Киевской Руси не было, или Что скрывают историки - Алексей Кунгуров

За станицами признавалось право на самоуправление, а в случае участия казаков в войне на стороне России, они могли получить крупное денежное вознаграждение. К хорошему привыкаешь быстро, и вот уже служба казаков царю стала постоянной. Можно сказать, что данное положение было взаимовыгодными, хотя идиллии в отношениях казаков и государства и близко не было. Царские воеводы норовили покончить с буйными нравами на окраинных (украинных) землях, а казаки, привыкшие жить разбоем, категорически не желали расставаться со своей вольницей. Но поскольку XVI–XVIII вв. были временем неспокойным, а южное порубежье России – одной большой «горячей точкой», стороны вынуждены были идти на компромисс, пусть и скрипя при этом зубами.

На территориях, находящихся под юрисдикцией Речи Посполитой, все было гораздо сложнее. Прежде всего, между народными массами и господствующим слоем лежал языковой барьер и религиозная пропасть. Социальное расслоение в Польше в отличие от Русского государства, было громадным: для высокородного шляхтича было все едино, холоп перед ним или вольный хлебопашец, ибо с высоты его положения это была для него лишь чернь. Все это вызывало противостояние между шляхтой и казаками.

Большую роль сыграл и экономический фактор. Как известно, в России никогда не существовало института частной собственности на землю. Владеть землей могли монастыри, бояре, поместные дворяне и свободные общины землепашцев, были и так называемые казенные земли (закрепленные за казной), но главным распорядителем земли оставался государь. Даже когда в Российской империи уже крепко укоренились капиталистические отношения, превратить землю в рыночный товар не удалось. Во время столыпинских реформ зажиточные крестьяне покупали землю, как говорили, «в вечность», но не в частную собственность. Земля, по народному разумению, была от Бога, а потому помазанник Божий имел полное право изменить существующий порядок землепользования.

Польша же восприняла европейские обычаи, и в ту эпоху владеть землей по закону могли только аристократы или монастыри. Представить себе существование в ней вольных хлебопашцев просто немыслимо. Магнаты считали земли своей собственностью, причем их права были беспрецедентно широки – собственностью считались воды, леса, дичь, рыба. Трудно представить себе ситуацию, когда бы русский помещик запретил крестьянам ловить рыбу в реке, а перед паном надо было ломать шапку за дозволение забросить невод, а потом еще и платить. «Хлопы», обитающие на панской земле, считались неотделимыми от нее. Причем, никого не волновало, например, если землепашец ранее был вольным человеком. Сточки зрения вельмож он был придатком к земле, чем-то вроде рабочего скота. Собственно, так его и называли – быдло, что значит скот. Крепостное право в Польше сложилось раньше, и было куда более жестоким, чем в России, где оно окончательно было сформировано лишь Соборным уложением 1649 г.

К XVII столетию хлеботорговля приобретает колоссальное значение в экономике России, которое можно сравнить разве что с сегодняшней ее зависимостью от нефти. И не только благодаря росту городов, в те времена запасы зерна имели еще и большое военное значение. Появляются массовые армии, которые становятся весьма зависимыми от запасов продовольствия, без которых невозможно было вести сколь-нибудь крупную кампанию. Консервирование тогда еще не было изобретено, а потому зерно представляло собой идеальный стратегический продукт, благодаря возможности его длительного хранения. В течение XVI–XVII вв. экспорт хлеба через крупнейшие порты вырос в десять и более раз. Главнейшим портом, отпускавшим хлеб, являлся Данциг, где заправляли немецкие купцы, а мировой хлебной биржей был Антверпен (после его разгрома испанцами – Амстердам). Поскольку Речь Посполитая являлась в те времена крупнейшим мировым экспортером хлеба, трудно переоценить значение для нее Поднепровья, где располагались ценные фонды пахотной земли.

Зерно – основа материального процветания шляхты, потому не удивительно, что со второй половины XVI столетия барщина становится все более тяжелой для хлопов, достигнув 200 дней в году. И хлопы массово бегут на юго-восток, в Дикое Поле. Выдавливание крестьянства с земли было целенаправленной политикой. В великопольских землях феодальный тип хозяйства сменяется капиталистическим, при котором на землевладельца трудятся за бесценок бесправные батраки, при этом товарность такого хозяйства становится выше, чем при барщинной системе. Избыточная же часть обезземеливших пахарей вынуждена сниматься с места и искать целинные земли. Таким образом, государство, говоря современным языком, не делало инвестиций в освоение новых земель[82], а получало через некоторое время уже освоенный земельный фонд с оседлыми поселениями. Осталось только объявить этих земледельцев крепостными и обложить повинностями. Власти даже предпринимали некоторые усилия для активизации освоения южной лесостепной зоны, суля освобождение от любых повинностей на 20 лет. Это было весьма неплохим стимулом. Сбывали поселенцы урожай зачастую евреям-перекупщикам или перегоняли его в водку, которая тоже находила спрос на рынке.

Необжитые украйные земли были быстро, можно даже сказать, стремительно колонизированы земледельческими общинами. Процесс этот начался еще во времена, когда эти территории были формально литовскими, а не польскими. Но с обращением хлебопашцев в хлопов после Люблинской унии 1569 г. стали возникать некоторые трудности. Там, куда паны со своими извечными спутниками евреями не могли быстро дотянуться и заявить о своих правах, образовывались казачьи общины, которые могли послать господ куда подальше. Но такие вольные вооруженные сообщества сложились главным образом на пограничных с крымцами степных территориях, где жизнь была беспокойной и некомфортной для вельмож. Разумеется, казачество – эта распоясавшаяся анархистствующая чернь, – не вызывало никаких теплых чувств у польских панов, но казаки естественным образом прикрывали их богатые имения от набегов крымских разбойников, а потому казачество де факто было узаконено. Попытки взять его под контроль и подчинить государственным интересам, хоть и были малоуспешны, предпринимались почти непрерывно. Неуспех же их объяснялся тем, что всякая попытка приручения казаков сочеталась с безудержным стремлением упразднить их вольности.

Так или иначе, но казачьи отряды участвовали в обороне пограничных рубежей Литвы уже в первой половине XVI столетия. В 1533 г. староста черкасский и каневский, Евстафий Дашкович предлагал устроить на низовьях Днепра за порогами постоянную стражу тысячи в две, но план этот не был осуществлен. В 1556 г. князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, будучи предводителем служилых казаков, построил укрепление за порогами на острове Хортице (где позже возникнет знаменитая Запорожская сечь), и отразил нападение крымского хана, но уже в 1558 г. он вынужден был покинуть Хортицу ввиду недостаточности сил. В 70-х годах казаки держали уже постоянную стражу на днепровских островах за порогами, но главная масса казаков появлялась в низовьях Днепра только летом, а зимой расходилась в украинные города и по хуторам.

Запорожская сечь, как община, тогда еще не существовала, по крайней мере, сколь-нибудь достоверные сведения об этом отсутствуют. Хотя, возможно, казачья застава там и находилась. Решительный толчок к образованию сечи дала Люблинская уния 1569 г., положившая начало жестокому закрепощению земледельцев после отторжения южных воеводств от Литовского княжества в пользу коронных польских земель.

К концу XVI в. запорожская община уже приобретает известность своей воинственностью. Вступить в ряды сечевого товарищества мог любой мужчина, признающий сечевые правила и православную веру. Национальность никакой роли не играла, потому казачество вобрало в себя и значительный тюркский элемент. Но в основном, конечно, сечь питалась за счет русских подданных польского короля. Сечь означает лесную вырубку и, следовательно, указывает, что первые поселения запорожских казаков ставились на поросших лесом днепровских островах. Так же сечь может означать укрепление из оструганных (осеченных) бревен, образующих частокол вокруг лагеря. Таких сечей за время существования Запорожья насчитывают восемь: Хортицкая, Базавлуцкая Томаковская, Микитинская, Чортомлыцкая (1652–1708 гг.), Каменская (1710–1711 гг.), Алешковская (1711–1734 гг.) и Новая или Подпиленская (1734–1775 гг.). Вся община называлась еще кошем (слово, вероятно, татарского происхождения, означающее стан). Кошем именовался руководящий орган сечи. Главными занятиями сечевиков, помимо войны, сделались охота и рыбная ловля. Значительной статьей доходов сечевой казны со временем стало «шинкование» – выгонка и продажа водки. Помимо сечевых казаков существовали казаки городовые, несущие службу и занимающиеся земледелием, менее организованные и влиятельные, но более лояльные по отношению к польской короне. Последние в значительной степени были подвержены закрепощению.