Гюнтер Грасс - Ирина Млечина

Грасс повторял: надо стремиться к тому, чтобы 1980-е годы не стали «десятилетием Оруэлла», чтобы не сбылось его «шокирующее видение будущего», в которое он помещает своего героя Уинстона Смита. Он говорил о политиках и ученых, которым следовало бы в свое время прислушаться к Оруэллу, но которые «отмахнулись от него и высмеяли: что он там себе напридумал, этот писатель!».

Конечно, признавал Грасс, было бы очень просто мерить этот роман о будущем его деталями, которые не сошлись, и «задешево его опровергнуть». Изображенный им Лондон не соответствует нынешней реальности и описанные им постоянно ведущиеся межконтинентальные войны трех равновесных мировых держав тоже пока еще не начались. Но в остальном!

«Многие угаданные Оруэллом тенденции подтвердились». Что бы ни происходило с нами, вплоть до самых простых вещей, говорил Грасс, отныне и в будущем связано с мировой политикой. Никакая ваша идиллия мирной безбедной жизни (даже когда речь идет просто о строительстве спортивного сооружения с бассейном) уже не гарантирована: «Мы находимся в десятилетии Оруэлла». Доминирующая идея этого десятилетия — «разоружение через вооружение» — заставляет Грасса вспомнить гениальное «двоемыслие» Оруэлла и его «новояз».

То, что военными делами занимается «министерство мира», а «полиция мысли», надзирающая не только за действиями человека, но и за его мыслями, именуется «министерством любви»; то, что лживая насквозь пропаганда подчинена «министерству правды», — всё это, считал Грасс, современный человек уже вкусил сполна: «Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — это сила».

Эту точно уловленную и сформулированную Оруэллом изощренную ложь немцы если и не поняли, то ощутили сполна. А между тем именно немцы, говорил Грасс, нуждаются в правдивых и честных политиках, которые не вводили бы их в заблуждение с помощью «новояза»: «Именно потому, что Германия стала зачинщицей двух мировых войн и из-за Германии разделена Европа, долг нашего народа — избегать всякой демонстрации силы… и доверять только тем политикам, которые показали себя способными к соблюдению мира».

Всё это писалось, думалось и произносилось в те годы, когда создавалась «Крысиха». Характерно, что героя романа Оруэлла, сильно боящегося крыс, пытают именно с помощью крысы. Человек как объект насилия, постоянного контроля, лишенный всех прав и всех свобод, — вот что самое страшное в романе Оруэлла. Помните, как герой пытается найти место в своем скудном жилище, где он мог бы оказаться хоть на миг вне контроля вечно надзирающей «инстанции»? Где его не мог бы увидеть Большой Брат. Разве это не есть самая страшная форма нравственного уничтожения раздавленного тоталитаризмом человека?

Грасс несколько раз повторял, как важно сделать всё, чтобы 1980-е не превратились в десятилетие Оруэлла, чтобы не сбылись его страшные предсказания, хотя временами и признавал, что они во многом сбылись.

Обе речи Грасс произносил в ходе избирательных кампаний, то есть они были напрямую связаны с политическими буднями и политическим будущим ФРГ. И тут Оруэлл оказался столь важен для Грасса. Он подчеркивал: «Название своей речи “Десятилетие Оруэлла” я пишу без вопросительного знака. Чтобы иметь право поставить этот вопросительный знак, нужна еще долгая просветительская, писательская и политическая работа». Вспоминая Оруэлла, Камю и Милоша, Грасс говорил, что они отразили «идеологически тоталитарное бремя двадцатого века». Для него важно, что Оруэлл видел «надзирающее за всеми государство, которого мы должны так опасаться».

Немцы уже жили 12 лет в тисках всё видящего и всё контролирующего монстра, каким был третий рейх. И не хотят, чтобы это повторилось. И в частности, именно потому они не хотят, чтобы их страна «превратилась в арсенал ракет среднего радиуса действия. Мы отказываемся становиться полигоном для обмена первыми атомными ударами». Мировая политика ядерного века в момент ее апогея, новояз и двоемыслие, так замечательно подмеченные Оруэллом, — это угрозы, которые ожидают человека, если он жестко не запротестует.

Всё сплелось воедино: «1984» и «Крысиха» — два отклика на угрозы внешнего мира, на подавление и обезличение человека, два порождения писательской фантазии, которые так хотелось бы видеть неосуществленными!

«Крысиха» не переведена на русский язык. Но зато Оруэлла может прочитать в России каждый, кто захочет. Ведь мы тоже жили в условиях двоемыслия и пользовались новоязом, многие из нас тоже считали, что для того чтобы разоружиться, надо сначала как следует вооружиться, что мы должны писать, говорить и даже думать, как предписывают партия и правительство, что «железный занавес» — благо, ибо спасает нас от страшных язв западного мира. Мы считали (а многие продолжают считать), что всё так и должно быть. А тем, кто сомневался, особенно вслух, приходилось плохо. И мы вовсю пользовались новоязом, чтобы нами не заинтересовались «министерство любви» и «министерство правды». Так что трудно не разделить чувства, которые питал к Оруэллу Грасс, и трудно не понять его тревоги, выраженной в «Крысихе». Ведь он писал не только о немцах (хотя о них прежде всего), но и о нас тоже.

Глава VII

ЖЕРЛЯНКИ, КРАБЫ И МОЛОДЫЕ НЕОНАЦИСТЫ

В 1992 году вышла повесть Грасса «Крик жерлянки». Немецкое название «Unkenrufe» по-русски соответствует выражению «накликать беду», «накаркать». Потому-то жерлянки и их «унканье» являются не просто парадоксальной неожиданной метафорой. И не в том дело, что рассказчик в школе завоевывал внимание однокашников трюком с глотанием жаб. Жерлянки — прежде всего символы грядущей беды.

Профессор Александр Решке, до войны житель Польши, а впоследствии «переселенец» или «беженец» (как себя точно именовать, он так и не решил), и полька Александра Пентковская, в прошлом коммунистка, ныне полная ненависти к коммунистам, вдовец и вдова не первой молодости, случайно встретившись и проникнувшись взаимными чувствами, через несколько лет, в счастливый момент (возвращаясь из Италии, где Александра мечтала побывать всю жизнь), попадают в автокатастрофу и погибают. Не зря им так часто встречались на пути жерлянки и «ункали», предвещая беду. И вообще не случайно эти злосчастные лягушки так часто возникали в их воспоминаниях.

Жерлянки сродни грассовской Крысихе, которая выполняет роль Кассандры, предостерегая и предупреждая о грядущих бедах. Беду — хотя и не такую трагически безвозвратную, как в финале, они накликают и раньше, когда вдовец и вдова, едва познакомившись, решают внести свой миротворческий вклад в новые судьбы Европы, в добрососедство недавно объединившейся Германии и Польши (а происходит всё как раз непосредственно после объединения двух германских государств — ФРГ и ГДР). Они хотят дать немецким «беженцам» или «переселенцам» (а попросту изгнанным из Польши после крушения рейха немцам) возможность завершить свой жизненный путь на родной земле. Иными словами, они решают открыть в Польше специальное «миротворческое кладбище», где отлученные от родных мест нашли бы последнее пристанище.