием. Нередко посещали ее и в будни.

Запомнился такой случай. Мы достали билеты на вечерний спектакль с участием Федора Ивановича Шаляпина. Но как успеть, если время, отведенное для отдыха, ничтожно мало? Мой приятель предложил вариант — выйти из казармы без шинелей, в одних гимнастерках. И вот, озябшие, мы явились в театр, который конечно же не отапливался. Согревало дыхание зрителей, бурные рукоплескания. Голос Шаляпина приводил нас в восторг.

Но в казарму к отбою мы не успели. Пришлось объясняться, принять справедливое замечание.

Незаметно вырабатывался вкус к красоте. Тело страдало от голода и холода, а душа тянулась к культуре. В выходные дни мы часто бывали в Доме литераторов. Однажды мне посчастливилось слушать выступление Алексея Максимовича Горького. Тихо лился его басовитый окающий говорок, я был в первом ряду, ловил каждое его слово. Чувствовал себя на седьмом небе.

В другой раз с восторгом слушал Александра Александровича Блока, читавшего поэму «Двенадцать». Навсегда врезались в память строки:

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Понятно, что от встреч с такими людьми, как Шаляпин, Горький и Блок, легче становилось на душе, прибавлялись силы, чтобы преодолеть все невзгоды и лишения.

* * *

Положение в стране оставалось тяжелым. Острая нехватка топлива, неурожай, падеж скота, а также кулацкий мятеж в Сибири — все это отражалось на Петрограде. Немало рабочих выехало на Урал и в Сибирь, чтобы двинуть оттуда уголь, дрова, хлеб. Некоторые заводы пришлось временно закрыть. Используя трудности, зашевелились анархисты, эсеры и меньшевики. Они ринулись провоцировать рабочих, пустили в ход демагогию, клевету и обман. Кое-где им удавалось вызвать волнения.

В ночь на 3 марта (я только что уснул после возвращения со спектакля, пригревшись под полушубком) загудел сигнал тревоги. Курсанты повскакивали с кроватей, собрались в зале. Неужели волнения в Петрограде? Оказалось, еще хлеще. Начальник университета объявил: вспыхнул контрреволюционный мятеж в Кронштадте.

Как гром средь ясного неба поразило это сообщение. У меня взыграло чувство злости. Ведь столько доброго связано с этим островным городом! В сущности, в нем я начал школу революционной борьбы. Многое шло из него к нам в Гельсингфорс. Кронштадт был революционной столицей Балтийского флота… А теперь? Город-крепость, большевистская опора в Октябрьские дни, ныне поднял руку на рабоче-крестьянскую власть. Какой позор!

Я, конечно, знал, как резко изменился состав кронштадтских матросов за время гражданской войны. Революционные моряки в большинстве своем ушли на фронт. Вместо них на корабли пришло пополнение из деревни, сырое в политическом отношении, отражавшее недовольство крестьян продразверсткой.

Когда нам стали выдавать винтовки, я подумал: вот к чему привела эсеро-анархистская демагогия, которая давала о себе знать и в минном отряде. Теперь огнем придется прокладывать путь в Кронштадт.

Пока курсанты ожидали команды, несколько человек, в том числе и меня, направили в штаб 7-й армии. Часовой указал кабинет, куда нужно зайти. Нас встретил политический работник в кожанке (фамилию не помню). Он проинформировал о классовой сущности мятежа, о том, как он возник. Мятежники выбросили лозунги: «Советы без коммунистов», «Созыв Учредительного собрания», «Власть Советам, а не партиям», рассчитанные на обман масс. Контрреволюция пытается увлечь людей на уничтожение советского строя.

— Главари мятежа стремились связаться и с кораблями, стоящими в Петрограде, — сказал политработник. Меня потрясло его сообщение о том, что накануне мятежа кронштадтские подстрекатели побывали на «Гангуте», хотели заручиться доверием экипажа. Несколько матросов поддались было их речам, но общее собрание гангутцев отвергло демагогию.

Политработник сообщил, что на Якорной площади Кронштадта состоялся бурный митинг, на котором выступили Председатель ВЦИК М. И. Калинин и сопровождавший его помощник командующего по политчасти Балтфлота Н. Н. Кузьмин. Никакие слова на мятежников не подействовали, они пытались арестовать обоих, но, когда Кузьмин пригрозил, что за Всероссийского старосту виновники поплатятся головой, М. И. Калинина отпустили. Что стало с военкомом, неизвестно.

— Будем надеяться на скорое подавление мятежа, — сказал политработник.

Все мы тут же изъявили желание непосредственно участвовать в разгроме контрреволюции.

— Это хорошо, — одобряюще заметил политработник и добавил: — Однако вам на Кронштадт идти не придется. Вашей группе предстоит поработать в частях Петроградского гарнизона.

И он поставил перед курсантами конкретные задачи.

Наша группа направлялась в 97-й полк, который охранял оборонные заводы и советские учреждения, а также нес патрульную службу на улицах города. В полку, однако, заметно было эсеро-меньшевистское влияние.

В каждую роту полка посылалось по два курсанта университета. Как красноармейцы-фронтовики, мы несли службу наравне со всеми и одновременно вели большевистскую агитацию, устраивали