Кое-что по секрету - Люси Даймонд

Записывая номер, она чувствовала, как ее наполняет восторженное предвкушение. Из-за всего этого беспокойства, вызванного неожиданным появлением Джулии, Фрэнки была настроена весьма пессимистично по отношению к отцу и своему появлению на празднике в Йорке. Она сочла все произошедшее ошибкой, путем, по которому не следовало идти, и постаралась вообще забыть об этом эпизоде. Но появилась Пола, ее сводная сестра, которая каким-то образом вышла на Констанцию и хочет пообщаться с Фрэнки. Означало ли это, что Гарри, ее отец, тоже настроен на общение? Было ли это оливковой ветвью, протянутой Мортимерами, началом чего-то нового?

Она попыталась справиться с чувствами. Возможно, эта Пола позвонила, чтобы сказать ей: держись подальше от моего отца, тебе в нашей семье не рады. Но если бы это было так, стала бы она звонить Констанции и представляться сестрой Фрэнки? Нет. Точно нет.

– Ноль… Четыре… – Констанция закончила диктовать номер.

Фрэнки ощутила комок в горле, записывая эти цифры. Она чувствовала себя счастливой и взволнованной, даже ошеломленной.

– Спасибо! – поблагодарила она Констанцию, глядя на цифры на бумаге и окружая имя Пола витиеватой рамкой. Начало совершенно нового разговора. «Ты ведь всегда хотела брата или сестру, верно?» – услышала она в голове голос матери. О да, она хотела. Очень хотела. – Спасибо тебе большое.

– Пожалуйста, – ответила Констанция. – Должна сказать, что я заинтригована. При следующей встрече ты просто обязана мне все рассказать. А пока… Как поживают драконы?

Ага. Фрэнки следовало это предвидеть. Несмотря на ошеломляющие новости, ее агент не упустит случая проверить, как продвигается работа.

– Хм… Драконы множатся. Я тебе кое-что покажу. – «Но только после того, как придумаю, что сказать моей сестре», – подумала Фрэнки, повесив трубку и ослепительно улыбаясь своему отражению в зеркале.

– Скоро мы с тобой поговорим, Пола, – пообещала она в тишине, пытаясь усмирить искрившее в ней волнение. «Из этого может ничего не получиться, – сурово напомнила она себе. – Это может быть закрытая, а не открытая дверь. Но все может сложиться замечательно. По-настоящему приятные родственные отношения». – Будем надеяться на лучшее, – пробормотала она, скрестив пальцы на удачу, и отправилась поделиться новостью с Крэйгом.

Тем временем в Харрогите, в безупречно чистой кухне новой клиентки Элисон подстригала кончики ее мокрых волос. Лезвия ножниц поблескивали в солнечном свете. Был теплый летний день, и ее клиентка Молли сварила ей восхитительный кофе с молоком, взбитый по всем правилам, но Элисон все равно было не по себе, из-за этого она не могла сосредоточиться на работе. Элисон не разговаривала с Робин с тех пор, как дочь вспылила в субботу утром. Поэтому Элисон решила отвлечься и заняться делами: сначала, сразу после разговора с Робин, сделала клиентке свадебную прическу, а потом устроила дома генеральную уборку. Вечером того дня она просидела перед телевизором пять часов подряд, просматривая все программы, которые пропустила, пока была у дочери. Но ей никак не удавалось сосредоточиться, такая досада. Сколько бы Элисон ни пыталась, она не могла не думать о выражении лица Робин, когда та обрушила на мать все эти жестокие слова, как будто не испытывала к ней ничего, кроме презрения.

«И это говоришь ты? Ты ни разу не осмелилась что-то сделать, – злобно-насмешливо сказала Робин, сердито указывая на мать пальцем. Лицо дочери исказилось от презрения. – И это говоришь ты? Ты никуда не выходишь, у тебя нет личной жизни, ты слишком испугана, чтобы искать каких-либо отношений. Нечего читать мне проповедь, когда ты сама настолько труслива, что не можешь попробовать что-то новое!»

Эти фразы задели Элисон за живое, впились в нее, словно колючки, которые невозможно было вытащить. Собственная дочь назвала ее трусихой, презрительно насмехалась над ней, как будто Элисон была ничтожеством. Ей было больно. Очень больно. У нее насыщенная жизнь, есть работа и друзья, любящие телепередачи так же, как она. И она совсем недавно побывала на двух ужасных свиданиях! Робин просто ничего не понимает!

Да, разумеется, дочь прислала сообщения с извинениями на голосовую почту Элисон, прислала и текстовые сообщения, прося прощения и уверяя, что она совсем не это имела в виду. В конце концов Элисон осточертел постоянный писк телефона, и она отправила в ответ короткое сообщение: «Все в порядке, не беспокойся». Но все было не в порядке, и они обе знали это. Дочь перешла черту. Удар был нанесен. И как бы Робин ни хотелось взять свои слова назад, они были сказаны, и ничего уже нельзя было изменить.

Хуже всего было то, что Элисон узнала себя в этом уродливом описании. Какой бы неприятной ни была мысль о том, что она трусиха, в глубине души Элисон понимала, что дочь права. И осознание этого не выходило у нее из головы все выходные, вторгалось в ее мысли, словно обезумевшая осенняя муха, даже когда Элисон пыталась отвлечься, наводя порядок в сарае или погрузившись в просмотр фильма. «Моя дочь считает меня трусихой, – печально думала она. – И я действительно трусиха».

Но, как бы там ни было, наступил новый день и вместе с ним новая неделя, и вот Элисон уже стрижет Молли. Этой клиентке под шестьдесят, она очень мило выглядит в темно-синей блузке с принтом в виде чаек. В кухне у нее сверкающий линолеум в клетку и модная кофемашина. Меньше всего на свете Элисон хотелось распространять на окружающих свое мрачное настроение, особенно на новую клиентку, ведь ей хотелось произвести на нее благоприятное впечатление. Но разве Элисон сказала Молли хоть слово за последние пять минут? Нет. Уныние поглотило ее и слишком надолго, Элисон нужно было пробудить присущую ей жизнерадостность.

– У вас на этой неделе какое-нибудь приятное событие? – непринужденно спросила Элисон, проверяя, одинаково ли подстрижены пряди по обе стороны лица. Пожалуй, слева чуть-чуть короче, чем справа.

– Ну… – Она увидела, как изменилось выражение лица клиентки. – Если честно, эта неделя у меня немного странная, – продолжила Молли, морща нос. – Отчасти именно поэтому я решила сделать стрижку, понимаете, чтобы немного поднять настроение. Приближается годовщина смерти моего сына, поэтому…

– О боже! – Элисон пронзило сочувствие к женщине. Ее пальцы нерешительно застыли у затылка Молли. – Мне очень жаль. Какой ужас! – Элисон никак не могла решить, укоротить прядь или нет.

– Это случилось восемь лет назад, – сказала Молли ровным голосом. – Менингит. Ему было всего двадцать шесть. Самый милый парень на свете. Только вышел на новую работу в Лидсе. У него все было: красивая подружка, замечательная маленькая квартирка.

– Жизнь иногда бывает такой жестокой. – Элисон проверяла длину прядей.