Игра "в дурочку" - Лилия Беляева

Аллочка посмеялась над его доверчивым отношением к рекламным призывам и открыла ему секрет продолжительной молодости отдельно взятых деятелей искусств — уколы специальные, уколы в специальном медучреждении… Но очень дорогие.

Это его не остановило. Он продал китайскую вазу, древнюю, как мир. Денег хватило на три укола. Но этого оказалось маловато, хотя, вроде бы… почувствовал себя немного крепче в том месте, где ютится мужское достоинство. Продал ещё несколько антикварных вещиц во славу омоложения… Остальные были уже дешевы и для антикваров неинтересны.

Спасла положение Аллочка. За целых два укола заплатила сама, но предупредила, что теперь, если он хочет добиться стабильного результата, придется выкручиваться. Он подумал, подумал и согласился, когда она сказала, что есть необходимость махнуть в Петербург… Не надо спрашивать, зачем. Просто он поедет туда после телеграммы от… например, двоюродного брата Константина. Ему самому ничего не надо делать. Нужные люди остановят его машину в нужном месте. Деньги на поездку, кстати, будут лежать в бардачке. Аллочка объяснила, что одна эта поездка покроет его расходы на несколько волшебных уколов, и он, к тому же, рассчитается с ней.

Вряд ли Анатолий Козинцов был уж совсем наивный. Должно быть, и совесть обжигала… Но желание омоложения оказалось беспощадным и ослепляющим.

И в тот раз все прошло нормально. Он с хорошим лицом человека, которому известны лишь светлые, радостные стороны жизни, проскакивал посты ГАИ и отдельно взятых милиционеров при исполнении. Некоторые узнавали его, улыбались, махали вслед. Он доехал почти до Петербурга, когда его машину остановили на развилке дорог добры молодцы в камуфляже, попросили выйти, порылись под задним сиденьем, что-то, видно, нашли очень нужное и укатили на черном джипе. Он тогда провел в Петербурге целую неделю, посещал театры, музеи, поднимался на лестничные площадки и стоял перед дверями тех квартир, где жил когда-то в молодости. Об этих своих ностальгических стояниях рассказывал потом за обеденным столом в Доме…

Возможно, Козинцову и во второй раз повезло бы, когда пришла телеграмма от «сестры»… Но не дано было ему знать, что те, кто режиссировал наркоспектакли, кто отслеживал операцию, были с запозданием оповещены о том, что на дороге, по которой он уехал, появились спецназовцы с собаками и «трясут» транспорт. Оставалось одно — успеть остановить артиста в тихом месте, изъять дорогой товар, а машину вместе с незадачливым курьером взорвать. Что и было выполнено. А чтобы версия ограбления выглядела убедительней, с руки убитого актера сняли не сильно дорогие часы.

Веру Николаевну, самоотверженную жену режиссера, испортившую себе надпочечники в результате слишком долгого сидения в серном источнике во имя хорошего кадра и искусства вообще, никто убивать так скоро не собирался. Не было причин. Слишком-слишком много случилось смертей за короткий промежуток времени! Необходим был люфт, передышка, полоса спокойствия. К тому же «товар» ещё не поступил. Пустовала собачья будка.

Но к сожалению, Вера Николаевна, как выяснила из её дневника приглядчивая Аллочка, слишком много узнала от Обнорской! В том числе про сломанную ногу Мордвиновой, так что вполне могла разгласить совсем не нужные сведения, посеяв в массах сомнения в достоверности слушка насчет кипятильника, включенного всухую… Зловредной Обнорской, мстившей своей сопернице и критиканше…

Вот почему Аллочка под неусыпным руководством Ксении Лиманской, вынуждена была подсунуть Вере Николаевне лекарство, от которого та перевозбудилась и, действительно, бросилась на стекло двери, что вела в лоджию. Нельзя же было, чтобы она умерла тихо, как Обнорская. Разнообразие смертельных исходов, рассудила Ксения, гасит подозрения, если они вдруг у кого-то могут возникнуть.

Вообще её предприимчивости и воображению могли позавидовать даже великие режиссеры и прославленные фокусники. Это она придумала собачьи кости из пластмассы под героин. Собачьи кости, лежащие в будке, — это же так естественно… Собачьи кости для игры собак переправлялись самолетами вместе с собаками и собачниками. Собаки же, играющие костями-игрушками это же так умилительно! Впрочем, были и другие способы переправки «товара», придуманные вездесущей Ксенией. Обзаведясь банковскими счетами, она чувствовала себя обязанной действовать с ещё большей отдачей и воодушевлением…

И это ведь тоже её придумка — повязать всех единым грехом. Это она развязала руки лихим бабенкам, позволяя грабить умерших старух, снимать с их ещё теплых тел всякие драгоценности. А сама участвовала в этих сатанинских оргиях больше для отвода глаз. Мол, как все, бедствую, вот и не брезгую, что поделаешь, времена такие пришли, жизнь тяжелая, паскудная, она и толкает на нехорошие дела.

Ну а что же Виктор Петрович? Он что, вовсе ни о чем не догадывался? Ему выгодно было делать вид, что не догадывается. Он знал, что его должок в двадцать пять тысяч долларов висит на нем, но если он будет вести себя хорошо, — его к стенке не будут прижимать. Авантюрист и мошенник, старый картежный шулер, он чуял, что попался, и крепко, что хода назад нет, что и дядя-алкоголик тоже кем-то вписан в реестр его деяний заодно со вспышкой старого телевизора… Он решил бросить весла, и пусть несет, и куда кривая вывезет. От очень уж черных мыслей спасало женолюбие. На этой почве они и сошлись с Анатолием Козинцовым. Особенно сблизила их общая беда проявление этой чертовой импотенции. Виктору Петровичу, конечно, было обидно, что он стал сдавать столь рано — в сорок пять, в то время, когда Козинцов, с его слов, — лишь в шестьдесят пять. Тем более обидно, что у него, бывшего спортсмена, именно сейчас появилась чудесная девушка, начинающая певица, он в неё влюбился по уши… И деньги нужны! На все, про все нужны деньги!

Козинцов поведал о страданиях Удодова своей спасительнице Аллочке. Аллочка промолчала. У неё было от Ксении одно задание — посадить «на укол» артиста, с чем она и справилась. На тот же волшебный укол «посадил» Удодова его шофер Володя. Небрежно так, когда мчались мимо придорожных березок-осинок, бросил:

— У вас есть деньги в банке. Хорошие деньги. На них можно не только на юга слетать с вашей красавицей, не только ей колечко купить, но и укольчики поделать, чтоб вернуть себе мужскую силу. Хотите хоть сейчас махнем в тот банк?

И все заверте… закрути…

… Зачем же Аллочка и кондитерша Виктория устраивали сцены ревности, связанные с чернобровым Мастером на все руки Володей? Ксения Лиманская считала, что такие мини-спектакли необходимы. Они украшают быт, отвлекают внимание на пустяки, на судаченье по поводу этих двух «несдержанных» женщин, на старчески умиленные репризы: «Лишнее доказательство, как ни говорите, что ревность жива, а следовательно, и любовь».

Что же такое, однако, Володя? Как он-то возник в эпицентре событий? Служил в армии в Таджикистане, попал в плен к моджахедам, бежал из плена, волоча простреленную ногу. На гражданке быстро понял, что никому не нужен, что деньги, достойные мужчины, можно заработать только на торговле оружием или наркотиками, или тем и другим. Попался по-глупому. В его машине милиционеры нашли закатившуюся гильзу. Эта гильза «привела» к пистолету, из которого был убит войсковой капитан. Володя догадался, зачем его машину брал на ночь подельник Аскер… Но уже в тюрьме. Надо было бежать во что бы то ни стало — в судейскую справедливость он нисколько не верил. Бежал в Россию. На вокзале в Кзыл-Орде нашел пьяного, избитого до полусмерти парня, здесь же валялись его документы, взял. Превратился из Антона Трофимова во Владимира Новикова. Домой, на Тамбовщину, не поехал. Двинул в Москву. Здесь пришел к Виталику. Вместе служили, спали койка к койке. Виталик устроил в морг, где сам работал. Потекли неплохие деньги. Неплохие на первый случай. Но он ценил спокойствие. Снятая однокомнатная его пока устраивала. Через некоторое время в Москве объявился ещё один их дружок «по оружию», пензенец Веня-Веник Самсонов. Ему тоже надо было отсидеться в тихом месте после «дела», о котором он не хотел распространяться. Стали вместе втроем готовить покойников к лежанию в гробах, то есть мыли, замораживали, гримировали, одевали, заранее договариваясь с родственниками о цене. Родственники в подобных случаях не жилятся…

Однажды очень некстати Антону-Володе встретился в кафешке человек из Душанбе, узнал, подошел обниматься… Оказалось, с добрыми намерениями… Предложил поучаствовать в «мероприятии»… очень верном и денежном… «Один тут задолжал людям, надо его убрать». «Стрелять-то не разучился? — спросил человек. — Удачный выстрел — десять тысяч «зеленых». Выстрел был удачным. Ему предложили «сесть» на торговлю наркотиками, превратившись в водителя при директоре Дома ветеранов работников искусств. Кондитерша Виктория стала жить с ним и по заданию, и по влечению. Она, испытавшая на себе голод-холод, бомбежки в Чечне, очень хотела быстрых больших денег, и чтобы можно было уехать «из этой поганой страны туда, где живут нормальные люди». Она, повидавшая сотни, тысячи изувеченных, искалеченных, обгорелых трупов молодых парней, женщин, девчонок, детей, а заодно и гадов, разбогатевших на чужой крови, на выбитых мозгах, наслушавшаяся во, по горло, блевотного вранья по телеку-радио, от всяко окрашенных властей — больше нисколько не верила в то, что на этом свете есть справедливость, что надо оставаться честной, жалеть других. В Бога тоже разучилась верить. Если бы он был такого бы не происходило, — решила она раз-навсегда, когда сама, своими руками вбивала деревянный крест в сырую могилу своего трехлетнего сына, собранного самой же по кусочкам после бомбежки. Она так и сказала Антону-Володе: «Теперь я была готова на все». Теперь она хотела денег, много денег, чтобы заработать на белый дом у синего моря и чтоб он стоял где-то далеко-далеко от Чечни, от Росси, от слова «перестройка». Ее муж, чеченец, был не в счет: когда-то они вместе учились в сельхозинституте, читали одни и те же книжки, смеялись над одними и теми же анекдотами, танцевали, пели. Она и вообразить себе не могла, что придет такой час, когда он явится к ней прямиком из боя, вытащит видеокассету и скажет: