Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

В филологии есть термин — “горизонт читательских ожиданий”. Писатель всегда, сознательно или несознательно, ориентируется на то, чего от него хотят. Но вместе с тем он должен и бороться с этими ожиданиями, поступать вопреки им. В этом и есть писательский прогресс от текста к тексту. Мне кажется, что автору, прошедшему войну и дебютировавшему именно военной темой, преодолеть этот “запрос”, это течение неимоверно сложно. Выплывет ли он из этого потока, справится ли? Не хочется никого называть, но есть перед глазами примеры тех талантливых ребят, которые, кажется, не справились, не шагнули на новый уровень. Поэтому книгу, названную “Чеченские рассказы”, открываешь с тревогой.

Тревога напрасна. Александр Карасёв справляется. Ему хватает сил для того, чтобы не оказаться в “плену реальности”, в том смысле, что увиденное и пережитое могло бы раз и навсегда забить ростки необходимых для полноценного творчества обобщений, художественного вымысла, философского осмысления и проч. и проч. Карасёв — не в каждом рассказе, но во многих — показывает, что сильнее своего материала. Материала большого и страшного: перед нами краткая энциклопедия второй чеченской войны.

В ювелирно выполненных рассказах (видно, как тщательно автор работает с каждой фразой) есть трагичное и веселое, рутинное и... Тоска писания и бесконечного переписывания рапортов и наградных листов (один и тот же изложенный чиновничьим языком факт — то слишком “мелко” для ордена Мужества, то уж слишком “героически”, в прямом смысле: на Героя тянет) мгновенно сменяется “вываленными на землю кишками”. Совершенно лермонтовский тон “Капитана Корнеева” (это похоже на “Журнал Печорина”, и вздрагиваешь от того, как меланхолично лирический герой признается: да, я тоже начал бить солдат) — телеграфным стилем рассказа “Сошел с ума” (“Худосочный Копылов мнил себя героем войны; он вернулся из первой командировки; там за спецоперацию ему жал руку комдив. Наградной не писали. Боевые задерживали. Люба не любила его”).

Мастерство Карасёва в том, что все интонации, оттенки, грустное и смешное, вечное и бытовое он закручивает в такие вихри, что не знаешь, с какими эмоциями это читать... Рассказ “Воин”. Как юлу, автор начинает раскручивать перед нами веселенький идиотизм бытия. (“Когда Шарнирова спрашивали, почему он не уволился из армии как все, он говорил: „Для смеха””.) Ожидается приезд командования, чудеса показухи. Звучит распоряжение послать бойцов в квадрат 61-20. Дальше, по принципу испорченного телефона, эти цифры без конца перевираются (60-20, 21-61), впрочем, разницы — за отсутствием карты — нет, и бойцы идут “вон к тому белому камню” просто так, посидеть в засаде. И хорошо, потому что и в штабе, как выяснилось позже, без карты эти координаты взяли с потолка. И еще смешнее, и еще. Послесловие обдает разошедшегося читателя ледяной водой: Александр Карасёв сообщает, что соседним ВОПом в тот год командовал он сам. “Толик Шарниров погиб в бою через два года <...> прикрывая вынос раненого”, награжден орденом Мужества посмертно, похоронен в станице Северской Краснодарского края. Даны даже координаты его могилы. “За счет средств местной администрации ему воздвигли красивый гранитный обелиск между Могилой Неизвестного Солдата и памятником матросу, погибшему на подводной лодке „Курск””. Теоретически читатель может поехать и найти. “Это действительно его настоящая фамилия”.

И так без границ вымысла — реальности, смешного — страшного...

Любой сборник сам по себе должен быть произведением, а не просто механическим сложением текстов. И у книги Карасёва есть свой стержень и своя идея. Есть выражение “театр военных действий”. Представьте себе театральное колесо, сцену, которая поворачивается, открывая новые декорации, но не отменяя старые совсем. “Чеченские рассказы” — это такое колесо. От передовой, Чечни мы вместе с героями начинаем постепенно смещаться в мирную жизнь, но при этом Чечня никуда не исчезает, просто уходит на задний план. Теперь передовая оказывается тылом, куда сбегают — или хотят сбежать — люди (преимущественно военные), у которых никак не складывается жизнь. Слоняются по свету, недовольные, не нашедшие себя, сталкиваются, как частицы в броуновском движении, но и друг другу они не нужны. Рассказ “Ильюшин и Невшупа”. Случайная встреча бывших однокашников по военному училищу. Один теперь служит в военкомате и помогает другому с решением каких-то бюрократических дел (справки, личные дела и так далее). Они вместе таскаются по городу, как насильно связанные, беспричинное взаимное раздражение растет, они и хотели бы выпить вместе, но просто разбегаются друг от друга в разные стороны... И что? И все.

Что-то есть в этих рассказах от Зощенко, когда он не хотел смешить. Хотел быть серьезным, но никто его не слушал. “Перед восходом солнца” в одном из рассказов Карасёва упоминается.

Вот как раз эти “невоенные” (очень условно) вещи, закрывающие книгу, показывают, что у Александра Карасёва богатое, многогранное писательское будущее.

Название этой статьи — строчка из попсовой песенки. Шел по улице, услышал давнюю и пошловатую песню: “младший лейтенант, мальчик молодой”. Радуясь, что “мальчик” не генерал, песенка многозначительно поведала, что “молодость важней погон”. А мне подумалось, что необычность видения мира Александра Карасёва, его открытость к поискам нового в литературе тоже “важней погон”. Есть немало крепких мастеров, прошедших войны и закореневших в бытописательстве увиденных ими войн. Мне представляется, что Александр Карасёв не замкнется на одной теме. Очевидная отсылка к “Севастопольским рассказам” — многообещающий шаг.

Уфа Игорь САВЕЛЬЕВ

Под крылом Серафима

Александр Тимофеевский. Размышления на берегу моря. М., “Воймега”, 2008, 160 стр. Александр Тимофеевский. Пусть бегут неуклюжи. М., “Самокат”, 2008, 80 стр. Александр Тимофеевский. Краш-тест. Книга поэм. М., “Время”, 2009, 96 стр.

Однажды в середине 1980-х мне довелось побывать на творческом вечере Анатолия Кузнецова — знаменитого Сухова из “Белого солнца пустыни”. Актер, на тот момент снявшийся в нескольких десятках фильмов, сетовал на то, что зритель признает в нем исключительно героя незабвенного советского истерна, игнорируя другие заслуги.

Нечто подобное происходит на каждом вечере с участием поэта Александра Тимофеевского. Ведущие с завидным постоянством представляют его как автора бессмертной песенки из мультфильма про крокодила Гену (“Пусть бегут неуклюже…”) — Александр Павлович укоризненно опровергает неприемлемый статус.

На его месте я бы не делал этого.

Прежде всего потому, что войти, пусть даже одним текстом, в кровь нескольких поколений огромной страны — не просто заслуга, но и великая удача. Впитанный подкоркой в дочитабельном возрасте, волшебник в голубом вертолете прилетает к каждому из нас, чтобы остаться на всю жизнь. Роль Шаинского в этом успехе переоценивать не стоит: простота, вещная прозрачность текста поразительны. “Кино” и “эскимо” рифмуются в нем так же естественно, как рифмуются эти понятия в расширяющейся со скоростью взрыва детской вселенной с ее иллюзией неподвижности времени. Кроме того, мультяшный персонаж с гармошкой располагал куда большим сроком для завоевания публики, чем поэт: первый сборник Тимофеевского, “Зимующим птицам”, увидел свет в позднеперестроечном 92-м.

К почти пожизненному непечатанию приговорил автора страшный суд советской системы за участие в самиздатовском альманахе Александра Гинзбурга “Синтаксис”, одними из немногих читателей которого стали сотрудники госбезопасности.

Знакомый поэт однажды поделился со мной мечтой: дожить до восьмидесяти и на закате дней, трезво оценив сделанное, выпустить первую и единственную тоненькую книгу избранных стихов. Знакомый поэт до книги не дожил. Тимофеевскому эту завидную возможность судьба предоставила. Причем после одной тонкой последовало сразу несколько вполне приличных по объему. Отбор текстов высвечивает долю лукавства в декларируемых поэтом отношениях с “нежеланной” визитной карточкой: не только в предназначенной для семейного чтения “Пусть бегут неуклюжи”, но и в вышедшем пять лет назад “Опоздавшем стрелке”, адресованном взрослой аудитории, присутствует “Песенка крокодила Гены”.

Возможно, самые точные слова о Тимофеевском принадлежат Александру Кабакову: “интереснейший молодой поэт”. При чтении книг Тимофеевского нет ощущения, что читаешь мэтра. Стихи на случай, самоирония, непосредственные, не вполне отрефлексированные раздражение ко времени и жалость к себе, ёрничанье и озорство, травестийность: