Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

– Костер?! А немцы?

– Борис сказал, что кругом тихо, а если за четверть часа обсушиться, а потом тут же уйти, то немец не догонит – даже, если дым увидит. В общем, Борис стал костром заниматься, попросил ему сучьев наломать, пока он огонь разводит. Ну мы и пошли. А Ефим побрел на тот выступ… Ну, в общем, веткой рюкзак Бориса задел и в воду столкнул. Ну вот и началась заварушка. Тут вы и подошли. В смысле подплыли…

– Нет, пускай он ныряет!!! – громыхал Гуревич. – Он столкнул, пусть и ныряет!

– Но он же плавать не умеет, – возражал Кучник.

– Нырять не плавать! Воздух задержал – и вниз.

– Да я за него нырну!

– Нет, пусть он тоже ныряет! Кто виноват, тот и ныряет!

Райзберг, о котором речь шла исключительно в третьем лице, молчал, подавленный тем, что утопил ценнейшие документы. Теперь даже его попытка вывезти с оккупированной территории статую товарища Сталина вряд ли могла компенсировать нанесенный государству ущерб.

– Ну тогда и я за компанию буду нырять, – огрызнулся Кучник и стал раздеваться.

– А это пожалуйста, – хмыкнул Гуревич.

Раздевшись, Кучник с Райзбергом спустились к реке, покуда Гуревич, демонстративно сложив руки на груди, как Наполеон, наблюдал за ними. Затем, чертыхнувшись, не выдержал и, скидывая на ходу одежду, тоже побежал нырять.

– Да рюкзак-то уж, поди, давно отнесло! – крикнул им Лушкевич.

– Вряд ли, – сказал Фролов, все еще думая, должен ли он принимать участие в спасении ценных документов. Но он и так был мокрым с головы до ног, а нырять больше не хотелось.

– Почему «вряд ли»?

– Здесь и течение-то слабое. Только в середине. А у берега стоячая вода.

– Тоже верно, – согласился Лушкевич.

Только сейчас Фролов заметил, что в лице Лушкевича как будто что-то изменилось. Что-то неуловимое.

– Что вы так на меня смотрите, Александр Георгиевич? – смутился Лушкевич.

– Вы… как-то странно выглядите…

– После такой переправы будешь тут странно выглядеть.

– Да нет, – замялся Фролов. – Во взгляде что-то…

– Может быть, – пожал плечами тот и перевел глаза на речку, где фыркали Кучник, Гуревич и Райзберг.

Через десять минут ныряние пришлось прекратить – Райзберг наглотался воды и теперь лежал на берегу, фыркая и стеная. Он был бледен, как полотно, и уже походил на утопленника.

– Ничего, – жестокосердно приговаривал Гуревич, прыгая на одной ноге и вытряхивая из ушей воду. – Не помрет.

– Нехорошо это, – насупившись, отвечал Кучник. – Документы, конечно – ценная вещь, но зачем же человека гробить?

– А то, что весь мой побег теперь коту под хвост – это как? Черт дернул меня с вами связаться!

Возразить на это было нечего. Но и поиски пришлось прекратить. Продолжая чертыхаться и бурчать, Борис развел костер при помощи зажигалки.

– Что бы вы без меня делали? – хмыкал он, поглядывая на бледного Райзберга.

Обсушившись в полном молчании у костра, компания двинулся дальше. Но теперь Гуревич был зол и, кажется, хотел как можно быстрее, избавиться от надоевших спутников. Чувствовалось, что неуклюжесть Райзберга висит над отрядом грозовой тучей и вскоре им придется распрощаться с вожаком. Так бы, наверное, и произошло, но все изменила зоркость Кучника. Едва они отмахали чуть меньше километра вдоль реки в поисках какой-либо проходимой тропинки в глубь леса, как он вдруг заорал:

– Вижу! Рюкзак!!!

Гуревич вздрогнул и обернулся.

– Да вот же! – кричал Кучник, тыча пальцем в сторону какой-то коряги.

И действительно, там что-то зеленело. Весь отряд, не сговариваясь, бросился вниз к реке. Это был рюкзак Бориса. Видимо, его все-таки слегка отнесло течением. Кучник первым добежал до цели и ступив одной ногой в воду, торжествующе схватил рюкзак.

– Надо проверить, все ли документы в порядке, – сказал он и, положив рюкзак на землю, попытался его расстегнуть, но поверх его рук неожиданно легла широкая пятерня Гуревича.

– Да я и так знаю, что все в порядке, – сказал он и попытался забрать рюкзак. Но Кучник неожиданно взбунтовался – рюкзак не отдал, а только еще сильнее вцепился пальцами в лямки.

– Рюкзак был в воде, – сказал он тихо, но настойчиво. – Бумага мокрая. Надо высушить.

– Там все аккуратно было обернуто, – пробормотал Гуревич и дернул рюкзак на себя.

– Во что это там все было обернуто? – напрягся Кучник и рванул рюкзак к себе.

– В то, во что надо, и было обернуто! – почти взвизгнул обычно басовитый Гуревич.

– Э-эй! – попытался встрять Лушкевич. – Если все в порядке, чего зря время тратить? Говорит же тебе человек, что все было обернуто.

Райзберг, наблюдавший за сценой издалека, побледнел, закашлялся и устало присел на землю.

– Нет, погоди, Степан, – сказал Кучник, глядя прямо в лицо Гуревичу. – А почему это Борис не хочет открывать рюкзак?

– А что ты думаешь, у меня там бомба, что ли? – усмехнулся Гуревич, но усмешка получилась похожей на оскал.

Кучник, не отрывая глаз от Бориса, пощупал рюкзак.

– Что-то не очень-то похоже на документы.

– А тебе-то что? – разозлился Гуревич.

– Как «что»? Да ты только что чуть человека не утопил из-за этого рюкзака. И я, между прочим, тоже нырял. Могу я посмотреть, ради чего нырял или нет?

– Нет, – отрезал Гуревич и предпринял последнюю попытку выдернуть рюкзак, но попытка провалилась.

Кучник резко опустил рюкзак на землю, расстегнул ремешки и откинул верх.

– Что это? – спросил Лушкевич, глядя на какие-то странной формы свертки и кульки, поверх которой лежала какая-то плошка. Плошка была то ли позолоченной, то ли золотой.

Гуревич снова потянулся к рюкзаку, но Кучник выставил вперед одну руку, а другой быстро выхватил один из свертков и передал его Лушкевичу. Тот развернул его и обмер. Сверток был полон драгоценностями: кольцами, сережками, браслетами. Вся эта красота переливалась на солнце и казалась каким-то кладом, пришедшим из детских приключенческих книг. Даже Райзберг, наблюдавший за сценой издалека, неожиданно порозовел и, привстав, с изумлением вытянул шею. Гуревич скрипнул зубами, поняв, что процесс уже не остановить. Кучник вытащил еще сверток, затем еще. Везде были ювелирные украшения, золотые и серебряные столовые приборы, а также различные отделанные драгоценными камнями безделушки и прочие дорогостоящие предметы туалета и быта.

«Так вот что звякало у него в рюкзаке», – догадался Фролов.

– Это, значит, и есть твои ценные документы? – спросил Кучник исподлобья.

– Для меня и есть самые ценные, – осклабился Гуревич.

– Так ты вор? – спросил Лушкевич без осуждения, а, скорее, с удивлением.

– Ага, форточник, – мрачно пошутил Гуревич.

И тут Фролова как молнией ударило. Он вдруг вспомнил, где видел Гуревича. Это было за пару недель до поездки в Невидово. Они гуляли с Варей по городу и зашли в ломбард. Там Варя хотела купить какие-то сережки. Заправлял ломбардом не кто иной, как Гуревич. Один из главных ростовщиков Минска – так про него сказала Варя, понизив голос. Она-то с ее любовью к драгоценностям знала всех, кто имел отношение к ювелирным изделиям. Ну, конечно! Фролов еще тогда поразился молодецкому телосложению хозяина – ростовщики в его воображении были древними сухими стариками, сгорбившимися от бесконечного презрения со стороны мира и шамкающими беззубыми ртами. Ну и, конечно, жадный стяжательский блеск в глазах. Гуревич был полной противоположностью этому мифу. Разве что действительно имел какой-то блеск во взгляде. Но этот блеск был сродни блеску в глазах поэта, которого посетило вдохновение. В общем, творческий какой-то блеск. Возвышенный, что ли.

– Вспомнил, где я вас видел! – воскликнул Фролов. – На улице Урицкого! Ломбард там еще был.

– Был да сплыл, – раздраженно и сухо ответил Гуревич, даже не собираясь отпираться. – Был, был. И я там был! Мед-пиво пил! И вас там видел. Удивительно, как вы меня раньше не вспомнили.

Казалось, он был больше раздосадован не тем, что его узнали, а тем, что так долго не узнавали.

– Ага, – зло усмехнулся Кучник. – Значит, ростовщик. Ну и скупщик краденого заодно, как это обычно у вашего брата водится, да?

– Может, и так, – фыркнул Борис презрительно.

– Любопытно, любопытно, – продолжал гнуть свою линию Кучник. – И вот товарищ Гуревич решил сбежать из родного города со всем накопленным добром. Так, что ли?

– Так, так, – вдруг тихо сказал Гуревич и только сейчас Фролов заметил, что в руках у Гуревича был пистолет. И дуло того пистолета нервно шастало из стороны в сторону, как бы выбирая себе первую жертву.

«Вот уж воистину идиотская смерть будет», – подумал Фролов, невольно приподнимая руки.

– А теперь, – так же тихо сказал Гуревич, – все быстро положили свертки обратно в рюкзак, затянули потуже и отошли шагов эдак на пятнадцать.

Лушкевич поспешно отдал свой сверток Кучнику и тот, зло хмыкнув, принялся упаковывать рюкзак.