Люди города и предместья (сборник) - Людмила Улицкая

ЕФИМ. Да. Это действительно проблема. Какая бы ни была духовная жизнь — мелкая или глубокая, — духовник нужен. С тех пор как уехал из Вильнюса и лишился общения с духовником, я чувствую потерю. Невосполнимую потерю.

ДАНИЭЛЬ. Хорошо, хорошо… Прости… Я всегда исхожу из того, что довольно нам одного Учителя. Скажи мне, что это — духовник?

ЕФИМ. Как? Тот, кто руководит духовной жизнью, — чтобы не происходило того, о чем ты говорил: самокопания, самоанализа.

ДАНИЭЛЬ. А ты хорошо умеешь различать — где кончается духовная жизнь и начинается практическая?

ЕФИМ. Нет.

ДАНИЭЛЬ. Ладно. Тогда скажи мне, что тебя сейчас больше всего мучает? Ну? Больше всего?

ЕФИМ. Тереза.

ДАНИЭЛЬ. Твоя жена?

ЕФИМ. У нас духовный союз.

ДАНИЭЛЬ. Я всегда думал, что любой брак духовный союз.

ЕФИМ. Мы живем как брат с сестрой.

ДАНИЭЛЬ. Вместе? Вы живете вместе — и как брат с сестрой? Вы что, святые?

ЕФИМ. Нет. Только искушения как у святых. Тереза годами страдает от ужасных посещений, но я не могу тебе об этом говорить. Последний год я ощутил на себе это ужасное присутствие.

ДАНИЭЛЬ. Молчи, молчи! Ничего мне не говори! Я не духовник! Мой брат всегда говорит, что я обыкновенный социальный работник, но без зарплаты. Так вы состоите в браке, живете в одной квартире и не спите в одной постели?

ЕФИМ. Так мы решили с самого начала… Терезу выгнали из монастыря, она была в отчаянии. Меня, напротив, в монастырь не брали, а рукоположить не могли, потому что я был не женат… Такая была сложная проблема… И мы обвенчались, чтобы меня рукоположили.

ДАНИЭЛЬ. Так у вас фиктивный брак! Зачем такие сложности? Иди и спи со своей женой! Сколько тебе лет?

ЕФИМ. Сорок один.

ДАНИЭЛЬ. А Терезе?

ЕФИМ. Сорок один.

ДАНИЭЛЬ. Так иди и поторопись! Потом женщины перестают рожать. Вы родите детей, и не будет у тебя никаких духовных проблем.

ЕФИМ. Я не понимаю. Ты, монах, говоришь мне такие вещи?

ДАНИЭЛЬ. Ну и что — монах? Это мое дело, что я монах. Мне жизнь была подарена, и я свою обещался подарить. И все. Но ты еврей, а евреи никогда не знали монашества. Даже в общине у ессеев были женатые люди, не все безбрачные. Сирийцы и греки придумали монашество. Они много чего придумали, что к нам не имеет отношения. Иди к своей жене. Тебе нужен духовник? Тебе нужно, чтобы за тебя принимали решения? Хорошо! Я беру на себя! Иди и спи со своей женой…

41

1983 г., Кфар Саба.

Тереза — Валентине Фердинандовне

Милая Валентина!

Ваши письма очень поддерживают меня, и последнее, где Вы пишете о Вашей поездке в Литву, к патеру S., наполнило меня грустью. Как много я потеряла! Но как много и приобрела! Я не могу сказать, что теперешняя жизнь хуже или лучше моего прошлого, но изменения такие глубокие, что и сравнивать нельзя. Наконец-то вокруг нас появилось несколько единомышленников, из числа прихожан брата Даниэля. Конечно, это не то, к чему мы привыкли дома, здесь все гораздо разнообразнее, и люди тоже — из разных стран и городов, даже по-русски все говорят по-разному.

Ефим чувствует себя, конечно, одиноким, но для нас, когда мы вдвоем, одиночество уже не так трудно. Мы оба страдаем от церковной неустроенности, нет полного удовлетворения от того, что мы сейчас имеем. Ефим ездит в Русскую Зарубежную церковь — отношения его с «красной» церковью совсем не сложились. Иногда навещаем католиков — своеобразный приход отца Даниэля, который служит на иврите католическую мессу. В иврите я уже несколько продвинулась, могу немного разговаривать. Но о самом важном, о самом сокровенном говорить не с кем, и только с Вами я могу обсудить личную жизнь.

Милая Валентина, Вы были замужем двадцать лет, и обет приняли уже после смерти супруга — это лучшее, что может сделать вдова. У Вас иной опыт, но Вы поймете меня лучше, чем кто бы то ни было, потому что Вам знакомы оба эти состояния — и замужней женщины, и монахини. Хотя, конечно, монашество тайное, монашество в миру имеет свои отличительные черты, но многие умудренные опытом люди считают, что это во многих отношениях сложнее. Мне Ваша жизнь кажется образцом женского служения — выйти замуж, быть верной женой, родить ребенка, а овдовев, принять обеты.

А Ваши переводы Евангельских текстов на современный русский язык, открывающие новые смыслы и оттенки, сделанные одним велением сердца, — не есть ли это настоящее монашеское служение?.. Что же касается меня, я в моем пребывании в монастыре не вижу ничего, кроме дисциплинарного подвига. Тот духовный рост, ради которого и существует монашество, не происходил. Смею даже думать, что моя духовная жизнь с выхода из монастыря стала богаче, а страдания, с этим связанные, представляют собой отдельную школу.

Есть такие интимные вещи, дорогая Валентина, о которых я, наверное, никогда не смогла бы сказать вслух, но написать почему-то проще. Брак наш с Ефимом, задуманный как духовный, таковым не остался и приобрел новый смысл. Конечно, это решение мы никогда бы не смогли принять самостоятельно, мы оба слишком робкие люди для такого дерзкого решения, но помог нам брат Даниэль. Его уж никак нельзя заподозритьв робости: он воевал, работал среди немцев, совершал геройские поступки.

Новая супружеская жизнь, с благословения Даниэля, омрачена одним препятствием. Может быть, мой с детства развившийся страх и отвращение к физическим отношениям между мужчиной и женщиной тому причина, но ворота мои накрепко заперты, и близость наша неполная. Это меня ужасно удручает, потому что годы уже самые критические, и если мы не сможем исполнить главного назначения брака и родить ребенка, не лучше ли нам было оставаться в прежнем состоянии?

Ефим меня утешает, нежен безгранично, из объятий не выпускает, и все мои многолетние страдания, связанные с вражескими посещениями, отошли от меня.

Порой меня омрачают мысли о моем отступничестве — обет свой я нарушила, и только мысль о потомстве, которое могло бы оправдать это нарушение обета, поддерживает меня.

Как всегда, прошу Ваших молитв. Но, может быть, Вы сможете дать мне и какой-то практический совет. Бедный мой муж, который бьется о мое несокрушимое во всех смыслах девство, умоляет меня не огорчаться, говорит, что вполне счастлив, но боюсь, что говорит он это только из милосердия. Я прошу прощения, что обременяю Вас своими мучительными проблемами. Я давно уже хотела написать Вам, но это было очень трудно. И нет другого человека на свете, к которому я могла бы с этим обратиться.

Любящая Тереза.

42

1983 г., Москва.

Валентина Фердинандовна — Терезе

Дорогая моя девочка!

Мы так плотно общаемся с тобой последние годы, что возникает ощущение такого полноценного и богатого общения, а не только переписки. Меня очень встревожило твое последнее письмо. Твой расчет на мой разнообразный житейский опыт, дорогая Тереза, совершенно ошибочен. Брак мой с Аркадием Аристарховичем не был счастливым, и боюсь, что самый главный опыт, который я извлекла из моего замужества, был опыт терпения. Моим родителям Аркадий не нравился, и они не давали мне благословения, но я настояла, и трудный мой брак я связывала впоследствии именно с этим обстоятельством. Я была безумно влюблена, ничего не слышала и не видела. Действительно, он был блестящим человеком, много меня старше, что было для меня особенно притягательно. Уже в первый год, когда я была беременна Кириллом, у Аркадия появилась любовница, и это открытие совершенно меня потрясло. Мы прожили двадцать лет, и я вынуждена была жить в соответствии с его представлениями о браке: он имел полную сексуальную свободу, а я никогда об этом и не помышляла. Самым горьким в моей жизни было то, что Кирилл, вырастая, склонялся к жизненной логике отца и порицал меня за бессловесное служение. Какой-то налет пренебрежения, если не презрения.

Последний год жизни Аркадия Аристарховича, когда он был сильно болен, к нам в дом постоянно приходила его подруга, которая буквально горшки из моих рук вырывала, и я должна была принять это со смирением. И даже на похоронах, у гроба, эта Марианна Николаевна стояла рядом со мной в глубоком трауре. Все это я пишу, чтобы ты поняла, Тереза, что брак мой был очень тяжелым, мучительным, хотя я его берегла до самого конца и никогда не давала Аркадию Аристарховичу развода. Семье не дала распасться. А ведь он много лет об этом меня просил.

Давно умерли родители, и, казалось бы, не имеет никакого значения то, что я вышла замуж без благословения. Но теперь могу тебе сказать, что только в монашестве я нашла свое правильное место: моя добровольная работа, которая мало чем отличается от рабства — ты знаешь, как тяжело мне даются эти ночные труды, — доставляет большое удовлетворение, и это единственное, что я делаю для Господа, и только это и составляет мою радость.