Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

Этот стыд, писала она, также был причиной, по которой она предпринимала титанические усилия для сокрытия правды о своем происхождении. «Однако, – заключила она, – к моему большому удивлению, в последнее время я стала мысленно возвращаться в эти годы и попыталась разобраться в них».

Поэтому, когда мне было одиннадцать лет, моя мать пересекла Атлантический океан и оказалась на Брансуик-сквер в попытке понять свое прошлое, – точно так же, как и я сорок лет спустя.

Усилия моей матери по самоизоляции от болезненных детских воспоминаний были настолько успешными, что она сделала поразительное открытие: госпиталь для брошенных детей в том виде, каким она его знала, закрыл свои двери всего лишь через десять лет после ее ухода. Его закрытие стало неизбежным, так как пропасть между все более прогрессивными взглядами общества на детское развитие и жестокими обычаями госпиталя продолжала расширяться. В 1918 году парламент принял закон о просвещении, провозгласивший новую эру в детском образовании. Закон отменял плату за обучение в начальной школе и повышал возраст, при котором дети могли заканчивать школу, с двенадцати до четырнадцати лет. Дальнейшие нововведения были заторможены Великой депрессией 1930-х годов, но Вторая мировая война вновь вернула внимание Англии к ее детям.

Новый импульс перемен наступил во время операции «Дудочник» – одобренной правительством массовой эвакуации, которую Лена попыталась использовать как рычаг давления, чтобы забрать Дороти. Нация пришла к выводу, что разлучение детей с матерями может вызвать значительный и долгосрочный психологический ущерб. Разумеется, британское правительство столетиями отнимало незаконнорожденных детей у их матерей, но после операции «Дудочник» дети любого происхождения и положения испытали травму разлуки с родителями, и страна наконец заметила последствия.

Это также было славное время для детской психологии, расцвет которой пришелся на послевоенную эпоху, когда исследователи стали распространять идеи, коренным образом изменившие взгляды общества на воспитание детей. Анна Фрейд благодаря своей работе с детьми, разлученными с родителями во время Второй мировой войны, признавала роль, которую играет семейная структура для помощи людям при долгих периодах стресса. Дональд Винникотт, один из первых в Британии детских психоаналитиков с медицинским образованием, выдвинул идею о том, что мать инстинктивно умеет заботиться о своем ребенке без помощи специалистов. А Джон Боулби (тот самый Джон Боулби, который, к сожалению, считал незамужних матерей душевнобольными) революционизировал область детского развития своей теорией привязанности.

Эти культурные сдвиги заложили основу для будущего, но трагическое событие стало поворотной точкой в крушении госпиталя для брошенных детей. 9 января 1945 года, менее чем через год после отъезда моей матери, двенадцатилетний валлийский мальчик был убит своими приемными родителями в Шропшире. Хотя мальчик не бы подопечным госпиталя, будущее этого учреждения оказалось размытым волной общественного негодования и требований публичного расследования обращения с брошенными детьми в Англии.

Несмотря на продолжавшуюся войну, смерть мальчика привлекла значительное внимание, настолько сильное, что расследование возглавили министр образования, секретарь министерства внутренних дел и министр здравоохранения, которые создали комиссию для защиты детей, лишенных родительского воспитания.

На удивление, эту комиссию возглавила женщина – госпожа Мира Кертис, просветительница и гражданская служащая. Вместо назначения в силу общественных связей члены комиссии были профессиональными медиками, педагогами, гражданскими служащими и священниками. Более половины из них были женщинами. Иными словами, впервые более чем за двести лет традиции госпиталя попали под пристальное изучение женщин.

После того, как король Георг II подписал патент об основании госпиталя для брошенных детей, мнения женщин о детском воспитании практически игнорировались. «Достойные и Высокочтимые Дамы», без которых госпиталь не смог бы существовать и которые подписали первую петицию с обращением к королю позаботиться о найденышах, в итоге оказались обойденными в пользу мужчин-распорядителей. Эти мужчины принялись внедрять «надлежащие методы» детского воспитания без консультации с женщинами и отвергали бесчисленные просьбы о воссоединении, считая свою опеку лучшей, чем могла обеспечить мать ребенка. А в итоге комиссия, состоявшая преимущественно из женщин, наконец перевернула эту темную страницу британской истории.

Масштаб расследования комиссии был широким и не ограничивался госпиталем, но распространялся на приемную опеку, групповые дома и государственную опеку над детьми в целом. Комиссия также рассматривала помощь, оказываемую бездомным детям, инвалидам или вовлеченным в криминальную деятельность.

В сводном резюме работы комиссии, получившем название «Отчет Кертис», звучала особенно жесткая критика в адрес государственной опеки, с обилием примеров, пугающе сходных с описаниями моей матери о распорядке жизни в госпитале. В отчете подвергалась критике процедура приема, часто заставлявшая детей испытывать «горе, страх и растерянность», в том числе требование избавиться от одежды, обязательное купание и облачение в одинаковую форму[88]. Одинаковая форма детей закрепляла клеймо нищеты и подавляла индивидуальность, как было сказано в отчете. Комиссия также отметила, что мало внимания уделялось играм и прогулкам на свежем воздухе и детям разрешалось иметь слишком мало личных вещей или игрушек. Не имея доступа к газетам, карманным деньгам или к элементарной информации о жизни вне учреждения, где они росли, дети часто выходили в жизнь, лишенные основных знаний о сексе и репродуктивном здоровье, либо даже не умели пользоваться деньгами. В результате у них возникали большие затруднения в уходе за собой и тем более в попытках вписаться в общество и адаптироваться к нему.

В отчете говорилось о том, что служебный персонал таких учреждений недостаточно подготовлен либо вообще не имеет подготовки и уделяет мало внимания детям. Хотя многие дети получали адекватную заботу в смысле еды, одежды и проживания, они часто проявляли «желание ласки от незнакомых людей», что составляло «разительный и болезненный контраст по сравнению с поведением нормального ребенка такого же возраста в родительском доме»[89]. Члены комиссии, которые весьма критически относились к предпосылке о том, что девочек следует воспитывать как домашних служанок, отмечали, что «ничто не может оправдать отсутствие заботы, которое часто проявляется в выборе работы, наилучшим образом приспособленной для детей, лишенных нормальной домашней жизни, так как хорошая и увлекательная работа может быть единственным средством компенсации за их утраты»[90].

На ста девяноста пяти страницах отчета были перечислены другие проблемы: чрезмерная изоляция, отсутствие интеллектуальной стимуляции, неспособность даже рассмотреть возможность разрешить детям видеться с родственниками, которые «при надлежащем поощрении могут проявить интерес к ним»[91], и, наконец, клеймо бедности и стыда. В общем и целом, все было так, как описывала моя мать, но подробно запротоколировано в хронологическом порядке. Впервые то, что ей довелось пережить в госпитале для брошенных детей, подверглось категорическому и недвусмысленному осуждению.

Выводы комиссии были не менее категоричными. Государственная опека