Мифы классической древности - Георг Штоль

Адонис

(Овидий. Метаморфозы. X, 529–739)

Никого не любила так Афродита, как дивно прекрасного Адониса, сына сирийского царя. Пафос, Книдос и металлоносный Амафунт, где так охотно бывала прежде богиня, забыты ею; для Адониса забыла она и самое небо. Не рядилась она и не нежила себя, как прежде: до колен подобрав одежду, бродит она с юношей по горам, лесам и скалам, поросшим колючими растениями; с собаками преследует она ланей, зайцев и других неопасных зверей, но мощного вепря, медведя и волка избегает и Адонису советует держаться подальше от этих зверей. «О милый мой! Хорошо быть храбрым перед бегущими; смелость опасна. Не будь безрассудно отважен: не нападай на зверя, которому природа дала опасное оружие. Ни лев, ни щетинистый вепрь не пожалеет, как я пожалела бы, ни юности, ни красоты твоей. Берегись их: твое мужество может быть опасно мне и тебе». Так говорила — и не раз — богиня, и следовал юноша советам ее, пока богиня была при нем. Но раз, на Кипре, удалясь от нее на время, забыл Адонис о ее советах. Псы его выгнали из чащи на поляну страшного вепря, и Адонис метнул в него своим охотничьим дротиком. Раненый, разъяренный вепрь обернулся и бросился на юношу; не спасло несчастного бегство. Клыками своими вепрь нанес ему такую рану, что мгновенно пал он, испуская дух, на землю. Издали услыхала Афродита стоны умирающего и в запряженной лебедями колеснице поспешила на место, где случилось несчастье. Увидав убитого юношу, быстро сходит она с колесницы, разрывает одежды, терзает себе грудь и горько рыдает. Но воплями не воскресить умершего. Чтобы совершенно не погибла память о юноше, с божественным нектаром смешала Афродита кровь его и превратила ее в красный, как кровь, цветок. Кратко, как жизнь юноши, время его цветения, скоро сдувает ветер его быстро блекнущие листья, и оттого назвали его анемоном, ветреницей.

Мидас

(Овидий. Метаморфозы. XI, 87-139)

Бурный бог Вакх шел из Фракии во Фригию, к горным склонам Тмола, поросшего виноградниками, и к Пактолу, волны которого не блистали еще тогда золотым песком. Целая толпа вакханок и сатиров сопровождала его, не было лишь старого гуляки Силена. В то время как старец, опьяненный вином, бродил по розовым садам фригийского царя Мидаса, жители той страны схватили его, связали цветами ему руки и привели к царю. Тотчас же узнал царь Мидас Вакхова товарища и друга и радушно принял его. Десять дней и десять ночей пышно угощал он Силена и на одиннадцатый, утром, привел его к Вакху. Возрадовался бог, увидев снова любимца, и обещал Мидасу исполнить любое его желание. И сказал Дионису царь: «О бог могучий, сделай так, чтобы все, до чего я ни дотронусь, обратилось в золото». Исполнил бог желание царево, да пожалел потом сам царь, что не пожелал лучшего.

Обрадованный роковым даром, удалился фригийский Царь и стал испытывать, верно ли обещание бога. Отломил он густолиственную дубовую ветвь, и — трудно поверить! — в руке у него очутилась ветвь золотая. Поднял с земли он камень, и камень стал золотом. Яблоком Гесперид казалось всякое яблоко, какое срывал он в саду; в золотой поток превращалась вода, которой умывал он руки. И не ждал Мидас такого счастья. Полный радости, повелевает он приготовить себе пышный обед. Вкусными мясными блюдами, белым хлебом и ароматным вином уставляют трапезу слуги. Но лишь только хочет Мидас поднести ко рту кусок хлеба, как он мгновенно превращается в твердое золото. То же превращение и с мясом. Смешивает Мидас вино с водой, и во рту его смесь эта превращается в золотую жидкость. Ужаснулся Мидас; не ждал он такого горя. Богач и вместе жалкий бедняк, хочет он бежать от своего богатства, которого домогался так сильно. Не может он утолить своего голода; жгучая жажда томит его: противное золото карает — и за дело — безумца царя. И простирает он руки к небу и взывает к Дионису-богу: «Отец Дионис, прости мне: согрешил я пред тобою. Сжалься, молю тебя, надо мной, избавь меня от этого бедственного блеска». Исполнил благодушный бог мольбу раскаявшегося безумца и взял губительный подарок. «А чтобы не осталось на тебе и следа желанного тобою золота, ступай к реке Пактол, что течет у Сард, и по берегу дойди до самого ее истока. Там, где сильнее клокочет быстрый поток, погрузи голову свою в пенистые волны, омой тело свое и смой прегрешение». Исполнил царь Вакхово слово и лишился он златотворной силы, сообщив ее реке. С того времени воды Пактола несут с собой блестящий золотой песок и обильно осаждают его на близлежащих лугах.

С тех пор возненавидел Мидас богатство, зажил просто и умеренно; часто бродил по лесам и лугам и стал ревностным чтителем Пана, бога лесов и полей. Но как и прежде недалек был он разумом, то и еще раз, благодаря неразумию, получил он подарок, с которым не разлучался уже до самой смерти. Пан, разыгрывавший на Тмоле перед нимфами свои веселые песни, дерзнул состязаться в музыке с Аполлоном. Тмол, бог горы, избранный обоими соперниками судьей, сел на своем почетном месте; вокруг него, желая слушать игру, стали нимфы и другие божества той местности, а также и Мидас-царь. Начал бог Пан играть на своей флейте, и с наслаждением внимал Мидас его варварским звукам. Потом выступил соперник его Аполлон, увенчанный парнасским лавром, облеченный в прекрасную толарию. В левой руке держал он блистающую слоновой костью и драгоценными камнями кифару, а в правой — плектрон. Искусной рукой так дивно забряцал он на кифаре, что, очарованный сладкими ее звуками, не задумался Тмол провозгласить за ним победу. Все слушатели и слушательницы согласились с его приговором. Один Мидас не одобрил судью и назвал его несправедливым. Разгневался бог Аполлон на неразумное слово царя: не хотел он допустить, чтобы глупые уши его имели вид ушей человека. Он вытянул их в длину, одел серой шерстью, дал им гибкость и удобоподвижность. И навсегда на человеческом теле Мидаса остались ослиные уши. Устыдился царь нового украшения и бережно прикрыл его пурпурной чалмой. Лишь от одного слуги своего, стригшего ему волосы и бороду, не мог царь скрыть своего украшения; но и ему строго запретил он разглашать тайну. Болтливый брадобрей не мог, однако, сберечь эту тяжелую тайну и, не осмеливаясь сообщить ее людям, удалился он к соседней реке, выкопал в земле ямку, шепнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши», — и бережно закопал ту ямку. Не много прошло времени, и на том месте, где погребена была тайна, разросся густой камыш, и при каждом дуновении ветра одна тростинка шепчет другой: «У царя Мидаса ослиные уши». Так и люди узнали про тайну цареву.

Кеикс и Алкиона

(Овидий. Метаморфозы. XI, 40–74)

Юный трахинский царь, сын утренней звезды Эосфора Кеикс, устрашенный зловещими событиями и предзнаменованиями, хотел отправиться к оракулу Аполлона в Кларос, чтобы узнать, чего ждать ему в будущем. К такому дальнему оракулу решился отправиться Кеикс потому, что горный путь из Трахины в Дельфы был заперт флегийским царем Форбасом. Но прежде чем собрался царь в дорогу, сообщил он о своем желании юной супруге своей Алкионе, дочери бога ветров Эола. Ужас объял Алкиону, когда услышала она о намерении мужа; побледнела как смерть и залилась горькими слезами; когда несколько успокоилась от слез и рыданий, так говорила супругу: «Чем провинилась я пред тобой, мой бесценный, отчего отвращается от меня твое сердце? Где же та забота обо мне, которую сохранял ты прежде? Теперь уже можешь ты быть вдали от твоей Алкионы? Тебе приятно совершить далекое путешествие: издали тебе я милее. Хоть бы путь сухой предстоял тебе, — тогда скорбью, не страхом томилась бы я. Теперь же море страшит меня и его мрачные пучины. Недавно видела я на берегу доски разбитого бурей корабля, а как часто на надгробных камнях приходилось мне читать имена несчастных, потонувших в море. Не рассчитывай на свое родство с Эолом, властвующим над ветрами: когда разбушуются бурные ветры и овладеют морем, нет им тогда преград, и море, и суша пред ними бессильны. Чем больше знаю их — а в доме отца моего, в девицах, их я часто видала, — тем больше боюсь их. Но если уже не тронется мольбой моей твое сердце, если твердо решился ты плыть, возьми и меня с собой. Разделим вместе, что рок пошлет нам: мне же ничего не пошлет он мучительнее страданий, которые испытываю теперь».

Так говорила она, и тронули Кеикса рыдания супруги. Но как решиться ему подвергнуть милую опасностям столь далекого плавания? Отменить же задуманного Кеикс не хочет, и вот старается он утешить взволнованную душу супруги, — все напрасно! Только тогда несколько успокоилась она, когда торжественно обещал ей супруг возвратиться прежде, чем дважды обновится луна. Немедленно спущен был в море и снаряжен корабль. Содрогнулась при виде его Алкиона, точно предчувствовала тяжкое горе. Полная страха, обливаясь горючими слезами, удерживает она отплывающего супруга: не хочет она разлучаться с ним ни на мгновение. Когда наконец освободился Кеикс из ее объятий, грустно промолвила Алкиона милому: «Прости!» — без чувств упала она на землю. Кеикс хотел еще помедлить с отплытием, но дружно ударили уже юноши, спутники его, в весла, и быстро понесся корабль в открытое море. Устремила Алкиона омоченные слезами очи свои в ту сторону, куда направился ее милый, и видит: стоит он на корме корабельной и рукой посылает ей прощальные поцелуи; жаркими поцелуями отвечает и ему Алкиона. Все дальше и дальше отплывает корабль, нельзя уже различить лица Кеиксова; но все еще взором следит Алкиона за удаляющимся кораблем. Наконец скрылся из виду даже белый парус. В отчаянии возвращается Алкиона домой и, рыдая, бросается на свое ложе.