Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Популярный журналист, корреспондент «Газеты-копейки» Степан Петров (Скиталец) в 1911 году писал, что «разгул и беснование» во время празднования Нового года в столице напоминали древний Вавилон. Люди, казалось, были «охвачены каким-то безумием», хотя, спрашивал он, кто поставит в вину «современным вавилонянам» это отчаянное веселье «по печальным путям борьбы, под тяжёлой ношей забот», «под бременем разочарований»? (Скиталец. Вавилон на час. Газета-копейка. 1911. 2 января) Известный деятель земской медицины Д. Н. Жбанков писал о вакханальной философии дня, в которой, казалось, «ничего не должно стоять между человеком и счастьем». На самом же деле эта философия вела человека к «разочарованию, пресыщению, полной неудовлетворительности и отвращению» (Жбанков Д. Половая преступность // Современный мир. 1910. 1909. Июль. № 7. С. 67–68).
В экспериментальном театре у В. Мейерхольда и А. Мгеброва в Териоки Борис Пронин заведовал хозяйственной частью. До этого он же организовал быстро ставший невероятно популярным, небольшой по площади кабачок «Бродячая собака», тоже располагавшийся в глубоком подвале дома Жако — № 5 на Михайловской площади (ныне площадь Искусств), где «языки пламени из горевшего, по причине постоянного холода в помещении, камина сполохами освещали потолок, расписанный Сергеем Судейкиным». Оформление одного из небольших залов было выполнено Николаем Кульбиным — действительным статским советником, врачом Генерального штаба РИА, художником и композитором; камин был сделан по модели известного петербургского архитектором И. А. Фомина, декоративный венок над ним был написан Сергеем Судейкиным. Посередине основного помещения был установлен круглый стол, рассчитанный на 13 человек, над которым водрузили большую люстру с 13 световыми рожками, изготовленную по эскизу театрального художника Н. Н. Сапунова. По легенде, на открытии кабаре театральный режиссёр Н. Н. Евреинов набросил на обод люстры полумаску из чёрного бархата, а актриса театра Мейерхольда Ольга Высотская, известная как возлюбленная Николая Гумилёва, добавила к ней свою белую перчатку, оставшиеся впредь висеть там в качестве театральных символов. Вход в кабаре был украшен красным фонарём и неофициальным девизом заведения — «Бей буржуа!». На своей визитке Борис Пронин написал: «Борис Пронин. Доктор эстетики гонорис кауза[64]» (что это означает, он сам толком объяснить не мог, но для окружающих звучало солидно…).
В модном театральном подвале всегда было многолюдно и по-богемному грязновато. Традиция требовала от посетителей постучать в дверь специальным молотком, затем у самых входных дверей они лицезрели толстую «Свиную собачью книгу», переплетённую в, понятное дело, синюю свиную кожу, — идея вроде-бы принадлежала А. Н. Толстому.
Как известно, любая тусовка должна прежде всего отмежеваться от «всех остальных» для того, чтобы подчеркнуть свою уникальность, особенность и непохожесть. На первом же заседании отцов-основателей «Бродячей собаки» было объявлено: «наглухо не пускать фармацевтов, дрогистов, Цензора, Регинина и Брешко-Брешковского, а также второй сорт поэтов и художников», затем, следующим пунктом: «у „Собаки“ есть своя точка зрения на жизнь, на мир, на искусство».
Практически сразу же главный распорядитель арт-кафе Борис Пронин столкнулся с проблемой: у артистичных завсегдатаев было много различных талантов и креативных идей, но вот денег у них не было, от слова «совсем». И хотя, согласно Уставу Общества Интимного театра — а «Бродячая собака» устраивалась именно как клуб этого общества, — «все члены общества работают бесплатно на благо общества. Ни один член общества не имеет права получать ни одной копейки за свою работу из средств общества», — деньги людям искусства всё-таки были нужны: на холсты и краски, на одежду, наконец, на еду, выпивку и популярный марафет. Пришлось организаторам сегментировать публику на две неравные части: «гении» с одной стороны, и «цивилы» с другой. Вторых фармацевтами впервые назвал Николай Сапунов (тот самый, который буквально через полгода нелепо утонет в озере во время лодочной прогулки в Териоках). Дрогистами, т. е. аптекарями, художник назвал дантистов и судебных приставов — и тех, и других он люто ненавидел по каким-то своим личным причинам. С его же лёгкой руки к «фармацевтам» отнесли «чистую» публику — то есть ту, которая приходила в театральный подвал прилично одетой, где-то служила, получала жалованье и, по этим причинам, была в состоянии оплачивать счета.
Поэтому вскоре после открытия клуба-кабаре запрет был срочно снят, и их всё-таки стали пускать. Более того, Б. Пронин лично давал указание буфетчику, чтобы всё, что съедали и выпивали «собачники», вписывалось в счета «фармацевтов».
Свободная «атмосфэра» способствовала периодически возникавшим скандалам, в том числе сопровождавшимися вызовами на дуэль. В один из вечеров Б. Пронин сам чуть не пал жертвой одного из «фармацевтов» — известного адвоката с репутацией бретёра, в другой Велимир Хлебников вызвал на дуэль Осипа Мандельштама, который после одного неосторожного замечания Хлебникова вскочил и заявил: «Я, как еврей и русский поэт, считаю себя оскорблённым и вас вызываю…». Секундантами поэтов были назначены Виктор Шкловский и Павел Филонов, которым с большим трудом удалось не допустить кровопролития, тем более что чаще всего дуэли у «собачников» всё-таки проходили словесные. Например, когда свои стихи прочитал Рюрик Ивнев (Михаил Ковалёв), входивший в футуристическую группу «Мезонин поэзии»
На станции выхожу из вагона
И лорнирую неизвестную местность,
И со мною всегдашняя бонна —
Будущая известность.
Маяковский тут же поднялся на эстраду с ответным экспромтом:
Кружева и остатки грима
Будут смыты потоком ливней,
А известность проходит мимо,
Потому что я только Ивнев.
Борис Садовский — символист — и акмеист Николай Гумилёв соревновались в чтении любого места из Пушкина, на выбор. Были и тематические вечера, посвящённые конкретным авторам или течениям: чествовали Константина Бальмонта, Поля Фора, того же Николая Гумилёва, художников, актёров и танцовщиков, но главными героями в любом случае были поэты.
Сам Владимир Маяковский был готов декламировать стихи в любое время. Однажды, вспоминала А. А. Ахматова, в самый разгар ужина он снова вылез на сцену. Тут же к нему подошёл Осип Мандельштам и сказал тихонько: «Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр» (цит. по Наталья Гуревич. Жизнь и литература. www.engurevich.livejournal.com).
В «Свиной книге» гости кабаре оставляли свои имена и автографы — такая обязательная регистрация посетителей позволяла заведению сохранять статус закрытого клуба и обходить некоторые ограничения, связанные с комендантским часом, установленным в столице на период военного времени.
Обычно входной билет стоил червонец, но в один из вечеров владельцами заведения было предложено «фармацевтам» заплатить за вход неслыханную цену в 25 золотых рублей полуимпериалами. В кабаре их и посетителей из богемы, не заплативших ничего, ждал сюрприз: на огромном зеркале, установленном
