Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский

Яшко не прекословил уже. На самом деле, это посольство было ему не по вкусу, но глядя и слушая Святополка, сопротивляться ему было трудно. Был он одним из тех, кто имеет над обычными людьми огромное преимущество, кто умеет приказывать, сопротивления не терпят.

Яксе эти планы казались очень трудновыполнимыми и неопределёнными. Святополк не исповедался ему о том, каким будет конец, но для Лешека он не мог быть удачным. Слабый и мягкий краковский князь был не в силах сражаться с энергичным и хитрым поморским князем.

Одонич встал, также по-своему, отрывистыми словами подтверждая то, что сказал шурин.

– Труха! Слабяк! Гадость! Всех их преодолеем, не смогут нас… Съезд – пусть будет съезд! Пусть духовных привлекут, я их моими пообращаю… заткну им рот золотом, подарками…

Пусть съедутся – будем мириться…

– Привесим на соглашение красную печать! – прибавил Святополк.

Он ещё два раза повторили Яксе, что тот должен был говорить.

– Завтра утром в дорогу! – хлопая его по плечу, сказал Святополк. – И помни о том, что умение молчать – это куда труднее, чем умение говорить.

Им так нетерпелось отправить Яшку из Устья, что люди Одонича разбудили его до наступления дня. Снабдили его на дорогу, он хотел ещё со Святополком увидиться и попрощаться, сказали ему, что его уже в Устье нет. Ночью выскользнул дальше к дому.

Ксендз Медан, который поднялся, один только желал ему счастливого пути. Таким образом, Яшко снова оказался один в незнакомой околице, с десятком человек челяди; не очень хорошо знакомый с дорогой, Яшко знал только то, что ему в Устье глухо рассказывали о трактах и проходах.

Дождь капал всю ночь, земля была топкой, а Яшко – такой кислый и злой, что, прежде чем выехали из топи на более сухой грунт, и коня измучил, и слугу побил, ругался неустанно.

Это был плохой знак на дорогу. Ему только тогда стало лучше, когда из трясины и грязи попали в лес. Хотя предостерегали его, чтобы больших дорог избегал, Яшко, уверенный в себе и немного ленивый, из-за удобства пустился трактом.

Что хуже, он подумал, что, вместо того, чтобы направиться прямиком в Краков, было бы лучше вернуться в Плоцк и там отдохнуть и повидать Соню. Баба его отлично кормила и поила, а Яшке эти деликатесы были не безразличной вещью.

Посольство не казалось ему таким срочным, чтобы из-за него рисковать головой, напротив, выбравшись в поле, когда не имел над собой Святополка, он снова засомневался, был ли прав поморский господин. Он был на него зол за то, что приказал ему возвращаться туда, откуда едва выбрался.

Он не сомневался, что отец прикроет его своим могуществом, но начать отвратительную жизнь заново, прятаться и томиться в углу – было ему невыносимо.

Когда выбрались на большой тракт, Яшко повеселел, дождь тоже перестал и песчаная дорога не была так докучлива. Тут и там стояли корчмы, нашёлся сарай, было где отдохнуть, кого спросить.

Дело было к вечеру, когда Яшко подумал о ночлеге. Проезжающие люди осведомили его, что через полмили есть постоялый двор, в котором можно было безопасно провести ночь. Останавливались в нём обычно купцы, отдыхали путешественники, можно было достать пива и хлеба, иногда рыбы, так как озеро было недалеко.

Это место звали Постоем… Якса живо погнал коня и не смотрел уже вперёд, погрузившись в мысли, когда с тыла услышал голос одного из своей челяди. Он поднял голову, собираясь её повернуть к нему, но перед собой увидел зрелище, о котором объявил голос слуги.

Только теперь он заметил, что, неосторожно продвигаясь, наткнулся на какой-то огромный рыцарский лагерь.

Постой уже был виден в нескольких стаях, а вокруг, куда хватало взгляда, лежал многочисленный народ. Стояли кони, одни шатры были разбиты, другие как раз натягивали. Люд этот только что, видно, подошёл с противоположной стороны.

Яшко ретировался бы, если бы не то, что его заметили; группа людей, из которых половина была на конях, стояла тут же. Побег казался невозможным. Якса же не знал, что был за лагерь, и его кольнуло, что это, вероятнее всего, армия Тонконогого, который направлялся к Устью.

Не было уже иного способа, только идти к голове за разумом, чтобы не попасть в их руки. Он прибыл со стороны Устья, значит, могли заподозрить, что к Одоничам принадлежал.

Прежде чем смог остановить коня, он уже со своими людьми был окружён, почти захвачен.

Старый, седой человек в половинчатых доспехах воскликнул:

– Стой, кто ты?

Якса думал, что отвечать, а не сразу появившееся в устах слово пробуждало подозрение.

– Кто? Откуда? – повторяли вокруг.

– Должно быть, от Плвача, из Устья!

Яшко молчал, наконец обратился к седому:

– Я из Кракова, от пана Лешека! Был послан по дворскому делу.

Затем один из окружающих начал к нему приглядываться.

– Неправда! – воскликнул он. – Я тебя знаю! Ты Якса!

Яшко Якса.

– Не отрицаю этого, – сказал смелей Яшка, – но, пожалуй, вы того не знаете, что я снова у пана на службе. Всё-таки известно, кто мой отец.

Тот, кто его узнал, начал крутить головой. Тихо советовались. Седой человек, который имел там власть в лагере, не говоря, что думал и затевал, сказал тихо:

– Сойдите-ка с коня. Переночуете в лагере, завтра мы дадим знать князю, потому что его тут нет. Вы едете со стороны Устья, очевидно, либо за информацией, или с информацией, а мы на Устье идём, чтобы лиса из ямы выкурить!

– Взять его, чтобы не ушёл, – добавил тот, что узнал Яксу.

– Уходить мне незачем и не думаю, – воскликнул Якса. – Я и так собирался здесь ночевать.

– Тогда хорошо выбрали! – рассмеялись другие. – У вас будет бесплатная стража и коней не украдут.

Рад не рад Яшко должен был слезть с коня, его окружили люди, другие стали расспрашивать молчаливую челядь, не из Устья ли ехали; те, слыша и догадываясь, о чём шла речь, отрицали; но не могли поведать, откуда выбрались на эту дорогу.

Всё это умножало подозрения. Глядели на Яшку искоса и не давали ему отдалиться. Не хотел у них выпрашиваться, притворяясь уверенным в себе, рассчитывал также на более близкое знакомство и лучшее расположение после пива, которое как раз везли в бочках на возах.

Все эти расчёты были ошибочны, потому что старшины, пошептавшись друг с другом, удалились, а слуги, получив приказ стеречь его до завтра, окружили его и только оставили ему место, чтобы мог лечь на снятом с коня седле.

Якса накрыл голову и прикинулся спящим, но сон не думал его брать.

В