Разум и чувство - Джейн Остен

– Ах, доченька моя! О какой надежде могла идти речь, если в тот момент я даже не знала, жива ли Марианна? Да он и не просил у меня разрешения надеяться или моей помощи. Его признание было невольным, он просто почувствовал настоятельную необходимость излить кому-нибудь душу, найти хотя бы какое-нибудь утешение… Он вовсе не просил о моем согласии. Но все-таки я сказала, что если Марианна сумеет побороть болезнь, на что я всей душой надеюсь, то для меня будет величайшим счастьем всемерно способствовать их браку. Когда мы приехали сюда, где нас ожидала величайшая радость, я повторила свои слова и предложила свою поддержку. Я сказала ему, что время все исправит. Марианна не станет долго тосковать по недостойному человеку и, несомненно, будет покорена его многочисленными положительными качествами.

– Однако, судя по мрачности полковника, вам не удалось вселить в его сердце надежду?

– Увы! Он считает, что чувство Марианны слишком сильно и глубоко, и нужен достаточно длительный срок, чтобы ее сердце стало свободным. Нет-нет, он готов ждать, но дело в том, что он очень скромен и застенчив, он даже не верит, что при такой разнице в возрасте и таком несходстве характеров ему удастся добиться от нее взаимности. Что касается меня, то я уверена, что в этом он очень ошибается. Конечно, полковник старше ее, но ровно настолько, чтобы его характер успел сформироваться, а нравственные принципы – сложиться. Что же до его характера, то он именно таков, чтобы обеспечить счастье твоей сестры. В его пользу также говорит внешность, манеры… И не думай, пожалуйста, что пристрастность не дает мне видеть вещи в их истинном свете. Вовсе нет. Я понимаю, что он не так красив, как Уиллоби, но зато в его облике куда больше благородства. Если помнишь, я говорила тебе, что в глазах Уиллоби часто мелькает что-то крайне неприятное.

Элинор такого не помнила, но миссис Дэшвуд вовсе не ждала ее ответа. Она с воодушевлением продолжила:

– А манеры полковника мне нравятся несравненно больше, чем манеры Уиллоби, и я не сомневаюсь, что Марианна тоже это видит. Его мягкость, искреннее внимание к другим, мужественность, простота – все это куда ближе Марианне, чем искусственная и неуместная пылкость Уиллоби. Я убеждена, что, даже не поступи Уиллоби столь подло, Марианна все равно не нашла бы с ним счастья, во всяком случае такого полного, как с полковником Брэндоном.

Миссис Дэшвуд, слегка утомившись, умолкла. Элинор не была с ней согласна, но поостереглась высказывать свои возражения и ничем не ранила материнской чувствительности.

– Она будет жить в Делафорде, а значит – неподалеку от меня, – мечтательно добавила миссис Дэшвуд, – даже если я останусь в Бартоне. Но я надеюсь, что там отыщется небольшой дом или коттедж, в котором мы сможем устроиться не хуже, чем в Бартоне.

Бедная Элинор. Все кому не лень хотят поселить ее в Делафорде! Но и тут она сохранила бесстрастность.

– К тому же у него имеется состояние. В мои годы уже нельзя об этом не думать. Конечно, я не знаю, каким капиталом он обладает, но не сомневаюсь, что немаленьким.

На этом разговор пришлось прервать, поскольку уединение матери и дочери было нарушено. Элинор поднялась к себе, желая как следует обдумать услышанное. Она мысленно пожелала успеха доброму другу и с трудом подавила прилив острой жалости к Уиллоби.

Глава 46

Болезнь Марианны была тяжелой, изнурительной и вызвала упадок сил, но все же юность и крепкая от природы конституция победили. Выздоровлению немало способствовало присутствие горячо любимой матери, и уже через четыре дня после приезда миссис Дэшвуд Марианна смогла спуститься в гостиную миссис Палмер. По ее настоянию туда пригласили полковника Брэндона. Ей не терпелось поблагодарить его за то, что он привез миссис Дэшвуд в Кливленд.

Когда он вошел в комнату и увидел, как изменилась Марианна, то сначала смог лишь молча взять ее бледную руку, которую она ему тотчас протянула. Однако его чувства, решила Элинор, были вызваны не только любовью к ее сестре и сознанием, что об этой любви знают другие. Грустный взгляд, который он устремил на больную, тревожное выражение лица – все это говорило о том, что сходство между Марианной и Элизой, о котором он вскользь упомянул, напомнило ему о невеселом прошлом, тем более что это сходство теперь явно усугубилось бледностью лица, темными кругами под глазами и даже словами искренней признательности за неоценимую услугу.

Миссис Дэшвуд следила за происходящим не менее внимательно, чем Элинор, но ее занимали совсем другие мысли, поэтому она не заметила в словах полковника ничего, что нельзя было бы объяснить естественными чувствами. А в поступках и словах Марианны она поспешила усмотреть первые признаки чего-то большего, чем простая благодарность.

Марианна быстро набиралась сил, и через два дня миссис Дэшвуд заговорила об отъезде в Бартон, что отвечало как ее желаниям, так и желаниям ее дочерей. От ее планов зависели планы двух их ближайших друзей: миссис Дженнингс не могла покинуть Кливленд, пока там оставалось семейство Дэшвуд, да и полковник Брэндон считал, что не должен оставлять женщин одних, хотя, строго говоря, его присутствие в Кливленде не было столь обязательным. Миссис Дэшвуд уступила настояниям полковника и решила отправиться в Бартон в его экипаже, где было больше места для больной. В ответ на это полковник принял совместное приглашение миссис Дэшвуд и миссис Дженнингс, которая была настолько радушна, что с готовностью предлагала не только свое гостеприимство, но и чужое, и твердо пообещал через две-три недели приехать погостить в Бартон и заодно забрать свой экипаж.

Наконец настал день отъезда. Прощаясь, Марианна от всего сердца выразила благодарность миссис Дженнингс, проявила невиданное ранее почтение и высказала самые добрые пожелания. Скорее всего, к этому ее подтолкнуло тайное признание прежней незаслуженной неучтивости. После этого она с дружеской приветливостью простилась и с полковником, который заботливо усадил ее в экипаж, постаравшись, чтобы ей было удобно. Миссис Дэшвуд и Элинор заняли места рядом с Марианной, и миссис Дженнингс с полковником остались вдвоем. Некоторое время они беседовали об уехавших и довольствовались обществом друг друга, но вскоре миссис Дженнингс подали коляску, где она могла вдоволь поболтать со своей горничной, тем самым утешившись от потери своих юных спутниц. Проводив женщин, полковник Брэндон незамедлительно отправился в Делафорд.

Дэшвуды провели в дороге два дня, поэтому Марианна не слишком утомилась. Ее спутницы очень заботились, чтобы облегчить недавней больной тяготы пути, и каждая была вознаграждена бодростью и душевным спокойствием Марианны. Последнее особенно радовало Элинор. Долгие недели ей приходилось наблюдать непрекращающиеся страдания сестры, которые та не могла ни излить в словах – не хватало мужества, ни скрыть от посторонних глаз – не хватало сил. И вот теперь Элинор получила возможность с радостью наблюдать за безмятежным спокойствием Марианны, рожденным, как ей хотелось верить, серьезными размышлениями, а потому служившим предвестником возвращения прежней беззаботности.

Когда они подъезжали к Бартону, где все окрестности, каждое дерево, каждый куст будили горькие воспоминания, Марианна погрузилась в мрачную задумчивость. Она отвернулась от своих спутниц и молча уставилась в окошко. Элинор это вовсе не удивило и, по ее мнению, было вполне естественно. Помогая Марианне выйти из экипажа возле дома, она заметила на ее лице следы слез и снова посчитала это нормальным, почувствовав не только сострадательную жалость, но и одобрение явных стараний сестры скрыть свое расстройство. И в том, как Марианна держалась дальше, она подметила признаки пробуждающейся власти рассудка. Войдя в гостиную, она обвела внимательным взглядом комнату, словно приказав себе равнодушно взирать на любой предмет, который напоминал бы ей о Уиллоби. Говорила она немного, но вполне спокойно, а если иногда у нее и вырывался невольный вздох, то он тотчас искупался улыбкой. После обеда она подошла к своему фортепьяно, но первое, на что упал ее взгляд, были ноты любимых дуэтов, подаренные ей Уиллоби, с ее именем, написанным на титульном листе его рукой. Очевидно, это было уже слишком. Она грустно покачала головой, убрала ноты, пробежала пальцами по клавишам, но пожаловалась на слабость и закрыла крышку инструмента. Тем не менее она твердо заявила, что впредь намерена упражняться много и упорно.

На следующее утро признаки выздоровления не только не исчезли, но и стали еще очевиднее. Освеженная после ночного отдыха, Марианна выглядела бодрой и с оптимизмом смотрела в будущее: она предвкушала скорую встречу с Маргарет, радовалась, что вернулась в семейный круг, говорила об их общих занятиях и беседах как о самом большом счастье, какого можно желать.