И девять ждут тебя карет - Мэри Стюарт

— Добрый вечер, мадам.

Не обратив на мои слова никакого внимания, Элоиза молча прошла мимо меня в спальню, и ее пеньюар прошуршал по ковру. Она остановилась у изголовья кровати. В полутемной комнате ее тень черным пятном упала на спящего ребенка. Она медленно, словно вслепую, протянула руку и коснулась его лица. Это был безобидный жест, мягкое прикосновение, но я сразу же поняла, что это такое. Кошмары Филиппа. Подобное случалось и раньше.

Если бы у нее было какое-нибудь оружие, если бы она проникла к мальчику украдкой, а не совершала визит, казавшийся обычным и внешне совершенно безобидным, я реагировала бы значительно быстрее. Но я опомнилась и бросилась к ней только тогда, когда ее рука почти коснулась щеки мальчика. Она тронула его кончиками пальцев. Перебежав на другую сторону кровати, я натянула простыню, прикрыв лицо Филиппа, подняла голову и посмотрела на мадам де Вальми, стоящую напротив. Она не двигалась, но через некоторое время отдернула руку и выпрямилась. Какой бы страх ни внушал мне Князь Тьмы, его жены я не боялась.

— В чем дело, мадам? Что вам надо? — спросила я.

Элоиза не ответила. Она вела себя так, будто меня не было в комнате. Это уже слишком! Я открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но внезапно остановилась, со страхом наблюдая за мадам.

Она повернулась к небольшому столику у кровати. Ее руки двигались, как у слепой, ощупывая предметы, стоявшие на столике, — лампу, книгу, небольшие часы, молочник, в котором было какао Филиппа, пару солдатиков, печенье... Я подумала, что она сейчас включит свет, и невольно сделала протестующий жест, но Элоиза, проведя мягко кончиками пальцев по лампе, часам, погладив оловянных солдатиков, опустила ладони на молочник и взяла его.

— Мадам де Вальми... — сказала я.

Элоиза обернулась на звук моего голоса, подняла молочник, словно хотела отпить из него, и поверх его края снова посмотрела мне прямо в глаза. Она стояла спиной к свету, ее лицо казалось смутным пятном, глаза были расширены и глядели в пустоту, и когда я внимательно всмотрелась в нее, охваченная недоумением и страхом, то внезапно все поняла. Я вздрогнула и похолодела, словно моей спины коснулась ледяная рука мертвеца.

Ее открытые глаза, как и выхоленные мягкие руки, что-то нашаривающие на столе, были действительно слепы... Я еще несколько секунд вглядывалась в лишенное всякого выражения лицо Элоизы де Вальми — между нами, на кровати, слышалось тихое и ровное дыхание Филиппа, — потом очень тихо продвинулась ближе и стала в ногах кровати.

Элоиза стояла, не двигаясь, держа в руке молочник, ее глаза были устремлены на то место, где я была только что... Понимаете, глаза ее были открыты, но они ничего не видели... Я стояла и смотрела на нее, будто она была привидением, выступающим на сцене, освещенной лунными лучами. В голове у меня звучали стихи, как будто кто-то включил магнитофон и забыл его выключить. Я чувствовала какое-то тупое удивление — эти стихи так быстро пришли мне на ум: «Глядите, вот она! Блуждает здесь всю ночь, и жизнью вам клянусь, ни разу не проснулась!..»

Вот как! Значит, Элоиза де Вальми, как леди Макбет, блуждает во сне — тяжесть, которая лежит у нее на сердце, угрызения совести гонят ее ночью в комнату Филиппа. Может быть, она, как и та леди-убийца, ненароком выдаст то, что видела и слышала? Я ничего не знала о лунатизме, помнила только сцену из «Макбета». И леди Макбет говорила. Может быть, я заставлю и Элоизу де Вальми заговорить? «Наблюдай за ней, подойди к ней поближе!»

Я держалась за спинку кровати Филиппа; если бы не это, я бы, кажется, упала.

— Мадам, — хрипло сказала я.

Она ничего не слышала. Уверенно и спокойно она поставила молочник на стол и повернулась к двери. Лунный свет скользил по красивым складкам ее пеньюара, освещая ее неподвижное лицо, глаза, большие и блестящие, как у куклы.

— Элоиза де Вальми. Отвечайте мне. Как вы убьете Филиппа? — сказала я.

Она шла к балкону. Я держалась рядом с ней. Она двигалась ровно, не спотыкаясь, и в нужный момент взялась рукой за портьеру. На одно ужасное мгновение я подумала, что ошиблась и она не спит, но потом увидела, что она пошла прямо на висящую ткань и остановилась в нерешительности, когда одна из складок ее одежды зацепилась за порог. Глаза, устремленные в одну точку, были по-прежнему неподвижны, но она вздохнула и покачнулась. Один бог знает, что ей известно. У меня вырвался вопрос, который я задавала себе все это время:

— Рауль помогает вам убить Филиппа?

Элоиза остановилась и наклонила голову, повернувшись ко мне. Я повторила ей в самое ухо:

— Рауль помогает вам?

Она отвернулась. У меня ничего не вышло. Элоиза уходила, унося с собой свои тайны, все еще погруженная в сон. Я неуверенно протянула руку и отдернула перед ней портьеру.

Мадам величественно прошествовала мимо меня, прошла по балкону и скрылась из виду.

«Господи, Господи, помоги мне!» Я стояла над Филиппом в темной комнате, испещренной пятнами лунного света, держа в руке молочник.

Я тихо разбудила его, применив метод, о котором где-то читала, — легонько нажала под левым ухом. Это подействовало: Филипп открыл глаза, словно проснулся самым естественным образом, и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте и стараясь разглядеть меня в слабом свете луны. Потом он сказал, словно продолжая прерванный разговор:

— У меня был еще один кошмар.

— Я знаю, поэтому и пришла.

Он поднял голову, потом сел в кровати:

— Сколько времени?

— Половина второго.

— Разве вы еще не ложились? Вы ходили на танцы в Субиру? Вы мне не говорили, что пойдете.

— Нет, меня там не было. Я оделась, потому что...

— Вы ведь не уйдете? — Его шепот стал таким громким, что я поднесла палец к губам.

— Тихо, Филипп. Нет... то есть да, но я не оставлю тебя одного, не бойся. Ты пойдешь со мной.

— Пойду с вами?

Я кивнула и присела на край кровати. Большие круглые глаза уставились на меня. Мальчик сидел очень тихо. Не могу сказать, о чем он думал. Не помню, как звучал мой голос, знаю только, что губы у меня застыли, поэтому трудно было говорить. Я сказала:

— Филипп.

— Да, мадемуазель?

— Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не... тебе не очень хочется спать?

— Да нет.

— Хорошенько проснулся? Ничего не болит?

— Нет.

— Ты пил сегодня какао? — хрипло спросила я.

Он искоса посмотрел на молочник, потом снова на меня. Филипп колебался, потом наконец сказал:

— Я его вылил.

— Ты... что? Почему?

— Ну... — неуверенно сказал он, глядя на меня, потом замолчал.

— Послушай, Филипп, я не буду тебя ругать. Просто хочу знать. Оно было противное на вкус или что-нибудь в этом роде?