Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— А нельзя, — поинтересовался Артемий Иванович, закрывая ухо руками, — раз уж конвой прибудет, попросить их взять штурмом одно местечко? Тут, по соседству?

— Уж не на Николая ли Ивановича Королькова вы в обиде? — спросил Черевин, впервые за весь вечер улыбнувшись. — Полно, его уже и в городе нету, он все билеты распродал, да к себе на Поклонную гору поехал.

— Как я вас люблю, ваше превосходительство, — качнулся к генералу Артемий Иванович, так что тот испуганно вскочил с диванчика. — Это я пьяный, или всем так хорошо?

— Это тебе хорошо! — снова разозлился Черевин. — А кругом всем плохо, потому, что они не могут позволить себе даже рюмочку пропустить! Убирайся с глаз моих!

— А мне чего делать? — спросил Фаберовский.

— Идите к себе наверх, да смотрите в оба, может, еще что усмотрите. Охрану я вам оставлю на всякий случай, но Борхвардта явно теперь не на вас натравливают. Я буду в буфете в бельэтаже.

— Степан, дай денег, — высунулся из-за портьеры Артемий Иванович, когда Черевин ушел. — Последние за ложу отдал. Попросил полицмейстера, скотину, билеты достать, так божится, что нету. Отправил меня к какому-то Королькову. Сидит вот такая харя на втором этаже, отдельный кабинет, самовар… Она тут, в «Угличе», за каналом в Литовском рынке засела… «Вы знаете, говорит, господин хороший, что продаю я билеты по особо возвышенным ценам». Как назвал мне это возвышенную цену, так я и сел. Показал ей лист. А оно мне отвечает: «У нас-де дело коммерческое, мы политикой не занимаемся. Пусть ваше начальство в кассе билет оставляет». Пришлось мне в его жирную харю револьвером тыкать. Только так он цену и сбавил.

— Ты мне сейчас глаз револьвером выбьешь!

— И все равно в два раза дороже вышло.

— Не дам я тебе денег.

— Тогда пошли вместе в буфет. Мне надоело с ним про привокзальный буфет разговаривать. А она, дура, думает, что люстра может на публику упасть.

И Артемий Иванович повис на Фаберовском. Поляк пожал плечами, и они вывалились в променуар. Из ложи, где должна была сидеть Сеньчукова с папашей-уксусником, вышел Дурново.

— Вы сами подписали себе приговор, — сказал он, и из ложи дрожащий голос Сеньчуковой ответил:

— Как вам будет угодно, ваше превосходительство.

Фаберовский увидел, как лицо Петра Николаевича перекосилось со злобы, он сильнее распахнул дверь, чтобы хлопнуть ею на весь театр, но подошедший к ложе Феррейра де Абреу величественно подал ему монету, приняв за капельдинера, и вошел внутрь.

В буфете было много народу, но публика сторонилась столика, за которым восседали Фаберовский с Варенькой и Артемий Иванович. Многие предпочитали стоять, держа в руках бутерброд, чем приближаться к ним ближе чем на сажень.

— Ты, Степан, мне настроение портишь! — на весь буфет выкривал Артемий Иванович, глядя на хмурую физиономию поляка. — Ты мне жизнь портишь! Господа, он портит мне жизнь! Подойдите сюда и взгляните на него!

Публика отступила от столика еще на шаг, а все гвардейские офицеры и крупные чины исчезли из буфета, словно бы их там никогда и не было. Артемий Иванович встал, держась за спинку стула.

— Своими постными харями вы все мне тут жизнь портите!

— Это мы сейчас узнаем-с, кто кому жизнь портит, — сказал кто-то в толпе срывающимся от злости голосом. — Господа жандармы, вот сюда пожалуйте-с.

Жандармы растолкали публику и, увидев Артемия Ивановича, стушевались на секунду, а затем стали внимательно и строго рассматривать публику.

— Пойдем, что ли? — сказал один из жандармов видом посмирнее.

— Еще чего! — ответил второй. — Видел, как Ерофеев и Пантелеев двоих сволокли. В приказ точно попадут. А мы с тобой чем хуже?

Жандарм приосанился и гаркнул:

— Кто тут нас зазря вызывал?!

Никто не ответил. Только Артемий Иванович произнес в тишине, качнувшись к жандарму:

— А давай, любезный, мы их всех в кутузку сволокем. До единого!

Фаберовский понял, что пора вмешиватья. Надо было срочно отвлечь чем-то Артемия Ивановича, и поляк не придумал ничего лучше, как предложить пану Артемию показать почтенной публике, как лягушка икру мечет. Ему припомнился румын с дрессированной обезьяной на ярмарке в Петрокове.

— Пан Артемий, — позвал поляк. — Покажи лучше…

Уж как лягушка икру мечет, Артемий Иванович знал. Поэтому изображенная им картина — надутые щеки и красная от натуги рожа — вызвала бурю восторга.

— Пусть пан Артемий покажет, как бабы в бане парятся!

— Как чухонец дымоход чистит!

— Как профессор прививки от дурости делает!

Артемий Иванович растерялся. Хохот в публике смолк, только Варенька никак не могла остановиться, рыдая от смеха в платок.

— У меня и шприца нету, господа, и купорос не разведен…

— Тогда покажите, как немец часы заводит! — опять попросил кто-то и публика залилась смехом.

— Как г-н Андреев на балалайке играет!

— Как кайзер Бисмарка прогоняет!

— Как г-жа Никитина с прививкой фею Драже пляшет!

— Как мужик с медведем из-за улея дерутся.

Последняя просьба была неразумной и потому последней — под взрывы гогота Артемий Иванович со словами «медведь победил, улей мой» надел просившему ведерко для шампанского на голову. Довольные жандармы тут же поволокли пострадавшего к Ширинкину. Приутихшая публика начала покидать буфет, когда из променуара появился штаб-ротмистр Асфендиаров, состоявший при бухарском эмире переводчиком.

— Его светлость бухарский эмир Мир-Сеид Абдул-Ахад Богодур-хан милостиво жалует этому господину золотой орден Восходящей звезды 3-й степени! — объявил он и положил перед Фаберовским коробочку, скромно оклеенную коричневым дерматином. Публика разразилась аплодисментами.

Артемий Иванович начал было кланяться, но тут его пьяный мозг пронзила ужасная мысль: хлопают не ему, хлопают поляку, которому вручили бухарскую звезду! Он посмотрел на Фаберовского налившимися кровью глазами и сжал кулаки. Но тут прозвенел звонок на второе действие и Фаберовский с Варенькой покинули буфет и отправились к себе на галерку, сопровождаемые капельдинером с ведерком и впихнутыми в него тремя бутылками шампанского. Артемий Иванович всхлипнул от обиды и побрел к себе в ложу.

— Какой уморительный ваш Артемий Иванович, — сказала Варенька Фаберовскому, когда они отошли от буфета на достаточное расстояние. — Словно в цирке побывала.

— Вы бы, Варенька, его в Египте видели, — вздохнул поляк. — У меня вон с тех пор пряди седые в волосах. Боюсь, что это представление еще не окончено.

На лестничной площадке у входа на галерею они встретили Соломона. Застенчиво переминаясь с ноги на ногу, тот сперва предупредительно кашлянул, а потом прямо схватил Фаберовского за рукав и попытался оттащить его к окошку. Поляк брезгливо отстранился.

— Ваше благородие, вы уж простите меня, я ведь тоже в некотором роде агент… внештатный… — краснея, сказал Соломон и искоса поглядел на Вареньку. — Полковник Ширинкин велел сообщить вам… Я у нас в академии… Я полковнику Секеринскому… Я не то, чтобы по службе, конечно, но по зову сердца. Неоднократно писал-с. Полковник разрешил нам поглядеть представление.

— Вас с Леонидом пытали? — спросила Варенька.

— Нет-с, Варвара Алексеевна, господа жандармы были очень учтивы и всего лишь милосердно наложили штраф.

— На вас наложили штраф, а вы наложили в штаны, — Варенька засмеялась и взяла Фаберовского под руку. — Вас назвали большим пакостником, Соломон. Не могу не согласиться. Но нам до вас дела нету, мы идем в ложу, дальше цирк смотреть.

Несмотря на присутствие в коридоре жандармов и еще нескольких агентов в штатском, Фаберовский все равно подпер дверь ложи верным сковородником — так оно надежнее будет.

— А вы давно знакомы с Артемием Ивановичем? — спросила Варенька, когда поляк сел рядом с ней.

— Мне кажется, что всю жизнь. По крайней мере, те счастливые времена, когда его не было рядом, я уже почти забыл. — Поляк поставил на чемодан с кассой бокалы и ведерко с шампанским.

— Непохоже, чтобы вы всю жизнь служили в охране и сидели в пыльных ложах с этими сковородниками. Я вас прежде никогда здесь не видела.

— А я здесь первый раз, — сказал Фаберовский.

Он бесшумно откупорил шампанское и разлил по бокалам.

— Если бы не чрезвычайная ситуация, меня бы сюда не пригласили, — поляк протянул Вареньке бокал. — Вы же сами видели, что сегодня везде творится.

— А что творится? Почему никого из театра не выпускают?

— Государственный переворот творится. В любой момент может вспыхнуть на улицах стрельба. Но я не могу вам всего рассказать. Хоть я и являюсь одним из самых осведомленных людей, но и мне неизвестны все детали происходящего. Давайте лучше выпьем за вас, Варенька. Я не могу быть уверен, что сам доживу хотя бы до завтрашнего дня — за последнюю неделю меня трижды пытались убить, — но мне хотелось бы верить, что какие бы потрясения не случились, они вас не коснутся.