Улица милосердия - Дженнифер Хей

слева. – Медсестра дала ей сложенную больничную сорочку и ключик от шкафчика, прицепленный к браслету – розовой пластмассовой спиральке для запястья.

В кабинке для переодевания Клаудия стянула свитер и сложила его в шкафчик. Она надела сорочку – широченное, как мешок для мусора, кимоно до середины бедра – и дважды обмотала пояс вокруг талии. Пока она перемещалась в комнату ожидания, Клаудия отчетливо осознавала, как смехотворно при всем этом выглядит болтающаяся у нее на плече сумочка. Другие женщины в комнате тоже выглядели смехотворно, а еще ужасно беззащитно: груди болтаются под распашистым кимоно, на одной руке розовый браслетик, бумажный – на другой. Никто не смотрел никому в глаза. Все они мечтали стать невидимыми. Все они просто хотели исчезнуть.

– Клаудия Б? – позвала медсестра.

Женщины в комнате ожидания выжидательно подняли глаза. Клаудия обхватила себя руками, поплотнее прижав кимоно, и пошла по коридору.

Входить в рентген-кабинет было все равно что шагнуть в холодильник. Запах был ей знаком с занятий в колледже по фотографии, отличительный аромат химикатов из темной комнаты. Рентгенологом оказалась индианка в очках с толстой черной оправой, слишком крупной для ее узкого лица.

– Можете показать мне браслет, пожалуйста?

Клаудия протянула запястье, подтвердила свои имя и дату рождения. Рентгенолог выставила цифры в соответствии с номером на браслете. Как Клаудия вспомнит позже, ее очки казались фальшивыми, неубедительными. Они выглядели так, словно должны были бы крепиться к пластмассовому носу.

– Учитывая вашу семейную историю заболеваний, ваш врач настоял на трехмерной маммограмме, – сказала рентгенолог. – Начнем с пары вопросов. Когда у вас началась последняя менструация?

Вечный вопрос.

– Давненько, – сказала Клаудия. – Где-то пару месяцев назад? У меня с циклом полный бардак.

– Перименопауза?

– Может быть. – У нее еще не было никаких симптомов, ничего похожего на приливы, но в сорок три менопауза уже не за горами.

– Есть вероятность, что вы можете быть беременны?

Поразительно, но ей нужно было, чтобы кто-то задал этот вопрос. Пока ее об этом не спросили, такая мысль даже не приходила ей в голову.

Ни о каком сне в ту ночь и речи быть не могло. Клаудия лежала в постели, положив руку на живот, пока еще плоский, но ненадолго. По пути домой она заскочила в аптеку и купила тест, хоть уже и сделала один в больнице. Этот второй был скорее самообманом, Аве Мария, надеждой на чудо. На всякий случай.

Радуйся, Мария, благодати полная! Было в этой молитве что-то, чего Клаудия никогда не понимала. Она воспринимала слова, только в ключе футбольной терминологии, смелой, но обреченной надежде на чудо длинной передачи.

Она лежала без сна и думала о давно ушедшей матери. На свете не было больше никого, кому она хотела бы рассказать.

Клаудия причинила ей боль бессчетным количеством способов. Когда она выходила замуж за Фила, она не позвала Деб на свадьбу. Она знала, что это было непростительной ошибкой. Ее мать обожала свадьбы. Свадьбы в Клейборне представляли собой бурные празднества, круглосуточные вакханалии в центрах Ветеранов Америки или клубе охотников-рыболовов. У Деб, вечной подружки невесты, был целый шкаф чудовищных платьев всех размеров, каждое из которых было куплено в рассрочку и надевалось всего раз.

Деб обожала свадьбы, несмотря на то – а может из-за того, – что у нее никогда не было собственной.

«Она все равно не придет», – говорила она Филу, и так оно, возможно, и было. Она рассуждала так: церемония в городском совете – это не настоящая свадьба, это бюрократическое требование, как экзамен на водительские права. А ничего, кроме настоящей свадьбы, не заставит Деб приехать в Нью-Йорк.

С церемонией в городском совете она будет избавлена от необходимости представлять мать родителям Фила. Она сможет получить нормальную свадьбу, как в телевизоре.

Толстые люди выглядят бедно.

В последний год жизни Деб Клаудия была колючей, безучастной. В тех редких случаях, когда она заходила на Фейсбук, она наверняка натыкалась на посты Николетт с просьбами помолиться о ее больной матери. После похорон она зашла к ней на страницу и внимательно их просмотрела. Записи были путаные. У матери Николетт с равной степенью вероятности мог бы быть кишечный грипп или сильный насморк. Обычный читатель ни за что бы не догадался, что после восемнадцатилетней ремиссии к Деб вернулся рак.

В то время этого не знал никто, даже сама Деб. Она не пользовалась услугами врачей – типичная позиция младших медицинских сотрудников, мелких рыбешек со дна пищевой цепи, в которой кандидаты наук была акулами. За все время, пока Клаудия росла, ее мать не посетила ни одного врача, в том числе гинеколога. Деб редко говорила о том, что она тихим голосом в телефонных разговорах с сестрой называла проблемами по-женски. Раздвинуть ноги перед незнакомцем в рамках ежегодного осмотра было унижением, которого она не могла снести.

Принцесса.

Если врачом была женщина, ее еще можно было уговорить, но поход к гинекологу-мужчине – единственному доступному в Клейборне варианту что тогда, что сейчас – просто не обсуждался. Недоверие Деб проистекало из вопроса о личности самого доктора. Какой мужик захочет зарабатывать на жизнь, копаясь там внизу? Извращенец, вот какой.

Когда через несколько лет после начала менопаузы у нее пошла кровь, она никому об этом не сказала. Просто достала супервпитывающую ночную прокладку из-под раковины.

Если тебе случилось родиться женщиной, то все твои проблемы – это проблемы по-женски.

Отказ явиться на плановое техобслуживание может аннулировать гарантию.

Целый год, может дольше, рак был заперт у нее в матке. На этом этапе гистерэктомия ее бы спасла. Если бы ее дочь – дипломированный соцработник, специалист в области женского здоровья – отвела ее к гинекологу, она бы до сих пор была жива. Вместо этого рак перекинулся на печень.

Деб была ханжой и упрямицей, и не было бы ошибочно сказать, что она умерла от стыда.

Свои последние недели она провела на старом клетчатом диване, заляпанном кофе и удобренном шерстью, частицами ДНК нескольких поколений кошачьих – котят и внукотят мистера Усача, уличной кошки, которую Клаудия (подающий надежды сексперт и будущий специалист по репродуктивному здоровью) ошибочно приняла за кота.

Ее мать умерла так же, как жила, под звуки работающего телевизора. Для нее это был единственный способ заснуть. Когда Николетт ее нашла, начиналось утреннее шоу. Клаудия услышала музыкальную заставку, когда сняла трубку.

Похороны длились пятнадцать минут. Молодой священник, кроткий лысый мужчина, ни разу в глаза не видевший усопшую, пребывал в растерянности. Деб крестили в Первой соборной церкви, куда ходили на пасхальные и рождественские службы ее родители, но их не