Альбион - Джон Грант

— Кто ты? — спросила Аня, обретя наконец дар речи.

— Элисс, конечно. Разве ты не догадалась? Я сделала так, чтобы большинство людей знали обо мне, не встретив меня ни разу: это экономит время.

Аня не могла вспомнить, чтобы слышала это имя когда-нибудь раньше, и всё же оно не казалось незнакомым. Может, она слышала его от матери, когда она рассказывала о Лайане и остальных, укладывая её на период сна под старые ветхие одеяла бабушки Майны. Затем она вспомнила: был привал и…

— Ты певица, — догадалась девочка.

Аня села на пол, подражая позе Элисс.

— Да, певица — время от времени. Возможно, самая лучшая, если я того захочу. Ах, — она беспокойно щёлкнула пальцами, — забудь это «возможно». Конечно же, я лучшая. Если тебе очень повезёт, я спою песню. Вообще-то, я собираюсь тебе спеть в любом случае.

Элисс опустила руку в один из карманов своей рубахи и вынула арфу, которую тут же стала настраивать с помощью ключа, неожиданно появившегося в другой руке. Арфа была почти такой же величины, как сама Элисс, но только через несколько периодов бодрствования Аня задумалась о необычности всего происшедшего.

— Эллоны… — начала девочка.

— Я же сказала, не беспокойся о них. Ох, дети — есть дети. Если это тебя успокоит…

Элисс встала с пола, подошла к окну и подозвала Аню.

На ветру развевался эллонский флаг: собака на нём словно собиралась ускользнуть от наказания. Важные солдаты передавали друг другу по цепочке корзины с зерном из амбара, высыпали в телегу, а пустые корзины возвращали обратно. Один из коней обильно мочился на дорогу. Аня с интересом отметила, что женщина, поваленная на землю, больше интересовалась конём и его дымящейся мочой, чем солдатом, лежащим на ней.

Элисс шевельнула пальцами, и вся картина замерла.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь мы можем спокойно поговорить.

— О чём ты хочешь поговорить? — небрежно спросила Аня. Ей не хотелось признавать, что она очарована совершенным чудом. Её матери никогда не удавалось такое, и даже Рин наверняка не смогла бы сделать этого.

— О твоём будущем, конечно, — сказала Элисс. Её лицо вдруг задрожало: она задумалась.

— Гм-м-м, — сказала наконец Элисс, — с другой стороны, песню можно отложить и на потом. Песни — как вино: чем дольше ждёшь, тем лучше они становятся.

Аня никогда раньше не слышала слова «вино», но поняла смысл фразы. Она наблюдала, как Элисс складывает арфу, пока инструмент не превратился в маленький свёрток, который спокойно поместился в кармане.

— В Альбионе очень мало людей по имени «Аня», — сказала вдруг Элисс. — А ты знаешь, что оно означает?

— Нет… то есть, да, оно означает меня.

Она снова откусила кусочек хлеба. Элисс смотрела на неё с одобрением.

— Оно означает немножко больше, — сказала она, дождавшись момента, когда Аня могла услышать её сквозь шум своих челюстей. — Оно означает Та Кто Ведёт.

— Мама и Рин говорят о том, что я должна вести кого-то, — сказала Аня всё ещё с набитым ртом, — но мне кажется, всё это глупости.

— Они рассказывали тебе об отце?

— О Лайане? Да. И даже очень много. Он был Тем Кто Ведёт. Они говорили, что он великий герой, но я не должна упоминать его имя.

Большой палец Аня держала во рту и ей приходилось вынимать его, когда она собиралась сказать что-либо. Девочка обратила внимание, что ногти давно бы пора подстричь, хоть они и были чистые.

— Я хочу, чтобы ты начала упоминать имя Лайана.

— Я не могу. Мне не велели.

— Я не прошу кричать его имя с крыш — так ты просто погубишь себя. Я хочу лишь, чтобы ты помнила: Лайан — твой отец. Не давай Сайор и Рин забывать об этом.

Элисс приложила руку к виску, а затем немного удивилась, обнаружив это.

— Рин не забудет, — твёрдо сказала Аня. — Мама… Я думаю, временами мама пытается забыть об этом. Она хочет увековечить его в памяти и одновременно забыть о нём всё.

Элисс нагнулась и похлопала Аню по бедру.

— Поговори о Лайане с Рин, — посоветовала она. — Попроси Рин пойти с тобой на холмы, подальше от людских ушей, и попроси её рассказать всё, что она знает о Лайане.

— А этому, — она показала рукой за окно, — должен быть положен конец. Раз и навсегда.

— Кого я должна вести?

— Первые несколько сот периодов бодрствования? Деревянных уточек на колёсиках, если всё будет нормально. А потом? Ну это уже зависит от тебя. Рин расскажет тебе о том, что надо делать. Я не могу. Всё, что я могу, это указать тебе путь и надеяться, что ты пройдёшь его. Если же ты выберешь обратное, я бессильна.

Элисс вдруг стала таять на глазах, становясь всё меньше и меньше.

— Я буду с тобой, когда ты поведёшь их, Аня, — послышался слабый голос — девочка даже с трудом признала в нём голос Элисс.

В одном из углов чердака сгустилась тень, когда фигура певицы исчезла. Только пустые доски видела Аня на том месте, где только что сидела Элисс.

— Вернись! — закричала девочка.

— Тише, — ответила чердачная пыль. — Эллоны могут услышать тебя.

* * *

Деспот убеждал себя, что не любил предавать людей смерти таким вот образом, просто ему нравилось смотреть, как они умирают, в особенности по нескольку раз кряду. Он подозревал, что трибуналы, основанные Домом Эллона, глубоко коррумпированы и что многие приговорённые ими люди на самом деле не виновны, но это только усиливало его удовольствие, когда он сидел высоко над эшафотом и наблюдал, как человеческие тела увечатся до такой степени, когда смерть уже начинает казаться широко открытыми воротами, за которыми цветут райские сады. Деспот гордился собой в этом отношении: не будь его, бедные крестьяне продолжали бы влачить своё жалкое существование и бесконечная череда серых одинаковых будней ничем бы не прерывалась. Он же с помощью судов и казней давал им возможность запомнить пусть не саму жизнь, так, по крайней мере, хоть интересный уход из неё.

Придворные называли Деспота либо лёгким правителем, либо ровным, в зависимости от степени своего подхалимства. Единственное, чего они не замечали, так это того, что он был непомерно толст, даже трон прогибался под его весом. Этот парадокс, по мнению Деспота, отвечал формуле: уважение должно подправлять черты реальности. А когда он не слушал с кислой улыбкой комплименты в свою честь, то сам гордился своей массивностью. Всему свету было известно, что он неимоверно богат и может наслаждаться самой дорогой и изысканной пищей. Жир на его животе, груди, ногах и лице даже больше, чем богатство его одежды, убеждал тех немногих из простолюдинов, кому он позволил себя видеть, что власть Дома Эллона распространяется на весь Альбион.