Автопортрет - Дмитрий Каралис

27 ноября 1988 г.

7 часов утра. Приехали с Ольгой из Риги. Максим у бабушки. На столе красочно разрисованная записка: "Папа! Поздравляю с днем рождения! У меня в дневнике появилось замечание. Переверни". Перевернул записку - там наклеена аппликация: ежик тащит на спине грибы.

Мы с Ольгой ездили на семинар писателей-фантастов в Дубулты. Пробыли там неделю. Группы, группировки, группки... Я возил "Записки шута". Покритиковали.

Встретился с Мишей Веллером, Бабенко, Колей Александровым и прочими хорошими ребятами. Скучно не было.

Сфотографировал манифестацию "Народного фронта Латвии" - колонна с транспарантами и национальными флагами шла вдоль дюн по берегу моря.

Еще сфотографировался на фоне афиши фильма "Karalis-kong" - так перевели на латышский название "King-kong". Из чего я сделал вывод, что наша фамилия - точная калька с латышского "короля". Моя голова в шапке заслоняла довесок "kong", и получалось, что огромная обезьяна на задних лапах носит мою фамилию.

Вчера мне исполнилось 39 лет.

Последний раз был в Дубултах в 1985 году, с первой и единственной повестью. За три года кое-что сделал: "Шута", "Мы строим дом", заключил договор на книгу и напечатал две повести - "Мы строим дом", отдельной книгой, и "Феномен Крикушина" в сб. "Молодой Ленинград". Кое-что.

8 декабря - 1988 г.

В Армении - сильнейшее землетрясение, около 9 баллов. Десятки тысяч погибших.

Горбачев прервал свой визит в США и вернулся в Москву.

10 декабря 1988 г.

В стране день траура.

11 декабря 1988 г.

Сегодня Максима окрестили в Церкви Иконы Смоленской Божьей Матери.

Максим вышел из крестильной сияющий и стал рассказывать, как его мазали кисточкой по лбу, щекам и проч., а также какой-то железкой по коленкам. Меня из крестильной удалили, а Ольге, как матери, вообще вход туда запрещен.

Утром, за завтраком, Максим хмуро отказывался идти в церковь, но потом вдруг повеселел и пошел радостно.

21 декабря 1988 г. Ночью.

Мой роман на 189 странице. Читал недавно два отрывка из него на студии. Приняли хорошо. Говорят, интересно.

Болеем мы с Ольгой второй день, температуратурим. .

Ходили на выставку в Манеж - "Современное изобразительное искусство Ленинграда" и подхватили, должно быть, грипп.

Ольга ворчит, что разведется со мной: "У тебя на каждой странице секс. Ты просто сексуальный маньяк!" Я говорю, что не на каждой. Есть и о высоком. Просто период жизни моего героя такой попался. Дальше будет без секса. Сказала, что тогда подумает.

Недавно отвозили в Дом красного креста на ул. Ракова посылки пострадавшим в Армении. Взяли такси. Три коробки и мешок. Теплые вещи, пальто, обувь. Максимка сам отбирал игрушки и старался не жмотничать. "Вот такая машинка им должна понравиться, правда? И зайку могу отдать, и мишку. А чебурашку не отдам - я с ним спал, когда маленький был. Или отдать?.."

В кабину пожарной машинки он вложил записку: "Армянскому мальчику от Максима из Ленинграда".

Трудно вообразить, что твой дом рухнул, его нет, ты на улице. И под обломками дома - твои родственники...

Число жертв - около 50 тысяч человек.

Саня Молодцов на днях выезжает в Армению с поездом строителей Ленинградской области и строительной техникой. Краны, экскаваторы, бульдозеры, компрессоры, бытовки - сняли со своих строек и грузят в эшелон. Надежда нервничает, боится продолжения толчков. Саня по телефону разговаривал коротко и хмуро.

1989 год.

1 февраля 1989 года.

Куда деваются деньги? От гонорара почти ничего не осталось.

Смоляров предлагает ехать с ним в Комарово на дачу, которую снимает организация его жены на зиму. Дача пустует. Там несколько комнат, есть дрова и газ. Он тоже пишет роман, дописывает. У меня на сегодняшний день 265 страниц. Смоляров говорит, что поедет, если я поеду. И добавляет, что дома ему работать не дают. Ночью, как я, он не может. У него другая фаза, он жаворонок. Говорит, что рядом с дачей есть телефон-автомат. Я спросил, серьезно ли он собирается работать или допускает выпивку. Смоляров сказал, что пить ему дико. Ни за что! Ни под каким предлогом! Ни грамма! Работать и работать! Только на таких условиях...

Я сказал, что подумаю.

В принципе, думать нечего: если не трендеть с утра до вечера, а работать, то надо ехать. Смоляров упорный, как Ленин, с ним не потрендишь. Это хорошо. Телефон-автомат это тоже хорошо. Если работает.

Еще Смоляров сказал, что у нас будет по отдельной комнате и общая кухня. Я предупредил, что денег у меня мало.

- У меня тоже, - сказал Андрей. - Скинемся на пищу итальянских бедняков - макароны с томатным соусом, купим селедки и гречи. Чай. Кофе. Хлеб. "Беломор". Поживем недельки три. С голодухи лучше пишется.

9 марта 1989 года.

Закончил роман. Назвал "Игра по-крупному".

Закончил я его на даче у Смолярова 26 февраля в 6 часов утра. Поставил точку, вышел на крыльцо и поздоровался с бледной звездой. Старые ели в снегу, подтаявший снег около стволов, цепочка кошачьих следов... И закат угадывается за лесом. Хорошо было.

Получилось 350 страниц - уже забрал от машинистки перепечатанное. Она сказала, что ей было интересно.

Когда я курил утром на крыльце, Смоляров еще спал. Я написал ему записку, положил на холодный кухонный стол и тоже лег спать. Но не спалось, и я слышал, как он ставит чайник, покашливает, затапливает печку в своей комнате. Но не вышел. Андрюха - устремленный в будущее, как план ГОЭЛРО, и утром его лучше не трогать. Он просыпается с уже готовым абзацем в голове и точит его за завтраком, как камнерез статуэтку. Он так и пишет абзацами-статуэтками. Некоторые статуэтки весьма симпатичны по отдельности. Но целый стеллаж статуэток мне не понять, не осмыслить.

- Андрюха, ты пишешь сильно, но я ни хрена в этом не понимаю, признался я. - Мне все нравится, но я ни хрена не понимаю.

По-моему, он не обиделся.

-Да, - скромно сказал он, - я пишу для вечности. А вы пишите для сегодняшнего дня.

Я тоже не обиделся.

Жили мы с ним в Комарово неплохо. Я просыпался к полудню, умывался и бежал до станции и обратно. Иногда бежать не хотелось, но я держал форс и заставлял себя надеть кеды и костюм. Смоляров, педантичный, как немец, выходил с беломориной на кухню раз в полтора часа. Я курил в комнате без счету, и дым держался слоями, оплывая теплую печку-голландку.

Несколько раз в день мы встречались на кухне - обедали, курили, разговаривали. Потом снова проваливались в своих кабинетах. Несколько раз выкатывали из сарайчика обледенелые чурбаки и кололи дрова.

Однажды вечером с подтаявшей крыши нашего домика с шуршанием съехал снег и глухо ухнул под окнами кухни. Мы ели макароны. Андрей напрягся спиной и побледнел. Перед этим мы говорили о полтергейсте и газетной заметке о загадочном свечении над Финским заливом. Я тоже вздрогнул, но быстро угадал причину затяжного шуршания и хлопка.

- Вот он - полтергейст, - я указал вилкой за спину. - Добрался и до нашего маленького бунгало...

По лицу Андрея я понял, что шучу не к месту, и быстро вышел на крыльцо.

- Ну конечно, снег с крыши съехал! - прокричал я, разглядывая сугроб у стенки.

Смоляров вышел на крыльцо, тревожно оглядел снежный вал с желтым отблеском фонаря и, когда мы вернулись на кухню, попросил меня больше не вести разговоров о таинственных явлениях.

- Я и так сейчас на нервах, - он начал кусать заусенцы на ногтях и заходил по кухне. - Я работаю с таким материалом... Для тебя это шутки, а для меня - вполне серьезно... Давай, больше не будем об этом.

Наш дом стоял последним на улице - дальше начинался лес, степенно тянувшийся до Щучьего озера. Я понимал, что городской человек, живущий на седьмом этаже в квартире с застекленной лоджией, не сразу привыкнет к ночным сельским звукам - шуму ветра в деревьях, звуку упавшей ветки на снег, шороху кошки, пробежавшей под окном, потрескиванию стропил на чердаке и скрипу уличного фонаря. Привыкнет в том смысле, чтобы не обращать на них внимания и не подкрадываться к окну, загасив в комнате свет и схватив топор в руки. А тем более, если человек пишет повесть или роман, флиртуя при этом с потусторонним миром. А Смоляров флиртовал - оборотни из Зазеркалья с мечами, шпагами и лазерными шмайсерами сновали у него из абзаца в абзац. Это тебе не звездолет, хряснувшийся на чужую планету с пробитым баком. Это современная фантастика. Это, по словам Смолярова - турбореализм. В котором я ничего не смыслю.

Из Комарово мы уехали 27 февраля (Смоляров один оставаться не захотел), а 2 марта я получил от машинистки рукопись, купил в баре Дома писателя коробку болгарского вина "Търнава", поставил ее под столом и принялся отмечать замечательное событие. Подходили знакомые, я наливал - пили. Потом стали подходить незнакомые, я наливал - пили, знакомились. Успел отдать Житинскому один экземпляр романа. Остальные три экземпляра оставил в комнате референтов.

Утром проснулся на диване дома, встал, попил воды - ничего не помню. Ольга молчит, но не агрессивно. Снова прилег, постанываю. Вдруг телефонный звонок. Дотянулся до трубки.