Сказки - Сергей Абрамов

— Что за подруга? Откуда знаешь?

— Ответ первый: с душкой-подружкой Натали купалась в море. Ответ второй: сама сказала.

— Убедил. Тронулись.

И тронулись, благо идти недалеко. А к березе Игорь решил позже пойти, не уйдет от него путешествие в мир иной…

Семнадцать лет, славный возраст, его понять надо. И Натали, однокашница милая, недурна собой, волнует взгляды сверстников-акселератов, а уж подруга, загадочная незнакомка с черноморским загаром, — тут, как говорится, без вариантов, тут двух мнений не существует: спешить знакомиться, побеждать, немедля, немедля. «И очи синие, бездонные цветут…»

— А куда ты в последнее время исчезаешь? — нарушил молчание Пащенко, не ведая, что вторгся в хрупкий мир грез о Прекрасной Даме, расколол его своим приземленным вопросом.

Почему Игорь и был сух:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Что ни вечер — ищи тебя, свищи.

— Гуляю.

— Один? Или кое с кем?

Игорь вовсе не собирался посвящать друга, даже самого близкого… во что? — ну, скажем, в тайну двойной березы. Нет, серьезно, то, что происходило там, в чужой памяти, принадлежало только ему и никому больше, никто не имел права даже заглянуть в мир, обретенный Игорем, да что там заглянуть — краешком уха услышать, что он есть, этот мир.

Да и есть ли?..

— Один. И кое с кем. С любопытной Варварой, помнишь, что стало?

— Не хочешь, как хочешь, — Пащенко не обиделся.

Он вообще не умел обижаться, счастливый человек.

И не то чтобы держал себя выше обид, этаким гордецом, а просто не видел в них смысла: чего зря дуться, когда жизнь прекрасна, и на городских соревнованиях установил личный рекорд — два метра пять сантиметров со второй попытки, и кубок завоевал, и погода улыбается, и все девушки будут наши.

Конечно, кое-кто назвал бы Валерку человеком с примитивной нервной организацией, но Игорь-то лучше других знал, что это не так, что Пащенко — просто добрый и умный парень, для которого радость — нормальное чувство, естественное состояние, умел он радоваться любой малости. А люди с тонкой нервной организацией по любому поводу психуют, сохнут от злости к ближним и дальним и выпендриваются тоже по любому поводу. Игорь, увы, не лишен был некой тонкости этой самой организации, и она доставляла ему немало хлопот. Во всяком случае, Валерке он завидовал искренне.

А тот, напротив, никому не завидовал. Кроме Алика с редкой фамилией Радуга, который прыгал в высоту лучше Пащенко, но не потому что талантливей, а потому что работоспособней. Вот так-то…

Когда подошли к Наташиной двери, Игорь на всякий случай — но вроде бы нечаянно — отступил к лифту, кнопка вызова его, что ли, заинтриговала или механизм закрытия дверей? А Пащенко, ничтоже сумняшеся, затрезвонил в дверной электрический колокольчик, поднял тревогу в квартире. И когда Наташа открыла дверь, заорал победно:

— Принимай гостей, коли не шутишь!

Наташа, блондииочка, ростом под стать иному парню, хорошенькая, впрочем, хотя и несколько кукольная — ведь бывают же куклы-гиганты, а? — оглядела улыбающегося Пащенко и Игоря у лифта заметила, сказала мрачно:

— Какие уж тут шутки… Ну, заходите, раз явились.

Будь Игорь один, повернул бы назад немедленно, не

стерпел бы ни тона, ни смысла. Но Пащенко чужд был светским условностям: сказано, заходите — значит, зайдем. И танком попер в квартиру, выясняя на ходу:

— Кто дома? Одна? А где подруга? Ах, здесь… Так чего ж врешь, что одна? — и влетел в комнату на всех парах: — Здрасьте, здрасьте, меня Валерой зовут.

А из кресла — навстречу — и впрямь загорелое существо, Прекрасная Дама семнадцати годков от роду, тоже блондинка, но значительно меньших габаритов, очи голубые, ланиты смуглые, уста, естественно, сахарные…

— Настя.

— И мне очень приятно, — забалагурил Пащенко, закрутился по комнате, забегал из угла в угол. — А вот, рекомендую, мой лучший друг Игорь, чистейшей души человек, интеллектуал и дзэн-буддист, достигший невероятных глубин погружения.

Наташа — она-то Пащенко наизусть знает — прислонилась к дверному косяку, улыбалась довольно, а Настя, несколько оглушенная, спросила:

— Погружения куда?

— В нирвану, — захохотал Пащенко, — в таинственные недра подсознания, в глухие леса седьмой сигнальной системы.

Настя смотрела на Игоря с явным интересом.

— Вы и вправду дзэн-буддист?

— Да шутит он, дурачится, что вы, не видите? — сказал Игорь и сел в кресло.

Настя ему нравилась.

— А-ах, шутит, — облегченно вздохнула Настя. Судя по всему, она страшилась непонятного, предпочитала ясное, реальное, земное. — Ну а то, что вы Игорь, — это не шутка?

— Истинная правда…

Пошел разговор о том о сем, о минувшем лете и грядущей зиме, об увиденных фильмах и услышанных дисках, ни к чему не обязывающий, но очень приятный разговор, вполне светский, если это понятие вольно отнести к не очень светскому возрасту собеседников. Но, честное слово, он — разговор этот — мало чем отличался от тех, что вели иной раз их взрослые и умудренные жизнью папы и мамы, разве что папы и мамы поминают работу, сослуживцев, а их дети — школу, учителей, ну а все остальное — едино, поверьте.

Можно, конечно, назвать светский разговор пустым, глупым, не несущим никакой полезной информации. Все так. Но о чем, спрашивается, говорить людям, которые пять минут назад еще не подозревали о существовании друг друга, а сейчас не ведают, что стоит каждый из них, чем дышит, как живет? Нет, не изобрели еще некий карманный индикатор интеллекта. Познакомился с человеком, глянул на шкалу: ага, стрелка у красной черты качается, значит, беседу о Кафке с Кортасаром надо вести. А у этого — в зеленую черту уперлась. Порассуждаем о победе «Спартака» в Кубке европейских чемпионов.

Красота, кто понимает!..

А пока по бедности вместо индикатора светская беседа и существует. Поговоришь с человеком «ни о чем», так в следующий раз знаешь, «о чем» говорить с ним. Своего рода разведка словом.

Старик Леднев упрекал Игоря:

— Все молчишь, Игорек, на людях. А люди говорить хотят, а лучше — выговориться. Ты дай ему душу раскрыть, разговори его, так и первым другом ему станешь, все он для тебя сделает…

Есть у Игоря такая черта: малость теряется он во взрослой компании, если к тому же она большая и незнакомая. А если все знакомы, тогда другое дело. Вон с Ледневым или с Пеликаном он себя равным чувствует, не говоря уж о родительских друзьях…

А с Настей у них много общего оказалось: и стихи она любит, и серьезный джаз предпочитает, и русской историей интересуется. Так все преотлично шло, как Пащенко, невежа и торопыга, возьми и спроси:

— Натали, а когда родичи вернутся?

Наташа на часы взглянула, прикинула:

— Мама должна через полчаса быть. А что?

— Сматываемся, — Пащенко вскочил с кресла.

— С каких пор ты моей мамы боишься? — удивилась Наташа.

— Я ее не боюсь. Я не хочу ей лишний раз мозолить глаза, — бесхитростный Пащенко своим заявлением выдал тайну: выходит, он слишком часто мозолит глаза Наташиной маме, то есть нередкий гость в ее доме. Другое дело, что тайна эта давным-давно Игорю известна, и не только Игорю — всей школе.

Ну а Настя… Причастный чужой тайне, Игорь не прочь был создать — именно так: создать! — свою. Общую с Настей. А значит, Пащенко и тут помог ему. Сейчас они выкатятся от Наташки, Пащенко, как лучший друг, друг тактичный, скроется с глаз долой, а Игорь пойдет провожать девушку. Осень, падают листья, ветер кружит их по асфальту… Лирика! Мало ли что возможно осенним вечером…

Так и получилось. Правда, Наталья чуть-чуть подулась: как так? ее бросают? И даже лучшая подруга, которая, кстати, пришла к ней скоротать вечер, вдруг тоже спешит неизвестно куда. Но Наталья — девица умная, ей ясно было, куда спешит подруга. Вернее, зачем.

Пащенко распрощался с ними у подъезда, согнулся пополам, пополоскал у ног воображаемой шляпой, подмел пыль с асфальта воображаемым пером и с воплем: «Адью, ситуайены!» — исчез в осеннем сумраке, чтоб не сказать — мраке.

— Где вы живете, Настя? — спросил Игорь, ибо с чего-то надо было начинать.

— На Кутузовском. Я еду до Дзержинки, а оттуда — на маршрутке.

— Но ведь еще довольно рано, — стараясь быть небрежным, сказал Игорь. — Может, погуляем?..

И вдруг — в старых романах написали бы: как молния сверкнула в мозгу юноши! — он сообразил: у него же нет времени!.. За весь вечер он ни разу даже не вспомнил о старике Ледневе, который остался там, один, в осеннем лесу у проезжей дороги…

Даже Настя почувствовала, что с Игорем что-то случилось, но не спросила ничего, лишь взглянула с тревогой.

— Простите меня, Настя, — глухо сказал Игорь. — Я не могу вас проводить. Мне очень жаль… — и замолчал, ожидая, что сейчас произойдет непоправимое: она повернется и уйдет, и будет права. Во всяком случае, он бы на ее месте так и поступил.