Ноша - Татьяна Нелюбина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да!
– А ты – моё счастье!
– А деда – наше!
– Da bin ich aber froh![63]
Вечером Митя возил Машу на тележке. Потом на эту тележку они поставили бельевую корзину, в неё положили пледы, полотенца, подушки и поехали на море. Ловили рыбу, каждый своей удочкой. Жарили её на костре. Мололи кофе… Кришан дал им старинную кофемолку, они мололи, кипятили воду в чайнике. Разложили полотенца и загорали.
А мы с Людмилой на балконе под дождиком мокли и о любви говорили.
– Ушедшей! – сказала она.
Кришан
После обеда и обязательного дневного сна мы отправились на «наши надувные аттракционы». Я нашёл подходящий шезлонг, снял рубашку, улёгся и загорал, пока Настя с Машей неутомимо прыгали, скатывались, снова забирались наверх. С нетерпением ждали кукольный театр. Посмотрели. Всё облазили. С высоченной горки Маша спускалась много-много раз, заползала на неё не по лесенке, а по самой горке – как муравей приклеивалась. Скатывалась – волосёнки торчком. Уморительно.
Мы вернулись домой, я сел почитать, а они играли.
Настя взмолилась:
– Всё, Маш, не могу больше.
– Ну, Нануся, ну, пожалуйста!
– У меня перерыв!
– А у меня только две руки.
– Позови деду, и у вас будут четыре.
Я поднялся, подошёл к столу, на котором стоял дом. Маша объяснила мне мою задачу – у неё праздник, «женщины» (деревянные ведьмы) и «мужчины» (кукла Антошка и кот) танцуют, то есть, двоих водит она, а двоих мне водить.
Я тоже любил играть в дом. Мама сделала мне тряпичную куклу, я её очень, очень любил.
– Ты?! – Маша мне не поверила. – Деда, ты играл в куклы?
– Да, играл.
– Но мальчики играют машинками, самолётами… А, знаю, знаю, ты, как всегда, шутишь!
– Нет, не шучу.
Маша поразмышляла, недоверчиво разглядывая меня, поняла, что и в общих правилах бывают исключения, и попросила:
– Деда, расскажи, как ты был маленьким.
Ах, малышка. Моя мама сшила из лоскутков куклу, и я её к себе прижимал, когда было страшно, когда горели и обрушивались дома, я баюкал свою куклу и не мог вспомнить, как её назвал.
Но об этом, малышка, я тебе когда-нибудь потом расскажу.
Май, 2017
Настя
Весна была поздняя, и всё цвело одновременно – нарциссы, тюльпаны, незабудки, ландыши уже кое-где появились, сакура цвела, вишни, яблони, изумительный запах сирени витал по всем улицам, каштаны «свечки» выбросили, магнолия распускалась, юная листва лезла и свежая трава с одуванчиками. Весь Берлин цвёл. А Кришан рассказывал про конец войны.
Мы шли с ним, выбирая солнечные стороны улиц – был ветряный холодный день, но на солнышке можно было даже согреться. Берлинцы сидели в кафе по всему Штеглицу и Шёнебергу, где Кришан родился, жил и работал всю жизнь.
– В этой церкви была моя конформация. Мне четырнадцать было. А здесь стоял наш дом.
Их дом разбомбили, чудом уцелел только фонтан с детскими фигурками в центре площади Барбароссы.
– Кришан, а в школе… Вам, детям, жутко было узнать, что немцы войну начали?
– Мы эту тему быстро проскочили, сначала – про кайзеровскую Германию, про Веймарскую республику, про Вильгельма Первого, Второго, про 1933 год, Гитлера и про окончание войны. Полтора часа – на всё. А здесь, – он остановился, – мы с ребятами играли. Денег ни у кого не было, но заработать можно было – бутылки сдавали, цветной металл в руинах выискивали. На Бельцигер Штрассе стоял только фасад здания XIX века, мы залезли, медные трубы нашли. И оловянные.
Разрушенный город, груды щебня, песка, кирпича – детские площадки уцелевших маленьких берлинцев.
– Мы забирались на стены, на самую верхотуру и… прыгали вниз! – с мальчишеской удалью рассказывал Кришан.
А мамы тем временем проходили денацификацию. Всех берлинцев денацифицировали.
– В городе никого, кроме ребят, мам и стариков не осталось. Почти у всех отцы не вернулись или сидели в лагерях. Смотри.
На уличных фонарях были памятные доски. Я прочла первую и вторую, и третью. Меня мороз по коже продрал.
«Во вновь создаваемые в обязательном порядке автоклубы евреев не принимать. 1.10.1933».
«Евреи не могут быть членами Немецкого Красного Креста. 1.1.1938».
«Только достойные уважения народные товарищи немецкой или родственной крови могут стать владельцами садовых участков. 22.3.1938».
«Загранпаспорта евреев необходимо проштамповать буквой Е. Паспорта евреев, выезд которых не желателен, изымаются. 5.10.1938».
«Запрет на работу для еврейских зубных врачей, зубных техников и персонала. 17.1.1939».
«Евреи обязываются к принудительному труду. 4.3.1941».
«При больших скоплениях народа евреям не разрешается пользоваться общественным транспортом. Им разрешается занимать сидячие места только тогда, когда никто из пассажиров не стоит. 18.9.1941».
«Организованные аресты на рабочих местах для депортации. 26.3.1943».
«У нас была канарейка. Когда нас достигло постановление, что евреям запрещено держать домашних животных, мой муж не мог с ней расстаться. Наверное, кто-то донёс на него, так как он получил повестку о явке в гестапо. После многих недель, прожитых в страхе, я получила извещение из полиции, что после оплаты налога в 3 марки я должна забрать урну с прахом моего мужа. Сообщение из 1943».
Такое потрясение, что и не осознать, в моей голове только одно стучало: никогда больше, никогда больше, никогда больше.
Нельзя забыть!
Эти щиты памяти не дадут забыть.
– Чудовищная война развела детей и отцов, – сказал Кришан, – мы испытывали к ним отвращение. Я испытывал к отцу отвращение. Он меня порол. Не просто ремнём, но с начищенной пряжкой. Пока в школе не заметили. Хоть я уверял, что упал, ушибся, родителей вызвали и предупредили: в следующий раз вопрос будет разбираться в полиции.
Отец испугался. Маленький, толстенький, стал изводить меня словами.
После школы я хотел дальше учиться, он запретил: ты будешь работать в моей булочной, а для пекаря образование ни к чему. Я наотрез отказался. Он с отвратной улыбочкой заверил: всё равно ко мне приползёшь.
Я не приполз.
Он ушёл от нас с мамой к любовнице.
Увиделись мы уже только в больнице, он умирал. Ему было 73 года.
– Понимаешь, Настя, мы никогда больше не допустим диктатуры, никогда. Никакой. Альтернатива ей только одна – демократия.
Кришан
В 1959 году вышел роман Гюнтера Грасса «Жестяной барабан». Он произвёл фурор. Сколько мне тогда было? Шестнадцать. Тон тогда задавали реакционеры. Обрушились на книгу. Порнография! Поношение государства и церкви, опасное для юношества! Злобствовали, клеймили роман: «сатанинская книга», «каскады грязи», «свержение всех авторитетов», «обвал гражданской морали».
И всё это – после того, что сами натворили в мире!
«Жестяной барабан» – мы им зачитывались – помешал и
