Месть Демона - Владимир Лосев

Слеза у меня полились сами собой, Роман отвернулся, и я понял, что и он не смог сдержаться.

— Никогда не верь, что мужчины не плачут, — так мне когда-то говорил отец. — Они плачут, но не от своей боли, а от чужой. От жалости к другим, а не к себе, от чужой обиды, а не своей…

Он знал это точно, все-таки войну прошел, за спинами не отсиживался.

Мог и на фронт не пойти, давали ему «броню», а он отказался…

— А она сказала, что ей не нужно их денег, потому что они у них кровью пахнут.

Потом попросила ее отпустить. Сказала, что им не такие, как она, нужны, с ней будет скучно, — продолжил Роман, борясь с собой, голос у него стал какой-то всхлипывающий, но через какое- то время он с собой справился, и снова отрешенно продолжил. — Вот это их видимо и окончательно взбесило. Перо крикнул:

— Если каждая проститутка будет нас учить, что нам делать, то в этом городе нам даже на хлеб не собрать. Сейчас она каждому из нас даст и бесплатно, а потом еще и с охраной позабавится…

Охрана вынесла из машины кошму и одеяла…

— Имена их, — прошептал я. — Я хочу знать все имена, охрана мне тоже нужна, все, кто ее касался в этот вечер, должны умереть…

— Вот, как ты и просил, только они все мертвые, двое всего осталось, — Роман достал из кармана листок и положил передо мной. —

Остальные ее не трогали, потому что ей живот

Перо взрезал, крови было много…

Я вглядывался в список, написанный его угловатым почерком, и не мог разобрать, все расплывалось от слез. Несколько слез упало на листок, и чернила изменили цвет.

— Дальше рассказывать? — спросил Роман.

— Подожди немного. Нужно отдышаться, в груди давит. Сердце же не каменное…

— Обычно в таких делах выпивка помогает, но ты же сам сказал, тебе давать только тогда, когда сам попросишь. Дать сейчас?

— Пока нет, — я помотал головой. — Мне нужно отдохнуть, поспать, плохо мне, ничего не соображаю. Вчерашняя ночь, да и день были трудными, почти не спал, не удалось… Ложись здесь, тебя никто не потревожит, — Роман показал на деревянный лежак. — Смена уйдет через пятнадцать минут, и на заводе останемся только мы и охрана. Печи я тоже погашу. Я люблю это время, тишина такая, словно и нет никого вокруг…

— А ты где ляжешь?

У меня возле котлов лежанка оборудована, там можно дремать и на приборы поглядывать. Обычно там и сплю.

— А охрана?

— Я сейчас им позвоню, предупрежу, и сюда никто не зайдет, у нас с ними договоренность.

— Хорошо, — я лег на лежак. Голова кружилась, боль в груди возрастала, трудно стало дышать. Все стало расплываться перед глазами, хоть я и не плакал. Чернота поглотила меня, мой слабый хриплый голос потерялся в тишине…

Ночь упала черной краскойСловно птица, крылья чьиУловя смятенье ветраВверх стремятся.Только там одни лишь звездыИ беда…

Я стоял на поляне в роще. В свете автомобильных фар стояла Ольга и беспомощно смотрела на тех, кто стоял рядом. С нее сорвали платье, она не кричала, нет, просто стояла и смотрела, но уже не на них, а в темное небо, только на глазах появились слезы, крупные и сверкающие в ярком свете такие же, как звезды в вышине. Она что-то шептала, наверно, молилась…

Даже во сне мне стало больно, мое сердце сжалось, потом остановилось, затем застучало, только быстро и неровно. По моему телу пробежали мурашки, мне стало холодно, причем ледяные волны шли изнутри от сердца…

У нее была трогательно худенькое тело, плоский девчоночий живот, только грудь была полной.

Ольге исполнилось двадцать три года, а выглядела она юной и светлой. Я никогда до этого не видел ее в обнаженном виде, поэтому мне даже во сне стало стыдно, и захотелось отвести глаза.

Но это же был сон, да и смотрел я не своими глазами, а чужими, и поэтому закрыть и отвести не мог, а только жадно всматривался в ее тело. По-моему я даже ощутил чужое желание, опаляющее жаром, идущим снизу.

Кто-то протянул руку из темноты и сорвал с нее лифчик. Грудь у нее была хорошей формы, розовые соски от волнения, а может и от холода, потемнели и затвердели. Я скрипнул зубами, предчувствуя близкий обморок от боли и тоски.

Но я спал, значит, даже это мне было недоступно, мог только смотреть, отмечая для себя каждого, кто касался ее тела. Глаза отвести по-прежнему не мог, мне становилось стыдно и больно, а от собственного бессилия кружилась голова.

У Ольги глаза потемнели, наливаясь внутренним страданием и болью.

У нее они были большими, всегда выделялись на лице голубым ярким пятном. Я как-то сказал ей, что именно ее взгляд заставляет видеть в ней ангела. Меня тогда очень поразил ее ответ:

— Ты знаешь очень больно, иметь такие глазища, даже солнцезащитные очки не спасают, особенно весной и летом. Я капаю разные лекарства, которые мне выписывают, но это не помогает. В них попадает слишком много света, оттого они болят и гноятся. Если у ангелов такие же глаза, как у меня, мне их искренне жаль, им очень больно жить у нас на земле…

Ангелам всегда больно жить на земле…

Ольга беспомощно смотрела перед собой, прикрывая локтями грудь. Слезы бежали по щекам, попадали на шею, потом катились вниз по телу, оставляя мокрые дорожки на плоском животе.

Она что-то шептала, я вглядывался в ее губы, пытаясь разобрать, что за слова она произносит. Нет, это была не молитва. Определенно, она называла имя. Мое имя. Максим…

Это был очередной болезненный удар, который бросил меня еще глубже в темноту, из которой продолжал наблюдать за тем, что происходит дальше. Ольгу бросили на кошму, сверху на нее упал кто-то обрюзглый, жирный и потный, с покрытой густыми черными волосами спиной — Шарик…

Я увидел почему-то еще раз ее лицо, словно тот, чьими глазами смотрел, встал на колени и наклонился над девушкой, желая запечатлеть в памяти каждую деталь…

В ее глазах по-прежнему блестели слезы, как крупные бриллианты, играющие в свете фар, а губы все так же шептали мое имя. Лицо ее было бледным, страдание изменило его, наполнило морщинками, она словно старела на глазах, а может быть, и умирала. Смерть же не всегда происходит от ран, многие умирают от тоски, просто не осознают этого…

Говорят, человек иногда просто угасает. Это и происходило с Ольгой прямо на моих глазах. Нет, не на моих, а того, кто смотрел, и что-то злорадно шептал.

Она по-прежнему смотрела в небо, только взгляд изменился, из него исчезло что-то делающее его ангельским. Вероятно, душа уже ушла, осталось только несчастное истязаемое тело…

Я проснулся, глядя в темноту над головой, чувствуя, как солоны и горьки мои слезы. Перед смертью она звала меня…

Не Романа, меня…

Вряд ли она могла звать, мне показалось…