Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Понимаю, — холодно прервал его Руслан, считая разговор оконченным.

Но отчим уже не мог остановиться.

— Мы вынуждены продать нашу трехкомнатную квартиру. Для тебя мы решили купить однокомнатную. Где-нибудь в микрорайоне. По-моему, это будет правильно…

— Да, конечно. Три разделить на три будет один. Правильно, — согласился Руслан. Обиделся он не столько на отчима, сколько на мать, посчитавшую нужным сделать тайну из переезда. — А Фильку вы с собой берете?

— Фильку? — смутился отчим. — Ну, мы не завтра уезжаем.

Он стал делать много лишних движений. Поднял на лоб очки. Снова опустил. Проверил крепления. Расстегнул и застегнул комбинезон. Никогда Руслан не видел его таким суетливым. Оказывается, все это время он обдумывал судьбу кота.

— Фильку возьмет к себе Геннадьевна. Недавно ее кошку съели бомжи.

— Значит, Филька не будет менять гражданство, — глубокомысленно уточнил Руслан, оставшись равнодушным к трагической судьбе соседской кошки. Отчим промолчал. Руслану тоже следовало бы замолчать. Но обида выворачивала его наизнанку. И он сказал то, чего не надо было говорить: — Ты скажи мамке — пусть не прячет от меня золото. Я на самом деле больше не колюсь. И квартира мне не нужна.

— Это вопрос решенный, — побледнел отчим, — мы не можем оставить тебя без угла. А там уже твое дело, как распорядиться квартирой и собой. И вызов пришлем. Обязательно. Устроимся на новом месте и пришлем. Что касается золота. Обручальное кольцо и бабушкину цепочку, если помнишь, ты обменял на наркотики. Все остальные золотые запасы ушли на твое лечение в Бишкеке. Извини, я не хотел тебе напоминать об этом.

Руслан словно из-под горячего душа попал под холодный и снова под горячий. Так быстро обида сменилась стыдом и снова обидой.

— Что — любуетесь?

Щелкнул отбойник, и, неслышный за ровным шелестом троса, на своей монолыже нарисовался безногий горнолыжник. Подпершись палкой, он спрятал бугель в кожаную кобуру. Это был виртуоз равновесия.

— Я тоже хоть раз за день, но поднимусь в небо. Умиротворяет. Да, постарели ребята: давно не топчут вторую трассу. Жалко: отберут у нас эту красоту. Ниже по ущелью уже отель начали строить. Дорогу шлагбаумом перегородили. Скоро придут к вагончику, вежливо постучатся и скажут сразу на трех языках фразу из трех слов: «Гет на хрен, комрады!». Что возразишь? Прав тот, у кого больше денег. А на Чимбулаке много не накатаешься. Кто ж за один раз полпенсии отдаст? — сказавши это, он оттолкнулся лыжными палками и ринулся вниз — полчеловека на узком седле, соединенном с лыжей короткой ножкой. Он катился по прямой, слегка откинувшись назад и задрав обрубки ног и нос лыжи, оставляя в пухлом снегу глубокую борозду. Склон был крут и Руслану, стоящему на двух лыжах, было страшно смотреть вниз, а этот, безногий, летел и орал от восторга. Жутко было представить, что случится, если он упадет, намертво привязанный к лыже. Лыжник просквозил сквозь ельник и исчез в ущелье. Словно сорвался в пропасть. Его долго не было. Наконец крошечным муравьем он вылетел на противосклон и остановился, подняв облако снежной пыли. Руслан видел, что он машет им рукой, но палки в его руке уже не мог разглядеть.

— Покатили? — спросил отчим.

Катился он красиво. Туловище оставалось неподвижным, а ноги выписывали виражи, словно в невесомости — легко, без усилий. Что он будет делать там, в каменистой пустыне исторической родины без этих гор, где даже атеист верит в Бога. Этого человека с печальными глазами инициативного неудачника он считал своим отцом до тех пор, пока не узнал о Козлове. Свою жизнь отчим посвятил бабочкам. Хрупким созданиям, подвергающимся невероятным метаморфозам. Странное занятие для мужчины. Однажды эти эфемерные создания едва не подняли его на ярких чешуйчатых крылышках к вершинам мировой славы. Он обнаружил бабочку, гусеница которой способна была уничтожать индийскую коноплю. Случилось это во времена, когда «Плаха» потрясла общественность, поведав о зловещем растении Чуйской долины. Ученому, предложившему биологический метод борьбы с надвигающимся злом наркомании, выделили сотрудников и деньги. Он был в полушаге от славы. Потребовалось три полевых сезона, пока не подтвердилось общее правило: никто из живых существ, исключая человека, не рубит сук, на котором сидит. Жизненный цикл убийцы конопли был так мудро устроен, что, став бабочкой, она с лихвой восполняла урон. На опытных участках зловредное растение становилось лишь гуще. Заботясь о будущих поколениях, бабочки выступали в роли неутомимых сеятелей и в короткий срок удваивали плантации конопли. Исследования были свернуты, засекречены и все силы брошены на уничтожение бабочки. Увы, сделать это было непросто. В конечном счете, отчим прославил свое имя. Но это была не та слава, за которую дают звания и премии.

Руслан катился параллельно следу монолыжи в яростном кураже идущего на таран, мрачно презирая себя и опасность. Этот сумасшедший склон действовал как обезболивающее. Чем головокружительнее и круче спуск, тем спокойнее на душе. Встречным ветром из головы выдуло все неприятности — и деньги, пропавшие в автобусе, и смерть Булата, и отъезд за границу близких людей, смертельно уставших от него. Он твердо решил не посвящать их в свои неприятности.

Два крошечных человечка, поджидавшие его внизу, стремительно увеличивались в размерах. Отчим и безногий горнолыжник выбросили навстречу ему руки. Осыпав их снежной пылью, Руслан, опьяненный спуском, впечатал по очереди свою ладонь в ладони людей, только что испытавших такое же божественное наслаждение, как и он.

Вечером из сумрака верхней полки Руслан смотрел вниз на частично седых, а частично лысых обитателей вагончика, сидящих вокруг свечи, слушал их разговоры и недоумевал: если время, в котором жили эти старики, было таким ужасным, откуда же появилось столько хороших людей? Горнолыжники, показавшиеся при первой встрече старыми и занудными, стремительно молодели по мере того, как он узнавал их. Нет, пролысины не зарастают, морщины не разглаживаются. Но сквозь грубую оболочку начинает просвечивать душа человека. А душа, если она есть, навсегда остается ребенком. Безногий лыжник взял гитару, и тотчас же на табурет из темноты прыгнул беспородный пожилой пес Чарли. Он обожал бардовские песни и считал своим долгом подпевать в особо задушевных местах. Это был мудрый пес, знающий, как отдает честь пьяный прапорщик. Чарли любил горные лыжи. Достаточно было посмотреть на его счастливую морду, выглядывающую из рюкзака хозяина, скользящего вниз по склону.

Как странно устроена человеческая память. Он не помнил, когда слышал эти старые песни и слышал ли их вообще, он просто знал слова. И они волновали его.

Ночью его разбудил неутомимый грызун, обитавший в полостях стен вагончика. Руслан вышел на воздух. Золотое сияние полной луны так ярко освещало ущелье, что можно было кататься на лыжах. Снег слепил глаза. Интересно, как выглядит заснеженная Земля с Луны? Наверное, так же, как и миллионы лет назад. Невидимая в высоких елях, шумела река. В светящемся небе парил Лавинный пик. Было так чисто, хрустально, волшебно, что Руслана не удивило бы появление на заснеженной крыше вагончика горнолыжников Серебряного Копытца. Так вещественна и притягательна была эта несовместимая с человеческой жизнью красота, зрелище для божества, что Руслан едва удержался от желания разбудить спящих.

Мир был прекрасен. И все, что было связано с этим миром, прекрасно: заслуженные и незаслуженные обиды, боль в травмированной ноге, тоска похорон, чувство вины, обреченности, отчаянья, безысходности и ненужности, сожаление о напрасно потраченном времени, стыд, раскаяние — все эти страдания казались Руслану лишь невидимыми сторонами невыразимо печального счастья.

Мать и отчим говорили что-то, но он плохо слышал их. Все его внимание было поглощено щенком бойцовой породы. Муж и жена стояли на перроне чуть порознь, а песик разрывался между ними. Он подбегал к мужчине, тот брал его на руки, и песик, крутя хвостом, как пропеллером, и облизывая хозяина, на мгновение успокаивался. Но вскоре, обнаружив отсутствие другого родного существа, начинал скулить и проситься на землю. Мужчина отпускал его, и, лавируя между людских ног, он мчался к хозяйке.

— Мамина рабенка, — коверкая слова, поощряла его женщина и, присев на корточки, целовала во влажный нос. Так повторялось бесконечное число раз. И Руслану захотелось подойти к мужчине и хорошенько врезать по шее.

Щенка везли в южный город. Продать человеку, живущему собачьими боями.

Известие об украденных деньгах крайне раздосадовало Енко.

— Говорил же тебе: застегни карман булавкой. Вот, блин, козловская порода. Что же ты едалом-то щелкал? — бушевал он.

Долго расстраивался, сверля недоверчивым взглядом Руслана, до синяков в отчаянии исхлестал себе ляжки. В конце концов, разрядив душу жуткими оскорблениями в адрес ни в чем не повинного Бога, в глубокой печали принялся ломать себе пальцы. Суставы трещали, как сухой хворост.