Я иду искать… Книга вотрая: За други своя! - Олег Верещагин

Йерикка медленно улыбнулся:

— Значит, я ничего не понимаю в людях. Тогда мне все равно лучше умереть. А он может неправильно понять…

— Ты так увечен в этом Чубатове? — Олег не хотел шевелиться, уж очень было холодно, и он задумчиво рассматривал облачка пара, взрывавшиеся изо рта. — Сам подумай, за что ему нас любить? Вспомнил бы лучше, как мы жгли его колонну. И что он нам обещал!

— Он похож на нас, — тихо сказал Йерикка, — он хочет победить честно. Я уверен, что он не обманет.

— Я все-таки останусь, — упрямо сказал Олег. И Йерикка больше не возражал — устроился удобнее и перевел взгляд на медленное течение ручья, на туман, текущий над каменистыми осыпями, среди кустиков вереска…

— Ты часто думаешь о Бранке? — вдруг спросил он, не поворачиваясь.

— Нет, — тихо ответил Олег. — Стараюсь реже. Это все равно, что мучить

самого себя…

— Да… — словно о чем-то своем, откликнулся Йерикка.

— Ты мечтаешь вернуться? — в свою очередь спросил Олег.

Йерикка повернулся наконец. Поднял плечи — то ли пожимая ими, то ли ежась от сырого холода.

— Я не верю, что мы вернемся. Вернее… запрещаю себе верить.

Олег привык к тому, что Йерикка может сказать весьма интересную вещь — такую, что останется только взяться за подбородок и промычать: "Да-а…" Поэтому лишь коротко попросил:

— Поясни.

— Да тут все ясно… Когда я думаю о возвращении, я начинаю беречь себя. Мы же должны идти в каждый бой так, словно он — последний, Вольг. Понимаешь — ПОСЛЕДНИЙ! Бой, в котором не жалеют ни себя, ни врагов… Нас слишком мало, чтобы победить по-другому. Поэтому, — заключил Йерикка, — я для самого себя давно уже мертв. Тебе не страшно говорить с трупом, Волъг?

— Напугал, — тихо фыркнул Олег и после короткого молчания добавил: — До смерти. Лучше окажи мне, ученый человек из большой яранги — неужели после всего этого мы снова будем восхищаться войной и военными подвигами?

— А ты как думаешь? — вопросом ответил Йерикка.

— Я? — уточнил Олег.

— Ты, ты, — с легкой насмешкой подтвердил Йерикка.

— Если бы я знал ответ — я бы не спрашивал.

— Йой, какая наглая, неприкрытая фаллософия! — в притворном ужасе и очень тихо возопил Йерикка — Ладно, слушай… Дед во время восстания был знаком — не очень коротко, но был — со Стариновым(1.).

— Что, с тем самым?! — в священном ужасе выдохнул Олег, вспомнив рассказы Игоря Степановича. — Он тут был?!

— Бывал, — как ни в чем не бывало, подтвердил Йерикка, в очередной раз потрясая Олега той простотой, с которой он говорил о пребывании на Мире лю дей, хорошо известных в самых различных кругах Земли и, казалось, никогда ее не покидавших. — Сидели они вместе в развалинах одного дома — ну, там, южнее. Дождь лил, под ногами грязь, капает за шиворот… короче, знакомая картинка. Илья Григорьевич бухтит: "Ну вот, голос сорвал на хрен, простыл в этой сырости. И что за жизнь — грязища, сверху льет, да ещё стреляют… Ну что я, не навоевался, что ли? Да и какой из меня сейчас вояка, мне уже за шестой десяток, спина болит, насморк, голос сорвал, а все лезу куда-то! Чего мне надо?! Сидел бы дома, и дело с концом, у меня же не китель — иконостас, и пенсия, и уважение… А я все тут торчу, бойца из себя корчу. Мне что — больше всех надо?! Брошу все к чертям, домой надо, до…" Тут ракета, сигнал к атаке — бамп! Дед оглянуться не успел — а Ильи Григорьевича рядом уже нет, и только откуда-то спереди: "Уррррааа…" — удаляется.

Олег тихо хихикнул. Потом признал:

— Может, и так.

— Забудем, — уже не весело, а спокойно-задумчиво сказал Йерикка. — К счастью… или к сожалению, но забудем и боль, и холод, и дожди, и голод, и ужас, и кровь, и страдания. Только одного никогда не забыть — наших погибших. Они навсегда с нами, они навсегда дружина племени… Будем помнить, пока существуем.

1. Илья Григорьевич Старинов (1900–2000 г.г.), полковник в отставке, кандидат технических наук, профессор, кавалер 11 орденов, участник Гражданских войн в России и Испании, Советско-финской и Великой Отечественной, прославленный диверсант и наставник тысяч партизан, минеров и диверсантов.

— Эту войну мы выиграем, а… — Олег умолк, обдумывая, как говорить дальше, но Йерикка легко догадался, что он хочет сказать:

— А что будет дальше — я не знаю, — ответил он. — У нас нет будущего. Рано или поздно нас подомнут, и анласов подомнут… или уничтожат. Данваны могут позволить себе ждать. Если бы боги помогли нам, как некогда, нашим предкам — найти Радужную Дорогу…

— Что найти? — насторожился Олег.

— Путь, — коротко ответил Йерикка. Помолчал и все же добавил:- То место, через которое люди уходили с Мира и приходили на Мир. Он где-то есть. Никто не помнит — где, хотя его уже много лет стараются найти и одиночки-романтики, и данваны, и мы.

— Мы — это кто? — быстро спросил Олег.

— Мы — это мы, — отозвался Йерикка. — Тогда, можно было бы попробовать начать с чистого листа. А здесь нас ждет гибель.

Они снова умолкли, слушая, как шепчет еле слышно туман, оседая на камешках осыпей и веточках вереска. Это было похоже на еле-еле слышные голоса, в которые трудно не вслушиваться — казалось, в этом шепоте, в этих голосах, есть слова, неясные и загадочные, то ли зовущие, то ли предупреждающие о чем-то… Олег невольно напрягал слух, пытаясь понять, пока Йерикка не сказал ему мягко:

— Не слушай голос тумана.

— Что? — очнулся Олег. — Почему?

— Можно потерять себя, — пояснил Йерикка.

Олег кивнул. И сказал с неожиданной даже для самого себя тоской:

— Я вот думаю — за что мне Бранка? Я самый обычный… А вдруг все это ошибка?..

Йерикка вдруг встал и, взяв Олега за плечо, легко оторвал от камня, вздернув на ноги. Заглянул в глаза:

— Не смей так даже думать! Не смей, понял?! Тебе в самом деле досталось счастье… больше того, ты его отбил себе, ты заплатил за него кровью! Так оставайся достоин его! Ты не имеешь права думать о плохом! Понял?!. - с силой спросил он. — Может быть, любовь — это последнее, что позволяет тебе оставаться живым человеком!

Он разжал пальцы. Олег, удивленно глядя на друга, ответил:

— Я не знаю, Эрик, есть ли для любви место здесь…

— Если человек любит — его любви найдется место и в аду… — Йерикка прислонился к камню спиной.

Олег не знал, что ответить на это. Раньше у него нашлись бы слова. Раньше… раньше он вообще умел думать о многих вещах, не только о войне. Это было давно. Или вообще не было, или умел это кто-то другой, похороненный в горах.

Что он получил взамен потерянного?

Олег не сразу понял, что Йерикка читает стихи…

Знаешь ли ты, как памятьВ эти часы остра?Стиснутые лесами —Парни сидят у костра.Кто-то сидит притихший.Кто-то поверх головСмотрит на звезды вышеГлухонемых стволов.Стачивая усталость,Где-то на грани сна,Плакала и металасьТоненькая струна.Пела она все шире,Чистая, словно снег…Где-то в огромном миреТвой приглушенный смех.Теплого лета вечер —Нежная голубизна.Милая и беспечная,Выгляни из окна!В небе поймай глазамиБлик моего костра.Знаешь ли ты, как памятьВ эти часы остра?

— Эрик, и все-таки ты пишешь стихи! — не выдержал Олег.

— Я не пишу стихов, — терпеливо ответил Йерикка. — Это Звенислав Гордятич. И те, про зиму, которые я читал в прошлый раз.

— Кто он был? — поинтересовался Олег. — Ты так часто про него говоришь.

— Он был горожанин из столицы. Воевал во время восстания и писал стихи, песни, повести… Это у него был друг с Земли. Некоторые говорят, что 3венислав и сам не раз посещал Землю. Потом, когда восстание подавили, жил в городах. Его запрещали, он все равно печатался… На него несколько раз нападали "хулиганствующие элементы". И в конце концов — застрелили при ограблении магазина. Обычное дело, Вольг… У меня есть его книги. А эти стихи — из сборника "Правда цвета свинца". Воины часто пишут стихи. Вот и твой дед писал. Он бы гордился тобой.

— Да, — коротко ответил Олег. Йерикка. взглянул в небо и заметил:

— Сейчас тебе кажется, что ты очень много потерял… А на самом деле — ты нашел тут желание драться… Идет. Убери автомат.

— Уберу, когда уверюсь, что он идет один, — упрямо сказал Олег, внимательно осматриваясь. Вслушиваться не было нужды — он тоже слышал, как стучат по осыпям камешки.

Чубатов вышел из тумана неподалеку, из-за скалы. Он шел без оружия, сунув руки в карманы куртки, волосы на непокрытой голове блестели от капелек тумана, серебром осевших на них. Чубатов был еще молод, лет тридцати, плечист, хотя и невысок, с типично славянским лицом — но отмеченным каким-то отпечатком… словно мутные подтеки на стекле, видимые лишь на просвет. Мальчишки стояли неподвижно, и офицер заметил их, подойдя почти вплотную. На лице его не отразилось ни испуга, ни удивления, а Олегу стало немного стыдно, и он поставил автомат прикладом к ноге.