Поэт и Русалка - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, вот оно что… — сказал Пушкин, осененный внезапной догадкой. — Следовало предвидеть… Постойте, синьор, как вас там, Брамболини… Я же сам к вам подошел, когда собирался нанять слугу…
Луиджи усмехнулся:
— Это вам так показалось, сударь. Такое у вас и должно было остаться впечатление…
— Ага, — сказал Пушкин. — Опыт столетий?
— Ну разумеется, — ответил мнимый лакей. — Сами должны понимать…
— Рад видеть вас живым и невредимым, — сказал падре Луис отрывисто, без тени дружеского расположения. — Вам, повторяю, поразительно везет… Но я бы не рекомендовал испытывать везение и далее, вдруг все же окажется, что это не более чем «дурацкое счастье»…
— Послушайте… — начал Пушкин, но сам не представлял, что сказать, и потому замолчал. — А где же…
Поджав губы, падре Луис крепко ухватил его за локоть и повел по аллее в сторону полуразвалившегося строения, уже нисколько не похожего на роскошное загородное поместье. Пушкин покорно шел за ним. Потом остановился.
На квадратном постаменте помещалась беломраморная статуя, изъеденная безжалостным временем настолько, что трудно было понять сразу, мужчину она изображает или женщину. Лицо и одежда покрыты многочисленными выщербинами, кое-где виднеются следы умышленно прошедшегося по истукану тяжелого предмета, быть может молота, — но вытянутая вперед рука осталась целой…
И эта рука держала голову барона Алоизиуса фон Шталенгессе унд цу Штральбаха фон Кольбица, лейтенанта гусарского полка фон Циттена, недалекого малого, но отличного друга и храброго товарища в бою. Лицо барона оставалось почти спокойным, на бледно-восковых губах застыла яростная гримаса, словно у человека, неожиданно сраженного пулей в атаке…
Непослушными губами Пушкин прошептал короткую молитву. Горе было чересчур огромно, чтобы уместиться в сознание. Он подумал, что Алоизиус своей судьбой ухитрился распорядиться согласно любимой поговорке: гусар, доживший до тридцати, не гусар, а дрянь. Вот он и не дожил…
Кривя тонкие губы, падре Луис сказал, не глядя в сторону Пушкина, словно вообще не замечая его присутствия:
— Как это ни горько, но перед вами закономерный финал безрассудного предприятия. Господи, я же предупреждал вас обоих еще в Праге: не с вашими слабыми силенками лезть в эту драку… Вы не послушались. Глупые, самонадеянные юнцы…
— Я попросил бы вас тщательнее подбирать выражения, падре, — сказал Пушкин звенящим голосом. — Мы не мальчишки, и попали сюда не по глупой прихоти. Мы обязаны службой, и это был наш долг…
— Я уже выразил свое мнение о вашей службе, — отрезал иезуит. — И не намерен его менять.
— А любопытно, если…
— Бросьте, — сказал падре Луис. — Драться с вами на дуэли я все равно не буду. Люди моего положения на подобные дурацкие забавы не имеют права. Ну как, вы довольны? Вы вдоволь порезвились, показали себя персонажами рыцарских романов… Вот только один погиб, а другой чудом уцелел…
— Мы делали все, что могли, — сумрачно сказал Пушкин. — И не наша вина, что сделали мало. В дальнейшем…
— Вот, кстати, о дальнейшем, — холодно сказал иезуит. — Дальнейшее для вас заключается в том, что вы сядете в почтовую карету и немедленно отправитесь домой. На сей раз я буду осмотрительнее и пошлю с вами людей, которые за вами присмотрят до самой русской границы. Ваши возможные протесты не имеют никакого значения и рассматриваться не будут. — Он усмехнулся. — Если есть такое желание, вернувшись в Петербург, пожалуйтесь на меня заведенным порядком — через дипломатов при Святом престоле. Только, боюсь, вам ответят с подобающей вежливостью, что произошло какое-то недоразумение, и священник по имени Луис не существует вовсе, а значит никогда не был посылаем ни в Прагу, ни в Тоскану…
— Догадываюсь, — сказал Пушкин, косясь на непреклонное лицо собеседника. — А если я…
— Мы ничего не обсуждаем, — ледяным тоном сказал падре Луис. — Я просто-напросто ставлю вас перед фактом. Хватит с меня напрасных смертей, не хочу еще и третьей. До русской границы вы будете под присмотром. Что вы будете говорить в Петербурге, меня не интересует — ради бога, все как есть… Я хочу только одного: чтобы вы объяснили вашим начальникам, что они занимаются бессмысленными, дилетантскими забавами. Оставьте эти дела тем, кто знает в них толк…
Он сделал жест, и тотчас же Луиджи в сопровождении еще двух молчаливых субъектов приблизился к Пушкину, и они обступили его с решительным видом. Протестовать и сопротивляться было бесполезно. Иезуит сказал:
— Во Флоренции вам помогут собрать вещи и устроят в карете.
— У меня там есть небольшое дельце…
— У вас больше нет во Флоренции никаких дел. Ваши бумаги из банка Амбораджи уже у меня. И не рассчитывайте, что получите их назад. Вам это совершенно ни к чему. Зачем? Чтобы вы у себя там снова принялись проводить дурацкие дилетантские опыты вроде того, что устроили в отеле?
— Но позвольте…
— Ничего я вам не позволю! Уведите его.
Окружающие придвинулись к Пушкину вплотную, и он, вздохнув, шагнул туда, куда ему указали. Не оборачиваясь, сказал громко:
— Интересно, как назвать человека, который препятствует другим делать богоугодное дело?
— Предусмотрительным и ответственным, — произнес ему вслед падре Луис. — Чтобы совершать богоугодные дела, одного желания мало…
Карета с занавешенными окнами дожидалась неподалеку. Один из сопровождающих обогнал остальных и распахнул перед Пушкиным дверцу — в этом, конечно, не было ни малейшего желания услужить, простая предусмотрительность… Карета тронулась.
Какое-то время все молчали. Потом Луиджи, временами поглядывавший на Пушкина не без сочувствия, сказал:
— Падре прав. Вам и в самом деле невероятно повезло, сударь. Когда-то, давным-давно, в этом здании был языческий храм, и с ним связано столько жутких историй, что от половины у вас пропал бы покой и сон…
Пушкин помалкивал, опустив глаза, — он был занят тем, что, стараясь делать это непринужденно, поворачивал на пальце сердоликовое кольцо так, чтобы загадочная надпись не была видна окружающим: еще, чего доброго, отберут и перстень, наверняка…
— Луиджи, — сказал он, убедившись, что с кольцом все в порядке, — вы слышали что-нибудь о тварях, которые обитали на земле еще до сотворения человека? О разумных тварях, я имею в виду…
— Синьор Александр, — мягко произнес Луиджи. — Вам совершенно незачем забивать себе голову делами, которые вас более не касаются. Скажу вам по секрету: этих созданий осталось так мало, что вряд ли кому-то удастся встретиться с ними два раза в жизни…
— Барон с ней покончил? — спросил Пушкин.
— Ну что вы, ничего подобного, — ответил Луиджи. — Не так это просто. Вырваться вы оттуда вырвались, и не более того.
— Но что это? Кто это, так будет вернее…
— Вам станет легче, если вы услышите какое-нибудь научное определение? — усмехнулся Луиджи. — Вы полагаете, что у нас существуют определения для всего на свете? Увы… Это существует и доставляет множество хлопот…
— Синьор Луиджи… или как вас зовут по-настоящему, — сказал Пушкин едва ли не умоляюще. — Сдается мне, вы, в отличие от вашего начальника, человек более склонный прислушиваться к чувствам и пожеланиям других… Что вы скажете, если я попрошу…
— Я вас не отпущу, — сухо сказал Луиджи. — И не надейтесь. Во-первых, я не могу нарушить строгий приказ. Во-вторых, все делается ради вашего же блага. И наконец… Ну что вам еще делать во Флоренции?
— Остался еще Руджиери…
— Уже нет. Этот прохвост все же ухитрился сбежать, — в голосе Луиджи звучало искреннее сожаление. — Мы сами с превеликим удовольствием его о многом порасспросили бы… Потихонечку связал простыни, спустился по ним со второго этажа и дал драпака. Его ищут, конечно, но… Не сердитесь чересчур на падре Луиса, он вам хочет только добра. Наш падре слишком много пережил и слишком многих потерял, чтобы быть благодушным. Признаюсь по совести, вам еще повезло. Звучали голоса, призывавшие отправить вас на родину несколько иным путем, в кандалах и с конвоем для пущей надежности… — Он наклонился к Пушкину и доверительно понизил голос: — У всех на пределе нервы, знаете ли. Неделю назад в Ватикане было совершено покушение на Его Святейшество. Самое печальное в том, что это был не революционер с кинжалом или пистолетом, а статуя… Вот именно, статуя, долго стоявшая в одном из коридоров. Она напала вяло, без особого проворства, и один из гвардейцев успел заступить дорогу, принять удар на себя, а там она вновь обмерла… Ее убрали с места и присматривают за ней до сих пор, что, на наш взгляд, бессмысленно… Можно ли в таких условиях вернуть вам те бумаги? В наших архивах им самое место.
