Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

И первый вопрос, который необходимо решить при поиске пути к Новой психологии, – это вопрос о Практике – о практике в строгом и, вместе с тем, изначальном смысле слова, о Практике, в которую эта психология должна быть включена, которой она была бы причастной. Решающим становится вопрос о выборе опорного типа практики, коль скоро такая практика уже существует, или – если ее нет – вопрос о ее развертывании, построении. То, с какой формой Практики сопрягает себя психология, решающим образом определяет то, какой она будет. Вместе с переходом от человека обыденной, коммунальной жизни к человеку, устанавливающему себя в качестве такового в тех или иных Практиках духовной работы, с неизбежностью должен произойти переход от «психотехники» в узком смысле слова к тому, что условно можно было бы назвать «психагогикой». Психотерапевт становится своего рода «ведущим» или «проводником» в неком духовном странствии, можно было бы сказать – «сталкером» – в том смысле, какой этому слову был придан фильмом Тарковского.

Это – что касается практической стороны, стороны самой психопрактики. Что же касается плана психологии, то тут становится проблематичным самое понятие «исследования» в строгом смысле слова. Быть может, здесь следовало бы говорить о «познании», или даже о «гнозисе», опять же – в прежнем, серьезном, эзотерическом его понимании. Соответственно, психолог становится «психогностом». А коль скоро «психогнозис» выступает теперь в контексте психагогики, то психолог оказывается, по необходимости, также и «годологом», или даже – «годогностом», то есть «прозревающим путь» или, быть может, точнее – помогающим другому прозревать, открывать свой путь и следовать по нему. Переход от «логии» к «гнозису» и «гностике» должен означать, прежде всего, смену установок или, если угодно – смену методологии: переход от установки на развертывание «теорий», от установки на конструирование «идеальных сущностей», от установки на «знание» – к установке на «видение», живое видение в ситуации – и, соответственно, на «повивание» духовных событий. Все основные проблемы психологии получают при этом совершенно иное освещение, в психагогической практической психологии предстают в совершенно новом свете. И, прежде всего, это касается проблемы понимания.

Понимание в психагогике, во-первых, ситуативно и действенно, а во-вторых – событийно. Событийно – в том углубленном смысле слова, который соотносится нами с диалогической концепцией сознания, предложенной Бахтиным. Перефразируя цветаевскую формулу любви, можно было бы сказать: «понять – значит позволить другому быть, чтобы принять избыток». Но перифраз тут или парафраз? Ведь понимание в психагогике и есть особый род любви. Не той, конечно же, какую, говоря о «перенесении», мог бы иметь в виду психоанализ. «Понимание» в психагогике, поворачивая цветаевскую формулу, приводит – всегда впервые – к бытию то, что этому пониманию изначально дано бытием – как его основание – Другого, Друга. Не «любовь-обладание», но «любовь – высвобождение к бытию», любовь-творчество, любовь-преображение, любовь как преображающее проведение к бытию. Понимание здесь есть высвобождение места для бытия Другого, но одновременно и тем самым – высвобождение места для своего собственного бытия (как условие возможности первого) перед Другим, внутри его, Другого, понимания. Понимание здесь также еще и – продуктивно, причем в радикальном смысле, ибо понимание здесь означает «при-рост самого бытия». И опять же – одновременно на обоих полюсах: пациента и терапевта. Это означает, что понимание здесь – со-бытийно. В свете представления о высвобождении в человеке преображающей его творческой силы по-новому выступает и вопрос о «природе» человека. «Природа человека» должна обозначать теперь не что-то лежащее «до и позади» социокультурных определений человека и ими (этими социокультурными определениями) преодолеваемое, то есть – «сырое», если воспользоваться словами Леви-Стросса, в противовес «вареному» – прошедшему через горнило культуры и истории. Напротив, Природа тут – это нечто, всегда еще человеку только предстоящее и настоятельное, «насущное» – в том евангельском смысле, о котором говорилось раньше. «Природа человека» всегда «впереди» его уже наличного. Она – не что-то «недочеловеческое», но скорее нечто «за-» и «послечеловеческое» в нем, для чего всегда еще только должно быть высвобождено место. Человек – еще раз поворачивая хайдеггеровскую формулу – приводит к бытию то, что от века дано ему бытием в качестве его «природы», – творчество. Трудно оказаться ближе к тому этимологически изначальному и сокровенному, а потом утраченному смыслу слова «природа» – причем не только в русском, но и в других, в частности в латинском, языках. «Natura» ведь – по своему первому значению – «рождение», «роды». Еще и сегодня можно слышать соответствующий смысловой обертон в словах «натальный», «пренатальный», «постнатальный». «Natus» – «рожденный», «сын», кроме прочего – и в сочетании «сын Божий». «Природа» человека, конечно же, – это всегда только natura naturans – родящая, рождающая, творящая природа, а не природа сотворенная, natura naturata. Природа человека и есть та сила в нем или, правильнее было бы сказать, – та сила и есть природа человека, которая рождает его в Новую жизнь, претворяет в вино Новой жизни воду жизни прежней.

Важно подчеркнуть, что намечаемая нами альтернатива современной психологии – это альтернатива одновременно и естественнонаучной парадигме мышления, характерной для экспериментальной научной психологии, но также – психотехнической парадигме, господствующей в практической психологии: это – «альтернатива альтернативе» – в противовес и тому и другому должно быть развернуто нечто «третье». Бытующее противопоставление научной и практической психологии по основанию их «теоретичности» – неверно и непродуктивно. Можно найти целый ряд таких направлений в современной практической психологии, которые в этом отношении не уступят самым рафинированным, самым разработанным научным концепциям. Трудно согласиться с расхожим убеждением, что принципиальное отличие практической психологии от научной в том, что она не обеспечена теорией. Если брать серьезные версии практической психологии, а не те доморощенные, карикатурные и смехотворные, в которых ее можно встретить у нас сегодня, если взять тот же психоанализ или такие современные направления, как транзактный анализ, психосинтез, гештальттерапию, не говоря уж о Юнге или Лакане, о Роджерсе или Дюркхайме, – везде можно найти основательно продуманные и детально разработанные теоретические представления. Неудовлетворительность многих направлений современной практической психологии проистекает не из отсутствия в ней теоретических представлений, но из того, что представления эти оказываются, по крупному счету, апологией уже наличного и, надо признать, «коммунального» человека – апологией обывателя. За немногими исключениями. Но принципиальное отличие их, как правило, не понимается. Если, к примеру, взять не ортодоксальный психоанализ, а юнговскую аналитическую психологию, то нельзя не видеть в ней особую версию гностической, эзотерической работы. Юнг – психолог, работа которого уже во многом отвечает тем ценностям, которые конституируют понятие «Практика» в собственном смысле этого слова, – аналитическая психология действительно включена в Практику в узком и строгом смысле слова. Во всяком случае, так это было для самого Юнга. Важно подчеркнуть, что в представлениях о человеке, бытующих сегодня в так называемой практической психологии, некоторые этажи или измерения духовной или душевно-духовной организации человека не просто отсутствуют, но этому отсутствию придается как бы даже некое принципиальное значение. Говорят, что психология и не должна выходить за рамки собственно психического, душевного. Сфера духовного – это не ее дело. Что, пытаясь иметь дело с духовным, она не просто даже изменяет себе, но и – делает нечто опасное. Психология должна быть «очищена» от духовного. Между тем исключительно важно понять, что без обращения к собственно духовному психология и психотерапия принципиально не могут обойтись. Можно было бы привести грубые, вплоть до психосоматики примеры того, что неучет этого измерения, попытка объявить его несущественным или даже несуществующим («объявить» здесь надо было бы взять в кавычки, поскольку это может быть установкой и самого носителя психики – клиента, пациента, – а не только работающего с ним психотерапевта) или хотя бы попытка утверждать автономию сферы психического ведет к довольно явным симптомам того, что что-то в человеке пытается этому противостоять. Это важно подчеркнуть психологу, поскольку в силу «вмененности» современному массовому сознанию штампов «технологического» и даже «производственного» мифа о человеке любые рассуждения о «Новом человеке» автоматически воспринимаются в духе идей «формирования нового человека», «инженерии человеческих душ» и, стало быть, оказываются безнадежно дискредитированными. Каждый практический психолог, однако, который имеет опыт соответствующим образом построенной работы, может убедиться в том, что в человеке действительно есть такая сила, которая борется за него как за человека по крупному счету, пытаясь задействовать и даже поставить во главу угла собственно духовные цели и ценности жизни. И работа терапевта заключается в том, чтобы помочь человеку, его «Я», от лица которого он живет в обыденной жизни, прийти в контакт с этой силой (началом, инстанцией) в нем и реализовать ее действие в этой жизни. Старая эзотерическая формула, как известно, гласит, что задача внешнего учителя состоит только в том, чтобы привести ученика в контакт с неким «внутренним» учителем в нем, после чего внешний учитель, по существу, уже не нужен. Принципиальная дефициентность современной практической психологии, в ее способе иметь дело с человеком, проистекает именно из недоверия к этой внутренней силе в человеке или даже из непризнания ее существования и действия в человеке, из игнорирования ее. Причем психология не то чтобы не хочет, но именно не может ее учесть. Тот тип рациональности, который она отправляет, не позволяет ей этого сделать – не позволяет должным образом помыслить человека, увидеть его, иметь с ним дело. Практическая психология во многом все еще не вышла из пут натурализма. Она и сегодня, по-прежнему, пытается реализовать интенцию на развертывание таких теоретических представлений, которые по существу родственны «моделям» – как они понимаются в естествознании – со всеми вытекающими отсюда последствиями. В случае же психологии, ориентированной на «высвобождающие», «психомайевтические», «психагогические» практики, самый тип теоретических представлений должен стать иным. Здесь мы приближаемся к тому, что Флоренский называл «символическим описанием». «Символическое описание» не замещает изучаемый объект, вставая в мышлении, в познании на его место, как это делает модель; «символическое описание» всегда остается «при» познаваемом, но одновременно также – и при прежних наших познавательных способностях, выступая в качестве «продолжения», «усилителя», «амплификатора» этих способностей, позволяя лучше видеть, слышать, понимать – важно: в самой реальности, в конкретной ситуации здесь-и-теперь. Эта «инструментальная» функция символического описания по отношению к живому познанию является самой главной. Строго говоря, эти «амплификаторы» познавательных способностей не столько даже производят некоторый эффект в нашем познании, сколько, опять-таки, только создают возможность, «шанс» для него, «высвобождают место» для некоторого события познания.