Крылья Киприды - Сергей Крупняков

— Что невесел сидишь, сын мой возлюбленный? — обратился Агар к мальчику. — Или не рад ты избавлению? Или не воздал я почести твоим спасителям?

— Больно раны саднят, отец, — был ответ. — Да и в душе моей еще больше боли…

— В чем же причина, скажи? — Агар нахмурил брови.

— Да вот слушаю я речи воинов твоих, отец, и у всех на устах одно: как Херсонес добить, как добычу взять…

— Что за речи, сын? — царь грозно взглянул на Сириска и Диафа.

— Ты бы мог убить Сириска, отец, моего спасителя?

— Нет, сынок, конечно же, нет. Ни Сириск, ни Диаф не будут обижены, да и по сердцу они мне.

— Так зачем же вы все только о войне и бредите? Среди греков, таких как Сириск полгорода. Только тех, кого видел я. Все они не злобливые и веселые. И отцы и матери прекрасные, так зачем же мы пошли войной на них?

Долго молчал Агар. Притихла и свита. Задумались скифы. Да и кто бы мог осмелиться сказать такое? Только сын царя.

— Видят боги, сын, и я не хочу войны, — промолвил наконец царь. — Да жизнь так устроена… Как и каждый человек, так и каждый народ должен силою взять свое! Уж не раз я тебе говорил, не раз показывал — сколь обширны поля наши, сколь тучны нивы наши, сколько земли на Тавриде распахали мы и засеяли! Сколько хлеба снимаем мы — горы! Сколько его продаем! А стали мы богаче? Нет! И Афины, и Коринф, и Самос — все едят наш хлеб. А мы все также бедны, как и раньше. И люди мои по-прежнему живут в юртах и землянках. Так было при отце моем, Агаре Первом, так ныне остается!

— Я знаю, отец, — Скилур нетерпеливо привстал. — Я знаю, что греки за бесценок скупают наш хлеб. А в Греции продают втридорога. Так давай же построим свой город у моря. Чем чужой Херсонес воровать, лучше свой выстроить. Места всем хватит на Тавриде!

— Воровать? — брови царя гневно взметнулись.

Умолк Скилур. Встал Агар, подошел к Сириску, долго смотрел на гостя, долго смотрел на Диафа.

— Ты не так уж прост, Сириск. — Царь подошел вплотную и внимательно вгляделся в глаза грека. — Вот уже второй раз ты в гостях у меня. Да только не потерять бы мне сына после твоего гостевания! Как потерял я уже половину войска…

Он поднял руку, и тут же два воина появились из тени дворца. Одного жеста было бы достаточно, чтобы решить судьбу Сириска.

— Отец! — Скилур бросился к Агару, обнял его за плечи. — Отец! Ты слово дал…

— А не слишком ли он хорош? А не послан ли он убить меня? А не нож ли у него под хламидой?

Сириск опустил руку под одежду, но Агар метнулся, схватил его за кисть, едва не опрокинув, и вырвал из руки грека нечто продолговатое и круглое.

Все вскочили.

— Что это? — Скилур обратил удивленный взор на Сириска.

— Открой, царь, — спокойно сказал Сириск. — Открой смоляную пробку и ты все поймешь.

Агар не без усилия открыл пенал. Свернутая в трубочку рукопись вывалилась наружу. Не спеша развернул царь пергамент.

— «О греческих и скифских богах», — наконец произнес царь. Читал он по-гречески медленно, но безграмотным не был.

— Не так я хотел тебе преподнести этот свой труд, царь. — Сириск слегка отстранил воинов. — Ну, да что уж теперь, прочти, когда будет время. И хотел бы я обсудить с тобой суть изложенного.

Агар знаком руки усадил всех. Отошли в тень и воины. Царь сел на свою лежанку, внимательно углубился в папирус. Все напряженно молчали. И чем больше он читал, тем больше улыбка и какая-то светлая радость разглаживали лицо Агара. Напряжение вокруг спало. Неожиданно царь встал, подошел к Сириску, обнял его. И звонко поцеловал, прижавшись ко лбу юноши.

— Это ты написал? — восторженно спросил он.

— Я, царь, — тихо ответил Сириск.

— Чашу мне!

Виночерпий мгновенно подал канфар с вином.

— Пью за здоровье Сириска! — с улыбкой восхищения промолвил царь. — И да будет сей муж всегда желанным на нашей земле!

Вновь запели флейты. Тихо зазвенели цимбалы. Мягко, как будто бы издалека, запел хор девушек. И пение это было столь необычно для слуха Сириска, столь непонятная, сладкая грусть растворилась повсюду, что он невольно замолк, очарованный голосами скифских девушек.

— Хорошо поют! — Агар с любовью и гордостью взглянул на девушек.

Одеты они были по-разному. Одни — в тонкие греческие хитоны, другие — в полупрозрачные персидские одежды. Но песня была не греческая. Она была иная, незнакомая. Словно сама степная ковыльная даль выдохнула ее из своего сердца. Все притихли. И, казалось, одна мысль объединила и гостей и царскую свиту. И мысль эта была — любовь.

— Ах, Сириск, — вымолвил наконец Агар, когда песня смолкла. — Вот слушал я эту песню, смотрел на тебя и радовался. Ты такой же, как и мы. И разве пошел бы я на тебя войной? Да и боги у нас одни, как написано в труде твоем. И все же, сколько помню себя, столько вы убивали нас, а мы убивали вас. Но в детстве, когда я был юн, войны не было. И греки часто гостили у нас. И так же, как прекрасно детство, как оно мимолетно, так и мир, что был тогда, ушел навеки. А сколько верных друзей моих, сколько братьев моих, ушли навсегда в царство теней… Не так мы живем, Сириск, не ладно!

Сириск молчал. Он вспомнил Крита, убитых безвинных девушек-канефор. Вспомнил дым и пламя над своей усадьбой. Вспомнил Скилла со стрелой в спине, падающего в морскую пучину.

— В силах ли ты и я изменить этот мир? — Сириск уже не сомневался в искренности слов Агара. — В силах ли эта прекрасная песня изменить нас надолго? Или прав Евфрон, что нет в мире иного закона, кроме закона силы и борьбы. И живым остается только тот, кто сильнее и умнее. Так?

— А по сердцу ли тебе этот закон, Сириск? — Агар внимательно следил за глазами юноши.

— Видят всемогущие боги, царь, нет. Не по сердцу. И я поклялся себе в день, когда…

Мощный удар колокола прервал грека. Звук был настолько силен, что казалось, тот, кто его породил, вложил в него всю силу. И верно, больше звука не было. Страшная боль пронзила сердце Сириска. Боль, знакомая еще с клера.

Свита, воины — все окружение царя, — не успели даже вскочить. Дверь распахнулась, и в покои влетел воин. Весь в крови, он рухнул на колени, зажимая рану на груди. Он что-то силился сказать, но упал на пол, и кровь окрасила ковер под царскими ногами. Все вскочили, выхватили оружие. И в этот же момент двери не выдержали напора множества людей. Они распахнулись, и толпа из воинов охраны и нападавших ввалилась внутрь царских покоев. Визг девушек, стоны раненых, звон мечей, проклятия — все слилось в единый рев и стон.

И тут Сириск увидел Амагу. В сияющем панцире и шлеме, точно богиня Немесида, она ворвалась в покои царя. Круша охрану, неуклонно разя всех, кто мешал, она шла к Агару. Рубка близилась к завершению. Воины Амаги убивали всех, кто сопротивлялся. Сириск едва успел бросить взгляд на Скилура и увидел: мальчик поднял тяжелый сарматский меч и взглянул на царицу.