Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Своего рода кульминацией травли оппозиции стало заявление Рыкова на XV съезде ВКП(б): «Я не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых сторонников оппозиции за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму. (Бурные, продолжительные аплодисменты. Крики «Ура». Делегаты встают.) Тов. Каменев… должен был бы не жаловаться, что несколько человек при острейшей открытой борьбе оппозиции против партии посажены в тюрьму, а признать, что по „обстановке“, которую оппозиция пыталась создать, сидят очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придётся в ближайшее время несколько увеличить» [590].

Для того, чтобы такое толкование «идейной борьбы» в партии встретило на партийных форумах столь восторженное одобрение, нужна была, разумеется, тщательная идеологическая подготовка. В речи на заседании ЦКК в июне 1927 года Троцкий говорил: «…По всем ячейкам идёт в настоящее время подготовка дальнейших и дальнейших выводов, подготовка по той именно линии, которую, вы, т. Орджоникидзе (в то время — председатель ЦКК.— В. Р.), так легко и бюрократически отводите: т. е. по линии отсечений и репрессий… На всех ячейках докладчики, специально дрессированные, ставят вопрос об оппозиции так, что поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: „чего же вы возитесь с ними, не пора ли их расстрелять?“ Тогда докладчик со скромно-лицемерной миной возражает: „товарищи, не нужно спешить“. Это уже вошло в обиход партии. Вопрос ставится всегда за спиной оппозиционеров, с инсинуациями, с грязными намёками, с грубыми, бесчестными, чисто сталинскими искажениями оппозиционной платформы и революционной биографии оппозиционеров, с изображением их, как врагов революции, как врагов партии,— всё это для того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев, которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы потом иметь возможность сказать: „смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы требуют“. Это определённая сталинская стратегия, вы сами являетесь в большей или меньшей мере организаторами этой кампании, а потом получаете волну её на себя и говорите: „партия требует, ничего не могу сделать…“» [591].

Троцкий предупреждал лидеров сталинской фракции, что инспирируемые Сталиным и поддерживаемые ими провокационные методы «идейной борьбы» завтра неизбежно обратятся против многих из них: «Через что проверяется ваше многоверие? Через голосование на 100 %. Кто в таком подневольном голосовании не хочет участвовать, тот старается иной раз ускользнуть через дверь. Секретарь не пускает,— ты должен голосовать, и именно так, как приказывают,— а уклоняющихся от голосования берет на учёт… Я спрашиваю вас: с кем шутки шутите? Вы шутите плохие шутки с собой, с революцией и с партией! Кто голосует всегда на 100 % с вами, кто вчера по приказу „крыл“ Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции» [592].

В этих словах содержалось объяснение будущего поведения определённой части партии в «трудный час революции». Этим «трудным часом» (растянувшимся на долгие годы) оказались не только Отечественная война 1941—1945 годов, первые месяцы которой показали действительную степень «стойкости» Сталина и его ближайших приспешников, но в не меньшей мере — насильственная коллективизация и сталинский террор, которым очищенная от «левой» оппозиции партия оказалась неспособной противостоять.

XXXVII

Методы борьбы с оппозицией

Новое большинство Политбюро во главе со Сталиным всё шире использовало приёмы, применявшиеся с 1923 года. С ещё большей силой была запущена на полный ход мощная пропагандистская машина, выбрасывавшая тысячи газетных и журнальных статей, сотни брошюр, сборников, книг. В грубо тенденциозном или даже прямо искажённом свете они трактовали выступления лидеров оппозиции, её документы, которым была закрыта дорога в официальную печать. Таким образом, большинство коммунистов было вынуждено знакомиться с этими выступлениями и документами по вырванным из контекста и тщательно препарированным обрывкам, сопровождаемым соответствующими комментариями. Даже в изданном Агитпропом ЦК к XV съезду сборнике «Партия и оппозиция по документам» (под грифами «Совершенно секретно». «Только для членов ВКП(б)». «Перепечатка воспрещается») выдержки из документов оппозиции и речей её лидеров давались в крайне усечённом виде.

В официальной пропаганде любые конкретные предложения оппозиции о путях и методах решения тех или иных социально-экономических проблем неизменно изображались как ревизия ленинизма и выражение пресловутого «троцкизма». Всё это не могло не создавать обстановку нервозности и крайней враждебности между спорящими сторонами, чего, собственно, и добивался Сталин, ибо такая обстановка позволяла накалять озлобление партийных масс и в особенности партийных функционеров против непокорного меньшинства.

Отказ от использования творческого потенциала дискуссий облегчался и тем, что Сталин и его союзники с особым усердием разжигали споры вокруг вопросов, носивших второстепенный или схоластический характер: толкование отдельных цитат, назойливое возвращение к ошибкам оппозиционных лидеров в дореволюционные годы и т. д. При этом дело изображалось таким образом, что даже трактовка сугубо теоретических вопросов в официальных документах должна восприниматься как политическое решение, которому следует подчиняться в порядке партийной дисциплины. Так, на августовском (1927 года) пленуме ЦК Сталин ссылался на принятое XV конференцией ВКП(б) и VII пленумом ИККИ «решение о возможности победы социализма в СССР» и требовал от оппозиции, чтобы она «признала правильность этих решений высших инстанций нашей партии и Коминтерна…» [593] (курсив мой.— В. Р.).

Сразу же после XIV съезда Зиновьеву и его приверженцам пришлось ощутить на себе остриё того жупела «фракционности», в создание которого они внесли активный вклад в предыдущей дискуссии. На основе использования этого жупела «новой», а потом и «объединённой оппозиции» запрещалось публиковать свои документы, выступать в партийных ячейках и т. д.

Уже на пленуме ЦК в январе 1926 года Орджоникидзе выступил с требованием к «ленинградской оппозиции» отречься от своих идей. Это требование, ставшее после XIII съезда почти общепринятым в партии, было несколько смягчено Дзержинским, который тем не менее заявил: «Трудно требовать, чтобы Зиновьев сам выступил и сказал: у меня есть такие-то и такие уклоны и т. д., как предлагал сделать т. Орджоникидзе. Этого можно и не требовать, но партия достаточно сильна, чтобы потребовать от вас, Зиновьев и Каменев, что вы по этому поводу должны молчать. Вы должны это сделать, если остаётесь в её рядах» [594]. Итак, допустимой мерой насилия по отношению к оппозиции Дзержинский считал требование молчать, прекратить защищать свои взгляды.

С этого времени Зиновьев и Каменев попадают сами под зубья аппарата, построенного ими против Троцкого.

С июля 1926 года, когда разногласия между правящей фракцией и левой оппозицией обнажились со всей остротой, Троцкий окончательно и навсегда отказался от политики «гнилых компромиссов». В речах на пленумах ЦК и ЦКК и в письмах, обращённых в эти органы, он называл по имени главного врага партии и революции и давал крайне резкие характеристики его ближайшему окружению. В 1927 году Троцкий прямо обвинил правящую фракцию во главе со Сталиным в узурпации власти партии.

Эти разоблачения Троцкого по большей части оказывались известными партии не в первозданном виде (ибо большинство работ Троцкого того времени Политбюро запрещало публиковать), а в сопровождении тенденциозных комментариев идеологов правящей фракции. Так, на XV конференции ВКП(б) Ярославский, ссылаясь на слова Троцкого о том, что «нет Центрального Комитета, а есть сталинская фракция», связывал это высказывание с тем, что на XIV съезде вопрос о Сталине представлял «центральный пункт всей атаки». Ярославский с возмущением прибавлял, что «тов. Троцкий очень часто любил говорить в последнее время по адресу ЦК: „вы заменяете идейное убожество аппаратным всемогуществом“» [595].

Угланов с не меньшим возмущением называл «поруганием партийного руководства» заявление Троцкого на одном из заседаний Политбюро о том, что «Сталин выставляет свою кандидатуру в могильщики нашей партии и революции» [596]. Ссылаясь на это же высказывание Троцкого, Бухарин с негодованием заявлял: «Сказано ли было или нет, что мы переживаем бюрократическое перерождение наверху, где создалась каста оторвавшихся от масс… Тов. Троцкий читал с этой трибуны, что партийный аппарат и руководящие круги партии схватили всю партию за горло» [597].