Петр Первый - Анри Труайя

Тем не менее эти «последние из последних» возвращались в свою страну с интеллектуальным багажом, достаточным, чтобы воплотить замыслы царя. Благодаря им он пополнял свои военные, научные и промысловые кадры. Еще зависящий от иностранцев, он был уверен, что в скором будущем Россия будет блистать в глазах всего мира, благодаря собственным ученым сынам.

В 1721 году тридцать картографов работали над составлением карт различных регионов России. Специальные исследователи были посланы в район Каспийского моря, в Сибирь и в Персию. Собрав воедино поступившие от них данные, статс-секретарь Сената Иван Кириллов стал готовить всемирный атлас.

12 декабря 1723 года царь снарядил два фрегата под командованием адмирала Вильстера с приказом присоединить остров Мадагаскар и объяснить предполагаемому королю острова, что в его же интересах будет принять протекторат России. Заняв всю территорию своими войсками, Вильстер должен был продолжить свой путь на восток, до страны, которой правил Великий Могол. Но оба фрегата почти сразу после отплытия были повреждены шквальным ветром и остановились в Ревеле. Эти корабли оказались слишком слабой конструкции для столь дальних путешествий. Петр решил покрыть ту часть их корпуса, которая скрывается под водой, войлочным кожухом. Затем он отказался от своей идеи, увидев, сколько сложностей возникает на этом пути. И тотчас же он перекинулся на другой проект. Он отправил датского капитана Витуса Беринга с изыскательской миссией в моря Камчатки.[84]

Чтобы ускорить распространение идей, Петр приказывает перевести тысячу научных, технических и исторических трудов на русский язык. Об этом он написал Ивану Зотову, переводившему книгу «О фортификации манеры Блонделевой»: «Не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сене выразумев, на своем языке так писать, как внятнее может быть»… Он устроил в Москве первый военный госпиталь, в котором вскоре разместил хирургическую школу, анатомический кабинет и ботанический сад. Он открыл аптеки во всех крупных городах, начиная с Санкт-Петербурга. Он доставил в Россию телескоп. Петр приказал собрать все исторические архивы, рассредоточенные в то время по различным монастырям. При его царствовании была организована первая русская газета и открыт первый русский театр. Профессиональные актеры играли на сцене бок о бок с молодыми людьми из общества, которые играли комедию, чтобы развлечься. Бергхольц писал 15 ноября 1722 года, что один из этих профессиональных актеров, исполнявших роль царя, получил накануне двести ударов розгами за дерзость. После чего с еще болевшей спиной комедиант предстал в свете рампы с короной на голове, с супругой, согласно пьесе, настоящей княжной. Во время представления мемуарист так веселился над пикантностью ситуации, что не заметил, как у него украли табакерку. В действительности и литература, и театральное искусство только начинали зарождаться. Расину, Мольеру, Корнелю, Паскалю, Ла Бриеру, Лафонтену, Ларошфуко, Сен-Симону и многим другим, которые блистали во Франции, Петр мог только противопоставить историка и географа Татищева, экономиста Посошкова, поэта Антиоха Кантемира, сына Господаря Молдавии. Впрочем, государь, обладая умом, склонным к наукам, не уважал напрасные упражнения пера. И его подданные подражали ему. В России пришло время цифр, а не мечтаний. Хотя Петр и купил несколько библиотек, картины и статуи, но делал это скорее из старания подражать европейским монархам. Рассматривая недавно приобретенное произведение искусства, он думал о собственном величии.

Желание изменить русские нравы побудило его после того, как были острижены бороды, а мужчины и женщины переодеты в западные платья, организовать ассамблеи. В 1718 году появился указ об ассамблеях, в котором русские люди прочли, что «ассамблея – слово французское, которое на русский язык одним словом выразить невозможно; обстоятельно сказать – вольное в котором доме собрание или съезд; делается и не только для забавы, но и для дела, ибо тут можно друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, притом же и забава». Ассамблейные правила очень жестко обусловливали, что ассамблеи могут устраиваться только в больших частных домах, три раза в неделю, между четырьмя часами пополудни и десятью часами вечера. Вывеска на дверях дома служит сигналом для сбора. Туда приезжают и отъезжают, кто когда волен, но не ранее и не позже означенного времени. В документе также определялись чины, которым эти ассамблеи надо было посещать: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, знатным купцам, кораблестроителям, знатным приказным и начальным мастеровым людям с их женами и дочерьми. Хозяин не должен был ни встречать, ни провожать гостей, ему предписывалось очистить несколько покоев, столы, свечи и питье поставить для тех, кто попросит, на столах приготовить игры. Каждый волен был делать то, что ему хотелось. В документе указывалось, что необходимо было подготовить бальный зал, зал для игр, зал для курения и бесед, зал для дам, которые играли в жмурки и другие невинные светские игры. Если помещение было очень тесным, все скапливались в одном зале и дым от курительных трубок заставлял дам кашлять. Кожаные мешочки с табаком и лучины для зажигания стояли на каждом столе. Болтовня и смех гостей не давали сосредоточиться любителям игры в шахматы. Их уже стало довольно много в России, и Петр был одним из самых страстных шахматистов. Но первым номером программы этих вечеров были, конечно же, танцы. Так как фигуры европейских танцев были пока мало распространены в стране, царь и в этой области выступил инициатором. Он исполнял па во главе кавалеров, и все подражали ему, с почтением повторяя его пируэты и прыжки, правилами были оговорены даже жесты. Вначале русские женщины, только что освобожденные из своих темниц, которыми были для них терема, сопротивлялись тому, что должны были появляться с мужчинами на этих шумных собраниях. На ассамблее, которая была созвана специальным указом в честь празднования Ништадтского мира, обязаны были появиться «все дамы, достигшие возраста десяти лет, под страхом страшного наказания». И удалось собрать только семьдесят дам. Они страдали от того, что приходилось затягивать талию в крепкие корсеты с огромными фижмами. Некоторые из них продолжали приветствовать собеседников низкими поклонами, тревожились и краснели, отказывались притронуться к западным блюдам и оживали немножко, только оказавшись в кругу своих русских подруг. Когда они не танцевали, то сидели вдоль стен, молча, с отсутствующим видом, с сожалением, быть может, вспоминая о своем недавнем заточении. Целый ряд кукол, плохо одетых, слишком сильно накрашенных, копирующих не по своей воле изящество Парижа или Вены. Во всяком случае, их выбирали в партнерши по танцам только русские, что огорчало простодушного Бергхольца, камергера герцога Голштинского.

Но с каждым месяцем атмосфера становилась все непринужденнее. Женщины привыкли к своим нарядам, им стали нравиться эти свободные встречи. Дочь князя Черкасского показалась вскоре тому же Бергхольцу «такой милой и приятной для своего возраста, что можно было подумать, что она получила лучшее воспитание во Франции». У одной из дочерей царя, Елизаветы, была гувернанткой мадам Де ла Тур де Лоной, которая ее учила французскому и хорошим манерам.[85] Петр велел перевести с немецкого руководство к приличному поведению – «Юности честное зерцало», в котором советовалось не плевать в центр зала, но отойти в сторону, не ковырять пальцем в носу, не использовать вместо зубочистки нож. Однако сам царь не всегда следовал наставлениям этого руководства. Если некоторые русские дамы и достигли утонченных манер, большинство лишь поверхностно перенимали немецкую и французскую моду. Постепенно танцы на ассамблеях становились все более живыми, хотя им и не хватало элегантности. Участниками ассамблеи придумывались новые фигуры и выходки. Например, на одной из ассамблей Лопухина, потанцевав в кругу, обратилась к Ягужинскому, поцеловала его и затем стащила ему на нос парик, что должны были за ней повторить все дамы и кавалеры. Любой предлог был хорош, чтобы заставить гостя выпить штрафную рюмку. Впрочем, зачастую проштрафившийся и сам был рад выпить полный стакан. Пьянство не мешало продолжению танцев. После англеза с глубокими реверансами следовал менуэт, затем пары танцевали полонез и заканчивали безудержной фарандолой. Петр с удовлетворением обозревал это всеобщее оживление, во время которого происходило смешение различных классов общества. Подхваченные общим круговоротом, вчерашняя и сегодняшняя знать, купцы, офицеры, княжны и супруги иностранных послов знакомились, смотрели друг на друга, дышали одним воздухом.

Однако настоящие страсти кипели не во время ассамблей. Богатые пиры, устраиваемые царем во дворце Меншикова, были поводом для более ярких сцен. 24 ноября 1724 года, во время обеда в Сенате Его Величества вместе с многочисленной компанией, один из сенаторов, выпив, взобрался на стол и пошел по нему, наступая в блюда с едой. Каждый спуск на воду судна был поводом для безудержного пьянства. Узнав об этом событии, население города устремлялось к берегам Невы, к зданию Адмиралтейства. Царь лично следил за подготовительными работами и делал первый удар топором по канатам, которые держали корабль. Сотня других ударов топорами, сделанных плотниками, освобождала корабль. Огромный корпус судна медленно скользил по штапелям, смазанным жиром, и опускался на воду. Из крепости раздавались пушечные залпы, и под звуки труб толпа кричала от радости. Пир объединял двор и дипломатический корпус на борту нового корабля российского флота. Мужчин собирали в одной просторной каюте, женщин – в другой. Как обычно, часовые, поставленные на дверях, запрещали хождение взад и вперед. Под залпы артиллерийского салюта произносили единственный тост «за семью Ивана Михайловича» – иными словами, за славу русского флота, первым адмиралом которого был Иван Головин. Стаканы опустошались один за другим, лица гостей были разгорячены пьяными выкриками и грязными шутками… «Пили удивительно, – писал Кампредон в 1721 году, – комната была полна табачного дыма и неясных голосов, нечем было дышать и невозможно слышать друг друга. Папа (князь-папа) и кардиналы пели, и, так как часовые никого не выпускали, я никогда еще в своей жизни не подвергался столь тяжелому испытанию». Четыре месяца спустя – спуск на воду нового корабля. На этот раз Бергхольц, присутствовавший на пиру, удивлялся безумству опьяневших соотечественников. Старый адмирал Апраксин плакал; Меншиков скатился под стол, другие достойные люди то обнимались, то оскорбляли друг друга, немецкий генерал фон Стенпфлихт дал пощечину своему соотечественнику фон Геклау и сорвал с него парик.