Фортунат - Александр Евгеньевич Сухов

Ну, блин подкузьмила Егоровна. Хотя откуда ей было знать, что это самое сельцо Бастрыкино сгорело синим пламенем, а население, скорее всего, отправили в Сибирь, на Дальний Восток или в Русскую Америку. Дефицит кадров, которые решают все, поэтому гребут поселенцев откуда можно. Ладно, послушаем, что мне скажут дальше.

— Иван Кузьмич, вы сказали «во-первых», нетрудно догадаться, это означает, что у вас есть и «во-вторых».

— И во-вторых, и в-третьих, и еще много всякого, — моложавую не по годам физиономию царского ведуна озарила улыбка явного превосходства. — Дело в том, что нам удалось найти свидетеля, который видел вас в избе Третьяковой в декабре пятьдесят второго года, то есть до вашего официального появления там весной пятьдесят третьего.

— И кто же такой глазастый оказался?

— Не он — она, крестьянка Прасковья Забелина, в девичестве Тихая. Во время визита к лекарке она, по её словам, случайно заглянула на кухню, там какой-то малец на лавке за занавеской, весь в поту и «бледный аки упокойник».

Ну Параскея, ну сучка наблюдательная, поди стибрить у Егоровны что-то хотела, пока та пользовала кого-то из селян по медицинской части. Зря я её тогда избавил от родимого пятна. Маялась бы в вековухах до конца дней своих. Ладно, на это у нас контраргумент имеется.

— Бездоказательно, — решительно возразил я, — тот мальчишка, скорее всего, был сыном кого-то из окрестных селян, да хотя бы из Красного, Бутово или Сотино, а может из самого Боровеска. Егоровна женщина добрая, никого без помощи не оставляла.

— Ну да, ну да, вполне тот мог быть ребенком кого-то из селян, если бы Прасковья вас потом не опознала. А тому факту, что «родственничек» целительницы появился только по весне следующего года внимания не придала, ибо тупа безмерно. Это лишь после того, как царские дознатцы из Первого отдела Тайной Стражи её хорошенько расспросили, начала охать и ахать, мол, и действительно тогда видела именно вас, Андрей Драгомирович. Вот такие дела, уважаемый. К тому же, вы, наверняка в курсе, что где-то в середине декабря супруга и дочь пропавшего без вести Драгомира Германовича Иноземцева были найдены мертвыми в купе пассажирского вагона, проезжавшего в десяти верстах от поместья госпожи Третьяковой.

— То есть вы считаете, что малолетний пацан, спасаясь от преследования, мог спрыгнуть с поезда, проделать столь длинный путь и случайно наткнуться на избушку Егоровны?

На что Иван Кузьмич посмотрел на меня так, как смотрят на своих пациентов врачи психиатрических лечебниц — с откровенной жалостью и явным раздражением тупостью визави.

— Вы забываете о том, что фотография изобретена вот уже как лет сорок назад. Так вот, та же самая Прасковья и еще кое-кто из жителей Добролюбова и окрестных населенных пунктов вполне уверенно узнали вас при демонстрации фотографического портрета юного Андрея Иноземцева-Шуйского. Кстати, не подскажете, как вам удается маскировать свой немалый чародейский Дар?

Вот оно как! Прилетело, что называется, под дых. Ну да, упустил я из внимания, что боярича Андрейку непременно фотографировали. Наверняка когда опрашивали возможных свидетелей сразу после исчезновения моего реципиента, эти фотографии показывали людям. Однако человеческая память коротка, и когда я появился в усадьбе Третьяковой через три с лишним месяца, в изможденном полутрупе никто не признал того упитанного мальчишку с черно-белого изображения на кусочке картона. А потом сработала придуманная Егоровной легенда, и я для всех стал Андреем Воронцовым. Теперь на фоне безупречных доказательств господина Пестеля моя убедительная история выглядела, мягко говоря, абсолютной несуразицей. И что со всем этим делать я не представляю. Упираться дальше нет никакого смысла. Выходит, нужно признаваться, памятуя слова, сказанные Пестелем в самом начале нашего разговора, дескать принуждать меня быть Иноземцевым-Шуйским никто не собирается. Главное, чтобы настоящий батя не прознал о моем существовании — тогда уж точно не отвертеться. Вот такие пироги с котятами, как любил говаривать мой родной дед из первой реальности.

— Хорошо, я именно Андрей Драгомирович Иноземцев-Шуйский. Каким образом мне удалось спрыгнуть с поезда и добраться до избушки Василисы Егоровны не помню, да и вообще память о прошлой жизни будто обрезало. Какие-то смутные образы иногда навещают во сне. Узнал о том, кем на самом деле являюсь от своей благодетельницы и спасительницы Третьяковой Василисы Егоровны. Почему решил поменять фамилию? А потому, что испугался преследования со стороны недругов рода, уничтоживших мать, сестру и — как я тогда посчитал — отца. Кто же мог подумать, что родной папенька неожиданно воскреснет? Почему теперь категорически не желаю возвращаться в лоно своего рода? Не вижу для этого причин. Я — маг класса ведун… — тут я посмотрел на Пестеля такими честными-пречестными глазами и, одарив его абсолютно искренней бесхитростной улыбкой, продолжил: — Да, да, уважаемый Иван Кузьмич, ваши подозрения насчет моего Дара вполне оправданы. Так что щиты вначале нашей… гм… беседы вы ставили не зря, хотя вряд ли они вам помогли бы. Раскатали бы мы с вами это домишко за милую душу.

— Что, такой сильный? — удивленно вскинул брови царский ведун.

— Есть чуток, — самодовольно ухмыльнулся я. — Сами подумайте, смог бы простой человек, прикрывший до этого полковую артиллерийскую батарею, штаб полка, и всех его одаренных, включая двух молоденьких мудаков, решивших проявить молодецкую удаль и показать всему миру, какие они сильные боевые маги, от мощного взрыва сдетонировавших боеприпасов, выжить после того, как на него обрушилась многотонная масса гранита и перемолола кости едва ли не в труху? Знали бы вы, чего мне стоило тогда собрать себя по кусочкам, а потом еще и вытаскивать из плена тех самых грозных боевых чародеев, благодаря которым наш полк был вынужден отступить. Царевич хоть оказался человеком благородным, меня осыпали милостями, эвон в майоры произвели. А вот второй, который Орлов, тот был сущий козел… — Тут я сообразил, что сболтнул лишнего и замолчал. Ну накипело на душе. Ну не сдержался. Человеку иногда просто необходимо выговориться, ибо существо мыслящее переживательное, а не бессловесная скотина. Но как часто эта потребность излить кому-то душу дорого нам обходится.

По выражению лиц присутствующих несложно было понять, что невзначай оброненные мной только что слова пролили свет на кое-какие ранее неизвестные им обстоятельства.

Пафнутов удивленно вытаращил на меня ставшие размером едва ли не с блюдце глазищи:

— Так гибель Александра Николаевича и загадочное исчезновение Виктора Александровича ваших рук дело?