Дураков нет - Руссо Ричард

Большой Джим был медлительный, крепко сбитый, гордился своим дородством, когда требовалось дородство, и мгновенно приходил в ярость, столкнувшись с любой ситуацией вроде погони за детьми, когда требовалось не дородство, а проворство. И он взбесился, когда его сперва обогнали, потом осмеяли (Большой Джим утверждал, что мальчишка, сидя на заборе, глумился над ним). Отец Салли тряхнул забор, “чтобы снять его оттуда, пока он не расшибся”, как он впоследствии объяснял полиции. Мальчишка сорвался с забора; Большой Джим вернулся домой бледный и велел матери Салли вызвать пожарных, “чтобы сняли пацана”. И послать за врачом. Салли с братом побежали смотреть, что там и как. И сперва глазам не поверили, будто странный сон вторгся в действительность. Издали им показалось, что мальчишка – руки вытянуты вдоль тела – стоит у забора и смотрит в небо. Но его ноги болтались в четырех футах от земли. Мальчишка стоял в воздухе.

Чугунный штырь вошел в мягкую впадинку под подбородком и торчал из раскрытого рта, точно черный язык. Глаз мальчишки напомнил Салли испуганный глаз рыбы, зрачок сперва метался всполошенно, но когда наконец прибыла подмога, то уже замер, остекленел и равнодушно таращился в синее небо. Много лет спустя во Франции и Германии Салли навидался всех мыслимых смертей, однако ни разу не видел ничего даже близко похожего на это зрелище: мальчик висит на заборе. Воспоминание это даже сейчас взволновало Салли, и он осознал, что прошагал полтора квартала до дома своего детства и остановился на том самом месте, где когда-то висел мальчишка. Вскоре после того происшествия штыри с забора убрали – то ли чтобы избежать повторения чудовищной трагедии, то ли чтобы помочь людям забыть столь жуткое зрелище.

Салли стоял, вцепившись в ржавый забор, и вдруг услышал далекий грохот, земля под ногами задрожала, словно прошлое, которое он вспоминал, пыталось пробить дыру в настоящее, и Салли готов был поверить, что сейчас в пустом и темном окне появится с ухмылкой отец. Но вместо этого из-за деревьев, окружавших “Сан-Суси”, показался огромный самосвал с полным кузовом грунта и на опасной скорости направился к покосившемуся дому, в последний момент повернул и промчался мимо, земля тряслась от его грохота. Сначала Салли показалось, что шофер потерял управление, так как самосвал сбавил скорость, однако было понятно, что остановиться машина не успеет и врежется в чугунный забор, который Салли по-прежнему сжимал обеими руками. Он уже приготовился к удару, но тут самосвал проскочил там, где срезали часть забора, свернул налево, на Баудон, и покатил по улице. Когда самосвал прогромыхал мимо, ухмыляющийся водитель в знак приветствия приставил ладонь к козырьку бейсболки – один из любимых жестов пьяного отца, – и лишь когда самосвал повернул на Верхнюю Главную, направился в сторону Шуйлер-Спрингс и скрылся из виду, Салли, по-прежнему сжимавший забор, сумел отогнать растерянность, волной накатившую на него. Острая боль в колене заставила его опомниться, но и она до конца не рассеяла ощущение, будто его только что навестил Большой Джим.

Кошмарное воспоминание о мальчике на заборе так же отчетливо всплыло в его памяти, как образ отца, который делился своей бедой с толпой, собравшейся поглазеть на мальчишку и дождаться подмоги. “Вот увидите, эта чертова страна уже не та. Спорим на сотню долларов, меня уволят за то, что я выполнял свою работу, – доверительно шептал отец каждому, кто готов был слушать. – Вот увидите, точно уволят”. К приезду “скорой” отец Салли убедил половину собравшихся, что жалости достоин именно он, а не мальчишка, который по-прежнему свисал со штыря в нескольких футах от зевак.

Салли только со временем понял, что этот дар убеждения был главным талантом отца. Умение вызывать симпатию – неплохая способность для лентяя и мудака. Если ты, насадив двенадцатилетнего парнишку подбородком на штырь, сумел внушить людям беспокойство за сохранность своего рабочего места, хотя логичнее было бы ожидать, что они тебя линчуют, тебе что угодно сойдет с рук. Даже если ты избиваешь жену и сыновей до полусмерти, соседи все равно будут считать тебя славным малым, который порой может хватить лишнего и малость увлечься, но в целом нормальный мужик. Если ты умеешь убеждать, только жена и дети будут знать, что ты чудовище, а может, даже им тебе удастся внушить, что причинил им боль из любви, из чувства долга, а вовсе не из-за бешеной злости. Брат Салли, Патрик, отчего-то всегда любил старика. Мать? Кто знает. Может, даже она, основная жертва отцовской жестокости, так ничего и не поняла и все ждала, что муж изменится, станет тем человеком, в которого она когда-то влюбилась.

Рут не понимала, почему Салли отказывается примириться с отцом. В конце концов Салли согласился навестить старика в пансионате для ветеранов в Шуйлер-Спрингс, и Рут решила, что дело на мази. Это было почти пять лет назад, за год до смерти Большого Джима Салливана, как выяснилось впоследствии. Салли с самого начала увидел, что отец не утратил талант. Старик минуты за три очаровал Рут, а ее не так-то легко одурачить, не так-то легко ей понравиться. Салли отметил, что Большой Джим выбрал иную тактику – по полной программе пользуется тем, что инсульт приковал его к инвалидной коляске, – но в целом по-прежнему ловко располагает к себе. Санитарки хлопотали вокруг него, игнорируя настоятельные просьбы других обитателей пансионата, обслуживали отца примерно так же, как некогда его обслуживала мать Салли, хотя та делала это из страха.

– Я ошибался, как мужчина, – сообщил Рут Большой Джим (того и гляди расплачется) со смесью смирения и надменности, которую Салли помнил с детства.

Отец по-прежнему с легкостью включал заискивающее обаяние и сентиментальность при тех, чьего расположения желал добиться, – образованных мужчин, чьего ума трепетал, и хорошеньких молоденьких женщин, кому он время от времени предлагал показать старый отель. Кстати, Большого Джима Салливана в конце концов уволили из смотрителей как раз за то, что он водил в отель молоденьких женщин, а вовсе не за то, что насадил на забор мальчишку.

– Да, я жил, как мужчина, и ошибался, как мужчина, – грустно сказал он Рут, – и очень сожалею о своих ошибках, но если Бог, как говорят, прощает всех грешников, то и меня, наверное, тоже простит. – Тут Салли фыркнул, и старик добавил: – А вот родной сын – вряд ли.

Большой Джим угадал – Салли ожесточился сразу, едва увидел отца, с которым не встречался годами. И кивнул, соглашаясь с тем, как отец оценил ситуацию.

– Бога ты, может, и обманешь, папа, – сказал он старику, – но меня не проведешь.

– Я всегда говорила, что ты не дурак, – сказала Рут на обратном пути. – Но мне и в голову не пришло бы, что ты умнее Бога, если бы ты сам не сказал.

– Только в этом, – ответил Салли, сообразив, что Рут готова затеять ссору, которой он охотно избежал бы.

Остаток пути они ехали молча, хотя, когда вернулись в город, Рут попробовала еще раз.

– Если взрослый мужик не может простить отца, что это значит? – поинтересовалась она.

– Я так понимаю, ты сама мне об этом скажешь, – вздохнул Салли.

– Ты весь в него, знаешь? – ответила Рут.

– Нет, не знаю.

– Так и есть. Я смотрю на него и вижу тебя.

– Я не отвечаю за то, что ты видишь, Рут, – сказал Салли, когда она остановилась у тротуара, чтобы выпустить его из машины. – Радуйся, что он тебе не муж.

– Я рада, что вы оба мне не мужья, – бросила Рут, отъезжая.

После этого они некоторое время “вели себя хорошо”.

Дом отца сохранился намного хуже, чем особняк Майлза Андерсона. Салли видел это даже из-за забора. Древесина покосившихся стен посерела от непогоды. Куски толя чернели там, где черепица соскользнула с двускатной крыши и рухнула в груду осколков на земле. Значит, скорее всего, вода проникла и внутрь, хотя, не войдя, трудно оценить, насколько сильно. Буфером для стихии служил чердак между крышей и двумя нижними этажами. Наверняка есть и другие проблемы. В доме давно никто не жил. А Салли помнил, что подвал затапливало всякий раз, как шел дождь. Вполне возможно, дом гниет снизу и разрушается сверху. Там могли поселиться термиты, а то и крысы. Рут годами уговаривала его сделать ремонт и продать дом, не понимая, что Салли куда приятнее наблюдать, как дом постепенно ветшает, чем получить деньги от продажи, которые он растратит и через год уже не вспомнит на что. А если дом оставить как есть, он никуда не денется и всякий раз, как Салли заедет на него посмотреть, будет выглядеть хуже и хуже. Салли не собирался менять решение или задумываться о том, во что обойдется ремонт дома, так долго стоявшего в запустении. На лужайке повсюду валялись собачьи какашки, и первым делом ему пришлось бы грузить это все в тачку и увозить. Впрочем, это работа для Руба.