Никодимово озеро - Евгений Титаренко

— Извини… Нечаянно…

— Я знаю, что тебе тут плохо… — сказал Сергей. — Но побудь, не ходи никуда. Я завтра рано приеду. Что тебе в голову пришло?

— Я побуду… — сказала Алена. — Вечерами мне теперь всегда плохо, Сережка…

— Ну не расстраивайся. Иди, а то они уже гадают, наверно…

Она кивнула. Сергей снова легонько подтолкнул ее к дому..

— До завтра!..

Когда калитка за ней закрылась, он еще постоял немного, чтобы удостовериться, что она ушла. Потом тяжело, всей грудью вздохнул.

Вечерний воздух был полон хмельной ароматной свежести. Раньше такими вечерами глупо верилось, что все-все впереди будет хорошо — как надо… Теперь иные думы отягощали голову Сергея.

Проходя мимо домов Николая, Галины, он замедлил шаг и оглядел темные окна.

В кедровник Сергей вошел, сойдя с дороги, близ двух кряжистых широколапых кедров на опушке. Углубился настолько, чтобы видеть крайние домики Южного, зарю над поселком, дорогу и пустырь близ улицы Космонавтов. Остановился в зарослях молодого вереска, под кедрами, и, прислонясь к одному из них, стал ждать ночи…

Тишина сначала загустела возле него, под кедрами, а уж потом легко, неслышно стала растекаться кругом: по лесу, через поляны близ опушки, на дорогу, на поселок за ней.

Процокала и боязливо умолкла невидимая пичуга в кустах вереска. Запоздалая сорока выпорхнула с чьих-то огородов, исчезла за деревьями, потом коротко мимоходом отстрекотала над головой и улетела невесть куда, протрещав шальными сорочьими крыльями.

Тайга, безмолвная, оцепенелая, жила своей тайной вечерней жизнью, и кто-то поглубже зарывался в дупло, кто-то сникал, чтобы раствориться на черном фоне кедровых лап, кто-то уползал под валежник, под опавшую хвою в надежде уснуть, смирив до утра биение сердца, дыхание… Но кто-то другой тем временем осторожно напрягал мускулы, пробуя гибкий хребет и сильные лапы, чтобы не сомкнуть глаз, пока обволакивает землю благодатная летняя ночь. Безмолвная тайга одинаково укрывает всех. Для друзей и врагов, для жертвы и хищника — она каждому заготовила уголок.

Полоска зари быстро темнела у основания, блекла, пока не стала едва уловимой ниточкой — далеким мерцанием чьих-то нездешних закатов и рассветов. Дымы растворились в грязно-сером, темнеющем небе. Давно умолк репродуктор в центре поселка, ошеломив на прощанье веселой свадебной песенкой после грустных вальсов и танго: «Еще пожелать вам немного осталось, чтоб в год по ребенку у вас нарождалось!..» Где-то надсадно взревел тракторный мотор и сразу умолк, будто умер на исходе напряжения. Темнота наползала из глубины кедровника и со стороны домов. Когда стали различимы лишь ближайшие стволы в нескольких шагах вокруг, Сергей углубился еще несколько вправо от дороги на Никодимовку и двинулся вдоль нее по направлению к деревне.

Он шел довольно быстро, но неслышно, ступая пружинистыми ногами, как ступает на охоте волк. Чутко улавливал любой признак движения за собой или по сторонам и долго вглядывался в темноту, чтобы удостовериться в ошибке. А когда щелкнула сухая ветка в кедровой гущине, замер на полушаге и несколько минут вслушивался в глухую, ватную тишину.

Со стороны урмана едва уловимо тянуло сыростью. Чем дальше от Южного, тем реже попадались под ногами валежник, сухие травянистые взгорки, все чаще мягко проминался под кедами густой, податливый мох, в котором даже прошлогодняя шишка ощущалась, как булыжник: можно было прибавить шаг.

Над головой смыкались черные кроны. И редкие звезды казались затерянными, в безлунном небе: они появлялись из черноты и пропадали в ней, мелькнув недолговечной голубоватой искрой. Мрак по сторонам, если долго вглядываться в него, имеет смутные очертания и тяжело ворочается, как живой. Ходьба согревала, но иногда от напряжения по телу пробегала зябкая судорога.

Раз, шурхнув почти у самого лица, метнулась перед носом какая-то птица, и он едва не прыгнул в сторону от нее. Эти тревожные ночные птицы всегда появляются бесшумно и исчезают, почти задев тебя незримым сильным крылом. Он посмеялся в душе этой непредугаданной встрече и опять, настороженный, молчаливый, шел, высматривая у подножия кедров неподвижные сгустки темноты. За все время лишь дважды неуверенно шелестнул в кронах ветер, чтобы тут же угаснуть. И снова давила уши мертвая тишина, снова от напряжения вдруг начинали мельтешить перед глазами прыгучие шарики. Приходилось ослаблять зрение, чтобы избавиться от них.

Сергей был готов ко всему и, притупив на время все побочные ощущения, напрягал слух. Он ждал неожиданностей и для первого, самого решающего движения был собран в комок. Он не представлял, какую опасность преподнесет ему ночь, и готов был к любой из них… Но вдруг похолодел в оцепенении. До этого он не представлял, что значит «волосы встали дыбом», — теперь испытал это, когда со стороны дороги, за его спиной, тишину расхлестнул пронзительный крик: «Сере-о-ожа-а-а!..» — и оборвался вдруг.

Потом, уже спустя какое-то время, Сергей мог установить относительную последовательность дальнейших событий. А тогда все совершалось как бы мгновенно — действие опережало мысль.

Страх и ужас звучали в призывном крике Алены. Сергей бросился на этот крик. Судя по тому, как долго потом горела кожа лица, рук — его хлестали по телу кусты вереска или шиповника, через которые он продирался. И он, конечно, думал. Потому что сначала закричал про себя: «Але-на!..» А в следующее мгновение, когда сообразил, что его не слышно, закричал в голос: «Але-на!..» И тогда же подумал, что это надо — предупредить ее о себе. Ее, кого-то другого — предупредить, что он здесь, что он рядом…

Разделяло их, может быть, всего сто метров, но шум борьбы и натужный зов: «Сережа!» — дошли до него не сразу. Алена задыхалась — это он уловил, но осознал потом. Он выкрикнул: «Здесь я». И может быть, всего секунды отделяли момент, когда ночную тишину разорвал пронзительный Аленин крик, от момента, когда он понял, что уже на месте, когда метнулась на него чья-то чужая черная тень. Он рванулся навстречу неизвестному, и они сшиблись, как два тарана. Сергей не знает, куда нанес удар, но целил в голову, и кулак попал во что-то жесткое, неподатливое. Оба не рассчитали инерции противника и упали, когда, разорвав темноту, грохнула вспышка ружейного выстрела. Теперь все измерялось несколькими ударами пульса. Сергей вскочил на ноги, метнулась к нему Алена: «Сережа!» Он узнал ее, его второй удар пришелся в воздух, по направлению к урману трещали сучья — все это было почти одновременно.

— Жив?! Ты жив?! — задыхалась Алена. Он не успел ничего ответить, он рванулся туда, куда бежал от него противник. Алена уцепилась за его руку, чтобы направить в другую сторону: — Сюда! — Только немного позже они поймут оба, что тех было двое, и один сразу с выстрелом бросился от Алены вдоль дороги на Южный, второй, от Сергея, — по направлению урмана. А тогда он, сразу услышав движение со стороны дороги, сообразил, что жесткое под ногой у него — ружье, и подхватил его.

— Стой!

Одновременно встречный возглас из темноты:

— Кто здесь?!

Сергей толкнул Алену за кедр, сам, прижавшись к ней, щелкнул курками.

— Не подходи!

— Кто это?! — С фальшивой тревогой в голосе повторил неизвестный, но все же остановился, и перед глазами Сергея, в нескольких шагах от него, примерно на том самом месте, где только что воевала Алена, вырисовался темный силуэт.

— Не подходи. Я спущу курки, — предупредил Сергей.

Он не знал, из какого ствола произведен выстрел, и взвел оба курка, положил пальцы на оба спуска.

Владеть, ружьем его учил когда-то отец: у них была хорошая бельгийская двустволка… Отец его погиб геройски. — не умер, а погиб, хотя другие этого не понимают. Он был техником, но последний год работал формовщиком на чугунолитейном. Ни мать, ни соседи не поняли его, когда он переменил чистую работу в химлаборатории на тяжелый труд формовщика. «Надоело считать копейку!» — объяснил он матери. Но хоть и стал получать в три с лишним раза больше денег, в доме от этого не прибавилось роскоши. Мало того, он стал брать на дом чертежи из бюро технической информации, чтобы еще подрабатывать, и просиживал все свободное время над чертежной доской. Вдруг отказался от неизменного стаканчика к ужину, от охоты, от подледного лова, который был его страстью. Мать удивлялась: «Куда ты копишь?» Он посмеивался: «Фиат» купим Сереге, дачу выстроим, приданое заготовим! Что он у нас — бесприданец будет?!» Но и Сергею эти перемены в доме не нравились. Заметив его сумрачное лицо, отец отводил глаза в сторону. «Учись, сын, в остальном когда-нибудь сам разберешься. Главное — будь мужчиной. И цени мать». Потом однажды пришел — мать была на базаре — желтый, как мумия, лег на диван… «Все, сын. Простите меня, подвел я вас, не выдюжил… Хочешь — позови «скорую». Когда «скорая» пришла, он уже умер. После него осталась сберегательная книжка на две тысячи шестьсот рублей и записка с наказом матери, когда станет невмоготу, пойти к Филиппу Филипповичу, начальнику лаборатории — он куда-нибудь определит ее хоть ученицей для начала… Только в эти дни выяснилось, что еще год назад он узнал от фронтового друга-врача о своей скорой смерти и не согласился на рискованную операцию каких-то хитрых раковых метастаз, скрыл свою болезнь и пошел работать в литейный. Над гробом отца впервые подумал Сергей о жизни и смерти. Он просидел над ним всю ночь и решил для себя, что умирать, как умер отец, не страшно. Мать никогда не работала, имела незаконченное среднее образование, то есть не имела его по нынешним временам, и скоро пошла к Филиппу Филипповичу, так как деньги отца решила сберечь до учебы Сергея в институте. А сам Сергей уже на следующий день после похорон определился на завод стройдеталей сколачивать деревянные щиты для снегозадержания: пятнадцать копеек щит. Утром отдавал Алене учебники, она прятала их, он отправлялся на завод, вечером забирал учебники у Алены, шел домой. Демарш этот мать вскоре обнаружила, пришлось вернуться в школу. Мать устроили в лаборатории, но бельгийское ружье в первые месяцы после отца все же пропало в комиссионном…