Беатриче Ченчи - Франческо Гверацци

– И у вас достанет духу оставить на погибель этих несчастных, невинных как сам Христос?

– Неужели вы считаете их совершенно невинными? Против них столько улик.

– Я? я утверждаю, что они невинны… потому что… убийца графа Ченчи – я сам.

– Вы? Да кто же вы такой?

– Вы обещали не спрашивать мое имя. Я убил его этими самыми руками и готов бы убить его еще раз.

Угольщик рассказал адвокату всё, как было, передал ему все тайны семейства Ченчи, все поступки и слова развратного старика, также точно как добродетель и терпение его дочери, Беатриче.

Между тем Фариначчьо, слушая рассказ, старался всячески отгадать: кто могло быть это таинственное лицо? Одну минуту ему мелькнула мысль, что это Гвидо Гверро, но его он знал слишком хорошо, а голос и манеры угольщика не имели ничего похожего на Гвидо. Подумав, Фариначчьо сказал я.

– Если б я вам сказал, подите и откройтесь, сделали бы вы это?

– Если это надо сделать сию минуту, то мне и тогда будет казаться, что это не довольно скоро.

– Нет, нет! вы будете лишней жертвой, но не спасете ягненка от пасти волка. Любовь была так же гибельна для несчастной девушки, как и ненависть. Народ приписывает ей убийство отца для того, чтоб облечь ее в венец славы, папа – для того, чтобы завладеть её богатством… Трудное препятствие, – задумчиво говорил Фариначчьо, – слишком трудное!

– Синьор Просперо, не оставьте их, ради всего святого…

– И вдобавок, – продолжал Фариначчьо, не слушая его, – при дворе меня ненавидят и готовы смять пальцами, как хлебный мякиш, при первой возможности.

– При дворе есть лица, которыя будут за вас. Я знаю, что кардиналы Франческо Сфорца и Маффео Барберини будут готовы помочь вам…

– Это немного облегчает дело… А как же мне явиться к этим господам?

– Идите прямо к ним; вы их найдете уже приготовленными.

Но не смотря на это, Фариначчьо был в нерешимости, она видна была на его лице, так что угольщик умоляющим голосом, полным слез, продолжал:

– И теперь, когда вы знаете все, неужели вы оставите их погибнуть без помощи?

– А если я погублю себя вместе с ними?

– В доброе дело не должен входить расчет.

Все это говорилось с таким жаром, что Гвидо, забывшись, произнес последние слова своим естественным голосом, Фариначчьо, не в силах будучи удержаться, воскликнул:

– Вы – монсиньор Гвидо?!

– Я? я был им когда-то…

– О, Боже! как вы изменились, – сказав Фариначчьо, протягивая ему руку, которую тот пожал с чувством.

– Теперь, когда вы знаете мое несчастие… когда, вы сами плачете над ним, – неужели вы отпустите меня с моим отчаянием?

– Пусть будет по вашему. Идите и будьте спокойны. Все, что мозг может выдумать и язык произнести, будет употреблено в дело для оправдания тех, её кого вы просите.

– Я этого и жду от вас; в случае неудачи мы прибегнем к другим средствам. Вы увидите… не говорить ей обо мне…. или нет… говорите… дайте ей это кольцо, – оно внушит ей доверие к вам. Между нами кровь её отца, но я за неё пролил эту кровь… я люблю ее… и она не может перестать меня любить – мы связаны на веки и вместе с тем разъединены навсегда; наша любовь – это цветок, который сорвет смерть. – Кончив говорить, Гвидо расстегнул пояс и отдал его Фариначчьо, который не хотел его брать, но Гвидо настоял:

– Я не думаю деньгами отблагодарить вас за то, что вы делаете; благодарность моя кончится только с моею жизнью; но, отказывая мне в моей просьбе принять это, вы меня огорчаете; а вы знаете, что у меня уже и так довольно горя.

Оставшись один, Фариначчьо стал думать о необыкновенности всего, что слышал, и о бедствии, которое висело над головою несчастного семейства Ченчи; потом мысли его перешли к защите, и он мигом нашел, на чем ее основать, и к несчастью был убежден, что это лучшее средство было и единственное. Недостаток Фариначчьо, как адвоката, заключался именно в том, что он слишком быстро останавливался на какой-нибудь одной мысли, и уже ничто не могло его заставить переменить ее. Большею частью он выбирал удачно, но если он сразу ошибался, то уже не было никакого спасения.

На другой день Фариначчьо получил папское разрешение защищать семейство Ченчи. В этом первом успехе он видел хорошее предзнаменование и был вне себя от радости. Он тотчас отправился к адвокатам де-Анжелис и Альтери и упросил их взять вместе с ним защиту семейства Ченчи. Подмога, их была очень важна для него, потому что де-Анжелис, как адвокат бедных, пользовался большой популярностью в народе, а Альтьери, как человек знатного происхождения, был очень, уважаем дворянством. Они не оправдали сразу главной идеи, на которой Фариначчьо основывал свою защиту, но после долгих прений он убедил их, доказав, что на это дело надо смотреть как на безнадежное и идти на риск. На чем он основывал свою защиту, мы увидим после.

Глава XXII. Жертва

Беатриче лежала в своей тюрьме. Все тело её болело страшно, она не могла сделать ни малейшего движения без того, чтобы не испытывать невыносимых страданий, а между тем мысли её были поглощены душевными страданиями, которые для неё были во сто раз тяжелее. Она думала о своем возлюбленном. Судьба разразила над ними свою молнию и сломила их надвое как тростник. В её жизни не было теперь цели; умрет она, или останется жива, все равно, – Гвидо уже не может протянуть ей руку, чтоб удержать её на краю пропасти; еще менее он может протянуть её за тем, чтобы быть её мужем. Она уже более и не думает о жизни, бывшей для неё одним страданием: «Я уже стою одной ногой в гробу, – говорит она про себя, – а Бог простит мне мои грехи за мои страдания. Но он!.. простит ли его Бог? А отчего Ему не простить его? Бог всегда прощает того, кто кается от глубины души. А раскается ли он? Нет, он не раскается; он готов бы вновь сделать тоже самое… да, наверное; иначе он не любил бы меня; я на его месте сделала бы тоже самое. О! несчастная! несчастная! Боже, спаси мне его! После стольких страданий на земле, пускай у меня хотя будет утешение увидеть его в раю, обнять его, сжать его руку! его руку! Да, потому что Провидение изгладит из моих воспоминаний кровь, которою она была облита… Но, Боже, как моя душа страдает от всех этих сомнений! Я точно испытываю горечь второй смерти… О, если б около меня был какой-нибудь святой человек, который бы объяснил мне все, что меня тревожит?…»

– Синьора Беатриче, – произнесла Виржиния, высунув голову из за двери: – господин адвокат Просперо Фариначчьо желает говорит с вами.

– Со мною? Что мне до этого адвоката? Я его не знаю. А впрочем, пускай! их было уж так много! Введите и этого.