Рассказы о верном друге - Борис Рябинин

Но главное, что она была жива, живехонька! Увидев меня и Бенно, она радостно попрыгала вокруг нас, затем, по своему обыкновению быстро успокоившись, села с умильным видом, как бы спрашивая: «А ну, что прикажете делать дальше?»

Что дальше? И тут кто-то вспомнил: а где же лиса? Из норы больше никто не появился.

— Надо разрыть! — сказал председатель. — Доконать! А то от нее все равно житья не будет. Раз повадилась ходить за курами, не отстанет, пока всех не перетаскает. На другое место переселится, а за курятиной — жди, придет.

Сбегали за лопатами. Нора оказалась очень глубокой. Извилины ее уходили далеко под корни деревьев. У землекопов по лицам катился пот; они рыли, сменяя друг друга.

Наконец, тесный длинный лаз расширился. В конце его, перед самым логовом, лежала задушенная огневка. Своим телом она закрывала четырех, тоже мертвых, лисят. Смокки справилась со всеми пятерыми.

С трофеем в виде пяти лисьих шкурок мы возвращались обратно. Ну, Смокки — отличилась! Все разговоры вертелись около нее. Конечно, вспомнили опять про передушенных ею крыс.

— Сколь вреда от них терпим! — сокрушенно заметил один из пожилых колхозников, почти из слова в слово повторяя однажды высказанную мне жалобу председателя. — Отрава их не берет. Зачем им отраву брать, когда вокруг еды — ешь не хочу, зерна горы…

— Кажинный год, скажи, как семена с осени в закрома засыпать, так процент «на крыс» высчитывать, — заметил другой. — Ровно подать какую платим…

— А зачем терпеть? Почему бы вам не завести парочку-другую таких? — показал я на Смокки. — Они бы управились. Щенков я помог бы вам достать. От той же Смокки…

— От нее? — сказал первый колхозник, уважительно взглянув на семенившую рядом со мной Смокки. — Не плохо бы. Настоящая крысья смерть!… Как скажешь, председатель?

Председатель ответил, почесав в затылке:

— Надо подумать…

Боюсь, что он думает до сих пор.

С вечерним поездом я с Бенно и Смокки вернулся домой.

На этом кончается рассказ про маленькую отважную Смокки, Крысиную Смерть, слышанный мною от Александра Павловича Мазорина.

С тех пор прошло много лет.

Но и по сей день мне слышится этот укоризненный вопрос: «А почему бы вам не завести парочку-другую таких?»

И в самом деле: почему?

До каких пор можно безропотно мириться с ущербом и откармливать стаи жирных ненасытных серых разбойниц, хозяйничающих в наших хлебных амбарах, складах?

Чего проще: обзавестись бы каждому колхозу семейкой собак-крысоловок, наподобие Смокки. Ведь держит же охотник собаку для своих нужд. Что мешает сделать это артели? Сколько народного добра сберегла бы пара таких небольших ловких собачат! А?

БЕННО И БИАНКА. ИСТОРИЯ ДВУХ ДОБЕРМАНОВ

Как-то я обратил внимание на отчетливый белый шрам на левой кисти Александра Павловича Мазорина. Когда он повернул руку, оказалось, что точно такая же метка есть у него и на ладони. Не требовалось быть особым знатоком, чтобы понять, что эти следы оставили чьи-то зубы.

— Кто это вас так? — спросил я его.

— Это? — Александр Павлович помедлил, проведя двумя пальцами по рубцу. — Смешно сказать, но с этого началась одна из самых сильных привязанностей в моей жизни…

— Почему смешно?

— Для многих, кто не привык иметь дело с собаками и близко не знает их, кажется смешным проявлять какие-то чувства к ним…

— Разве вы стыдитесь этого?

— Я — нет…

Так, из напоминания о шраме, возникла наша очередная беседа, и так родился этот рассказ, посвященный еще одному четвероногому герою, доберман-пинчеру Бенно, и его подруге — Бианке. Не тому Бенно, о котором читатель знает из истории маленькой Смокки, а его предшественнику, Бенно-первому, с которого как собаковод когда-то начинал Александр Павлович. Именно с этих двух доберманов, а главным образом с Бенно, он и прослыл доберманистом высшего класса.

Говорят, что у каждого собаколюба бывает только одна собака. Это — в том смысле, что сколько бы их ни прошло через его руки, только воспитанию одной он отдастся со всем пылом, на какой способен, только для одной не пожалеет ни времени, ни сил, чтобы сделать из нее настоящего друга (старая собаководческая поговорка гласит: сколько вы вложите в собаку, столько она и отдаст вам!), и только одна будет служить ему так, что он никогда не забудет ее, а все следующие явятся лишь слабой копией первой… Если основываться на примере с Бенно, то, пожалуй, с этим можно согласиться.

Впрочем, только ли один Бенно — доказательство этого?

Таким же неповторимым был для меня дог Джери. Вероятно, такую «единственную» собаку мог бы назвать любой «собачник». Во всяком случае, что касается Александра Павловича, то и спустя много лет после гибели Бенно в доме Мазориных слышалось: Бенно, Бенно…

Но — предоставим слово самому Александру Павловичу.

Бенно приехал

— Получайте вашу собачку! — не без ехидства сказал проводник и посторонился, пропуская меня в вагон.

Легко сказать «получайте»! Пес меня не знает, я его — тоже. Из присланных документов мне было известно его происхождение, год и месяц рождения, какими наградами отмечены родители. В графе «примечания» было особо подчеркнуто: «злобный». Вот и все мое знакомство с ним.

Но вас, возможно, интересует, каким образом и откуда он приехал ко мне в багажном вагоне?

В те времена, к которым относится наш рассказ, а было это еще до войны, собак можно было выписывать по почте, как книгу, например, или другую вещь. Вы переводили деньги — вам присылали собаку, снабдив ее питанием на всю дорогу, а дальше уж было дело вашего Опыта, находчивости и инициативы.

Доберманы тогда входили в моду. (Ведь на собак тоже бывает мода! Точно так же потом пришла популярность к овчарке.) У нас их было еще мало.

Так случилось, что первый мой породистый пес приехал ко мне из-за границы. Я выписал его из Германии. Как известно, доберман-пинчер был выведен именно там. Долгое время немцы были монополистами этой породы.

Вытащив из кармана заранее припасенный кусок колбасы, я шагнул в темное нутро вагона.

Вокруг громоздились горы багажа. Вверху решетчатым четырехугольником маячило окно. Наверное, подумалось мне, совсем не весело ехать вот так, в полном одиночестве, наглухо запечатанным в четырех стенах, прислушиваясь к стуку колес, даже если ты всего лишь собака… За пять суток, небось, одичал пес!

В углу послышался шорох. Ага, вот она, клетка: Чуть поблескивали металлические прутья, которыми была забрана лицевая сторона клетки. Когда глаза немного привыкли к слабому освещению, я различил за ними смутные очертания собаки. Будучи темной окраски, она почти сливалась с окружающим полумраком. Только фосфорически светились два зеленых глаза.

При моем приближении пес угрожающе зарычал и метнулся в сторону, но, ограниченный тесным пространством, вынужден был встретить опасность лицом к лицу. Опасностью для него, очевидно, представлялось в эту минуту мое вторжение. Впрочем, как мне стало ясно позднее, он был совсем не трус…

Пошарив, я ощупью нашел запор и стал осторожно открывать узенькую, затянутую проволочной сеткой, дверцу. Приговаривая: «Хорошо, хорошо…» (как будто пес мог понимать меня!), я совал через прутья колбасу. Раздражающий запах ее, по моим расчетам, должен был умилостивить животное. Но я еще плохо знал доберманов.

Дверца открылась со скрипом.

— Ну, иди ко мне… Иди, не бойся… — повторял я как можно ласковее. Я знал: собаки реагируют на интонацию.

Но пес только плотнее прижимался к задней стенке, продолжая при каждом моем движении и звуках моего голоса издавать глухое, не предвещавшее ничего доброго, рычание.

— Его, брат, колбасой не купишь! — проговорил за моей спиной проводник. — Пробовали — не берет, бросается… Ох и лют! Злющий и недоверчивый… За всю дорогу куска ни у кого не взял!

Для служебной собаки это лучшая характеристика, но сейчас она не радовала меня.

Я попробовал отойти от клетки, оставив дверцу открытой. Нет, не выходит все равно. И в самом деле, видно, одичал. Придется действовать смелее. Не съест же он меня!

Подойдя к клетке вплотную, я решительно, но без излишней резкости (резкость, порывистость всегда вызывают ответную реакцию), просунул внутрь руку и потянулся к собаке, чтобы взять за ошейник, надетый на ней.

В тот же миг пес, сделав молниеносный выпад, впился зубами в кисть. Он не отскочил сразу же, как делают все доберманы, а, не отпуская меня, злобно морщил свою длинную, узкую морду.

Я едва не вскрикнул от боли. Быстрые горячие струйки потекли по пальцам. Однако усилием воли я сдержался и не вырвал руку.

Более того. Как будто ничего не случилось, продолжая все так же ласково разговаривать с собакой, я сунул туда и вторую руку, ткнув колбасой прямо в морду добермана. Затем, положив колбасу перед ним, смело погладил его, неторопливо проведя по морде, по лбу, задержался на затылке и легонько поскреб за ушами.