Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну и что? – набычился Влад. – Ну и пусть разобрался, вламывать ведь при этом никого не требуют, а? Значит, это только его самого касается, как решил, так и ладно. И плакать тут нечего, – жестко добавил он, взглянув на Ирину. – Радоваться надо, что живым останется. Сколько ему еще?
– Три месяца осталось, – всхлипнула Ирина.
– Пойду-ка я по этому случаю еще вина прихвачу, – сказал поэт.
– Постой, – сказала Ирина, – а почему они и это тоже к выходу Рылевского подтянули?
– Ну, – сказал поэт, – это, может, случайно вышло, сама подумай, как можно просчитать, что именно за неделю до Игорева исхода Юра потечет… э… то есть, извини, согласится? По-моему, ничего тут особенного нет, многих перед концом срока крутить начинают.
Старицкий неторопливо размял папиросу длинными красивыми пальцами и продолжил:
– А может быть, товарищи в такой ненавязчивой форме советуют тебе Игоря в покое оставить?
– Дурак, – сказал Влад, – шел бы лучше в магазин поскорее.
– Зачем? – спросила Ирина. – На хрен им надо?
– Ну, например, Полежаева какого-нибудь начальника наверху подкупила, чтоб уж Игоря с гарантией получить, – предположил поэт и, тут же сообразив, что шутка получилась дурацкая, повернулся к Владу: – А у тебя, кстати, мелочи трудовой не найдется?
Влад зачерпнул мелочи из кармана и протянул ее поэту.
– Иди уж, – сказал он, – пока еще какую-нибудь чушь не выдумал.
– Просто бред какой-то, – сказала Ирина Васильевна, закрывая за Старицким дверь.
– Послушай, – заговорил Влад, – про допрос-то я тебе не рассказал. А гражданин следователь сегодня прямо из себя выходили, чтоб узнать, какой это подлец деньги в тапочки тогда заклеивал.
– Прошлогодний снег, – откликнулась Ирина Васильевна, наблюдая, как хрупкая фигура поэта исчезает в заоконной метели. – А ты что?
– Откуда мне знать, – сказал Влад. – Зато они все про меня, как выяснилось, знают. Так и озадачили, без тонкостей, по-простому: колись, дескать, про тапки – тогда прочее простим. А не признаешься – дело заведем, по чернокнижью[65]. Отпустили подумать.
– Суки, – равнодушно сказала Ирина Васильевна, думая о своем. – Знают ведь, что у тебя детей трое.
– Да ладно, – поморщился Влад, – я не об этом. Значит, кто-то эти тапки на том конце сдал, и притом недавно.
– Понятно тогда, – сказала Ирина, – они к концу срока показания на него в лагере собирали, если на второй раскручивать прикажут. Ты не бойся, это, скорее всего, профилактика, чтоб и тебя заодно пугнуть, не пропадать же работе. С Игорем не общайся много, как приедет, вот и всё.
– А ты уверена, что приедет? – спросил молодой человек. – А может, он сейчас уже в другое место едет? А тебе тем временем советуют: оставь его в покое, подумай о Юре.
Спокойная речь чернокнижника неожиданно подняла все давно передуманные, нерешенные и отброшенные ею проблемы.
Жизнь ее давно уже оползала неизвестно куда, узлы затягивались один за другим, виноватых не было, любое решение казалось пустым и вымученным; единственной реальностью в этом созданном ею самой вялотекущем бреду был Колька, но его существование только отягчало расклад; так зажатый в руке фонарь не освещает ночной дороги, а лишь дает представление о ее непролазной грязи.
Ирина Васильевна уронила голову на стол и зарыдала в голос.
– Постой, постой, – испуганно заговорил Влад, – может, это и к лучшему, потому что Рылевский, даже если и по второму поехал, – герой, а Юру они… Ну, он сам-то считает, что его сломали, и получается, что товарищи, в общем-то, правильно советуют, потому что… Ну, это я так, – неожиданно смутился он, оставляя при себе рассуждение о возможности действия промысла Божия в том числе и через товарищей. – Прости, что-то я не в свое дело…
– Иногда можно и не в свое, – всхлипывая, сказала Ирина. – Тебе – можно…
Речь ее прервал дребезжащий телефонный звонок.
– Европа беспокоится, – злобно сказала она. – Поговорить спокойно не дадут никогда.
Она подняла трубку, чтобы дать отпор любопытству Европы.
– Слушаю, – начала она с достоинством вдовствующей королевы и вдруг закричала громко и тревожно: – Да, слушаю, слушаю, соединяйте, да, – да, жду…
Влад легко поднялся со стула и пошел в прихожую, чтобы отворить дверь вернувшемуся с бутылкой поэту.
3–4
– И мы за ваше сейчас выпьем, – кричал в трубку Рылевский, – на почте тут только не продают, а то бы чокнулись…
Слышимость была скверная: треск, гудки, морзянка, обрывки чужих разговоров.
– Обнимаю, целую!.. – надрывался Рылевский. – Что ты сказала? Что? Повтори!..
Александра Юрьевна сидела напротив него в жестком откидном кресле; полуоткрытая дверь кабины полностью исключала тайну переговоров.
В обшарпанном помещении местной почты никого, кроме них, не было; чечен неторопливо прогуливался под окном.
– Рад слышать!.. – продолжал Игорь Львович; к Ирине, видимо, набилось уже много народа. – Что? Все нормально… Что? А?
Александра Юрьевна поднялась и пошла к выходу; опустевшее сиденье громко хлопнуло.
– Нэ грусти, – ласково глядя на нее, сказал чечен. – Ей – слава, тэбе – сэрдце, каму лучше?
– Сердце? – переспросила Александра Юрьевна, доставая сигарету.
– Сэрдце, и от сэрдца – ласка, – с чувством объяснил Магомет. – Нэ бойся, как брата – примем, как брата – праводим.
– Я не боюсь, – испуганно сказала Александра Юрьевна; через окно было видно, как Рылевский размахивает руками в кабине.
Ловким движением чечен извлек из-за пазухи нунчаки и несколько раз взмахнул ими перед самым носом Александры Юрьевны.
– Пака со мной – ничего не страшно, – пояснил он. – Пакушаете у нас, атдахнете, патом праводим.
– Благодарю, – чтобы уважить его, сказала Александра Юрьевна. – За все благодарю, Магомет.
– Вот тэперь правильно гаваришь, маладец, – простодушно обрадовался он.
Ветер утих, но небо оставалось тусклым и низким; туман неподвижно висел над землей, и казалось, что эти неурочные сумерки вот-вот станут настоящей тьмой.
– Вроде бы недолго ехали, а уже вечер, – сказала Сашка, чтобы поддержать разговор.
– Туман, – объяснил прапор. – До вэчера далеко. И дом рядом, вон, сматри.
И он указал в сторону мрачных сероватых пятиэтажек, с натугой составлявших главную улицу поселка.
– А хочэшь, патараплю? – предложил он и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь и крикнул: – Давай скарей, брат, водка стынет.
Рылевский, как тетерев на току, не слышал и не замечал ничего вокруг.
Чечен взял Сашку за руку и подтащил ее вплотную к кабинке.
– Женщина ждет, брат, – громко сказал он и скорчил Игорю Львовичу страшную рожу. – Нэхарашо, ана тэбя уже два года ждет.
Рылевский повернулся спиной к публике и продолжал разговор. На том конце трубка ходила вкруговую, и, несмотря на то что предназначенные Ирине поцелуи уже несколько раз доставались Старицкому, а питейные и прочие чаянья – семейному и положительному Владу, компания ликовала и всеми силами старалась продлить беседу.
– Что? Что? – кричал Игорь Львович. – Здоров, все в порядке, запасайте как можно больше!.. Справлюсь!.. Что?
