Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий - Венди Голдман

В течение последующих месяцев многие члены партии, обвинявшие Сагайдака, также были арестованы. Главный инженер завода Л. В. Марморштейн написал злобную статью о Сагайдаке.{503} Он был арестован вместе с многими другими, связанными с ним инженерами и начальниками. Жидкова, посещавшая политучебу, на которой Сагайдак произнес губительную для него политическую оговорку, была исключена из партии в 1938 году. Одна из многих рьяных членов партии, Жидкова написала большое количество доносов в течение 1937 года в фабком и райком партии, а также в органы НКВД. Вполне вероятно, что именно она первой обратила внимание парторганизации на «ошибку» Сагайдака. Ее обвинительные выступления привели к исключению из партии секретаря парткома Сомова в 1938 году, а также к аресту ее подруги, польской коммунистки, в 1937 году. Ее саму допрашивали после того, как был арестован ее брат — старый большевик. Настаивая на том, что НКВД совершил ошибку в отношении ее брата, Жидкова утверждала, что он невиновен. Его арест ускорил психологический кризис. Непоколебимо верившая в свою правоту, она осуждала и обвиняла других до тех пор, пока ее вера в честность горячо любимого ею брата не разрушила ее слепое доверие к органам НКВД.{504}

Попытка Степанова разграничить добросовестные заблуждения и вредительство провалилась. Спустя четыре месяца на карту была поставлена и его судьба… На долгом и тягостном заседании партком задавал Степанову вопросы о его биографии, но главное обвинение заключалось в том, что он пытался защитить Сагайдака и других руководящих работников завода. Члены партии забросали своего директора неприязненными вопросами: «Чем объяснить такую засоренность аппарата на “Серпе и молоте”?»; «Ты знаешь список из тринадцати человек тех, кто работает на заводе, и замешаны во вредительской работе?» «Почему защищал Сагайдака?» Степанов находчиво уклонялся от ответов: «Защиты не организовывал. Все сведения о нем передавались беспрерывно, куда нужно». Таким образом, Степанов признался в том, что он отправил в НКВД заявление с обвинениями в адрес Сагайдака. Бубнов продолжил допрос: «Есть вредительство на заводе?» — «Есть», — ответил Степанов. Бубнов хитро спросил: «К кому вы имеете недоверие?» Этот вопрос был ловушкой. Если бы Степанов ответил: «Никому», его бы стали обвинять в отсутствии бдительности. С другой стороны, если бы он назвал имена, то расследование стало бы более масштабным. Однако Степанов имел большой опыт в пикировке. «К каждому человеку невольно относишься настороженно», — ответил он, не отводя взгляда от Бубнова. Даже под градом нападок Степанов отказывался приравнивать производственные проблемы к вредительству. Он, несомненно, понял, что если каждую проблему приписывать вредительству, то все работники завода окажутся в тюрьме, а завод придет в упадок. Он сказал членам парткома: «Упала труба в фасонке, <…> рабочие нефть в канаву выливают»; «цеховой работник набедокурит, а цеховое начальство начинает замазывать». Он честно признался: «Трудно тогда решать, кто прав, кто виноват». Другой член партии сформулировал вопрос иначе: «Были ли заявления о вредительствах, были ли сигналы о работниках завода, которые сейчас работают на заводе?» Но Степанов снова не клюнул на наживку. «Сигналов было много <…>, что, наверное, здесь вредительство», — ответил он. Член партии упорствовал: «О ком были сигналы?» — «О многих, — спокойно ответил Степанов, — но не было фактов».{505}

Сопротивление Степанова попыткам его запугать или поймать в ловушку было необычным явлением. В то время как очень немногие члены партии могли сохранить свою неприкосновенность, он не сдавался. Следующая выдержка из его допроса членами парткома дает представление о том, как искусно ему удавалось уклоняться от настойчивых требований обвинить других людей:

— Ты сказал, что тебя не втащили и не могут втащить, но положение на заводе таково, что мы должны характеризовать эту работу как действия врага.

— Засилья врага на заводе нет.

— Как же вокруг оброс такими людьми? Порядочное количество [врагов] мы уже выявили?

— У нас — тысяча командиров и какой-то процент оказались сволочами. Если взять всех в целом, то командный состав — преданный.

— Почему на всех ответственных участках вредители оказались?

— Много хороших командиров подобрано, в том числе и ты, и много таких людей. А вы сейчас так говорите, что раз хорошее — не мое, то плохое — мое.

— Я спрашиваю, почему вредители на завод попадали? …Ты как большевик, как руководитель, должен был ориентироваться на разоблачение врага. А ты — «петушки да гребешки». Чем объяснить недостаточно острую постановку с бдительностью?{506}

Степанов являлся одним из немногих, кому удалось противостоять такого рода допросам. Частично его привилегированное положение директора завода позволяло ему парировать назойливые вопросы, спокойно давая понять тем, кто их задавал, что у него имелась информация также и на них. В конечном счете, партком не исключил Степанова из партии. К сожалению, немногие могли проявить подобную принципиальность.

Управленцы и рабочие

Охота на «врагов» и «вредителей» сильно подорвала авторитет хозяйственников на заводах.{507} Директора теряли бесконечно долгое время на собраниях, защищая себя самих и своих подчиненных от обвинений в политических, биографических и технических вопросах. Степанову удалось удержаться на своей должности, а на заводе «Динамо» немногим более чем за год сменилось три директора. Первый директор, Жуков, был исключен из партии; его сменил Ясвоин, который незамедлительно подвергся нападкам за плохую организацию цехов, нарушения финансовой дисциплины, отмену премиальных и неспособность восстановить порядок. Он оказался в невыносимой ситуации. Если бы он «восстановил» порядок, как этого требовали руководящие работники завода, то его обвинили бы в «подавлении критики». Если бы он снова ввел оплату премиальных — как того требовали рабочие, он был бы вынужден перерасходовать фонд заработной платы. Секретарь парткома признал, что наблюдается резкое падение трудовой дисциплины среди рабочих и руководящего состава завода. Частично в этом был виноват партком. Члены парткома систематически подрывали авторитет Ясвоина, к примеру, запрещая ему принимать новых работников. Его заставили извиниться за то, что он принял на работу заместителя директора: «Я не знал, кто должен был отбирать кадры, я или партком». Не обладая достаточной властью, но принимая на себя всю вину, Ясвоин был парализован страхом и депрессией. Партком осудил его поведение: «Прежде всего он должен ликвидировать свое пессимистическое отношение к работе». Тем не менее, Ясвоин имел основания для пессимизма: он также был вскоре исключен из партии и арестован.{508}

Не пользовались авторитетом и начальники цехов. Начальник смены или цеха не мог критиковать или уволить рабочего, иначе бы его объявили «врагом народа». Когда член партии по фамилии Коростелин, работавший на ликероводочном заводе, был обвинен начальником цеха Тынковым в растрате государственных средств, он тотчас принялся нападать на своего начальника, предъявляя ему политические обвинения. Он развернул против Тынкова настоящую кампанию, требуя его ареста как «троцкистского врага». В докладной записке директору завода он обвинял Тынкова в том, что тот пытался уволить коммунистов из цеха, «пожирал» людей, вынуждал старейших рабочих уйти с завода и платил рабочим большие премиальные, чтобы заручиться их поддержкой. На свой страх и риск директор не реагировал на подобные обвинения. Он создал комитет по расследованию, который защитил начальника цеха Тынкова от нападок Коростелина. Партком в это дело вообще не вмешивался, «умыл руки». Коростелин, обвиняемый в плохом управлении, предстал перед судом. Несмотря на это, он продолжал писать доносы в партком и райком партии, заявляя, что Тынков — «враг народа». Суд признал Коростелина виновным, но помогли действия НКВД. Ему удалось избежать наказания благодаря своевременным арестам Тынкова и инженера, который принимал участие в работе комитета по расследованию.{509}

Но Коростелин все еще не был удовлетворен. Арест Тынкова и инженера помешал ему представить себя жертвой. Он возмущенно выговаривал членам парткома: «Я пятнадцать лет состою в партии и работаю на этом заводе двадцать пять лет. Мой партбилет был поставлен под угрозу Меня предали суду Кто в этом виновен? — Враг народа». Но в парткоме ему ответили: «Вы виновны. Вы должны за это ответить». — «Если бы я не был так возбужден этим, я бы попал в тюрьму на длительный срок». Коростелин ругал секретаря парткома: «Я Вам неоднократно писал, что Тынков — враг народа. Вы что хотите, чтобы он пришел и сказал, что он враг народа?» Он был в ярости, что его обвинения не привели к немедленным действиям, и что он был вынужден предстать перед судом. Несколько членов парткома пытались объяснить Коростелину, что невозможно арестовывать людей без доказательств, на основе заявлений одного человека, но все было напрасно.{510} Коростелин пошел в атаку против всех членов парткома. Он написал заявление в райком партии, что партком завода не помогал ему в разоблачении врагов. Члены райкома, испугавшись, что и им самим могут предъявить подобное, начали новое расследование. Члены партии были настроены друг против друга. Секретарь парткома призналась в недостатке бдительности, но поддержать Коростелина отказалась: «Не ты тут герой, — предупредила она его, — а органы НКВД работали, и нельзя приписывать, Коростелин, тебе лавры».{511}