Новый Мир ( № 10 2009) - Новый Мир Новый Мир

Функции главных персонажей в «Журавлях и карликах» достаточно четко разделены — Шубин думает, Жохов действует. К Шубину — рефлексирующему герою — сходятся все сюжетные линии. Он интересуется самозванцами, хотя вернее было бы сказать, что тема самозванцев сама интересуется им. Шубин не столько проводит исследование, сколько собирает элементы головоломки, которые кто-то щедро разбросал по его жизненному пути. Головоломку почти удается собрать в конце романа, когда все линии пересекаются в священном городе Эрдене-Дзу. Однако, несмотря на явные симпатии автора к своему герою, право сделать окончательные выводы Юзефович предоставляет читателю. Те же выводы, к которым приходит Шубин, далеко не новы и не оригинальны. Оказывается, что в мире полно чудесного и непознанного, возможно даже, что и принципиально непознаваемого. Это первое. Все повторяется и многократно отражается друг в друге. Это второе.

Именно поэтому наряду с самозванством в романе появляется тема двойничества. Жохов и его двойники — Тимофей Анкудинов, мнимый царевич Алексей Романов, авантюрист Баатар, с которым Шубин знакомится во время своего монгольского путешествия, — свободны от какой бы то ни было рефлексии. Главное стремление Жохова — получить выгоду в любой ситуации, но обычно — в каждом из четырех его «воплощений» — эта выгода оказывается иллюзорной. Жохова словно бы гонит по земле некая сверхъестественная сила, каким-то образом связанная с древним монастырем Эрдене-Дзу, притягивающим к себе всех самозванцев. Момент самозванчества здесь как бы подчеркивает двойную, а то и множественную сущность этих персонажей. Они, как мы видим в конце романа, не могут существовать в одном пространстве. Встреча Баатара и Жохова приводит к смерти последнего. Образ Жохова (Анкудинова, Баатара) только намекает на что-то большее — в романе эта загадка так и не проясняется. И это, наверное, самое интересное, так как оставляет читателю большую свободу для размышлений и предположений.

Миф о вечной борьбе друг с другом двух воплощенных в каждом человеке противоположных начал — «журавлей и карликов» — хоть и вынесен в заголовок книги, но, в сущности, никакой роли в развитии сюжета не играет. В основу сюжета скорее положена идея переселения душ, вечного круговорота одного и того же, вечного возвращения. Жизнь «по Юзефовичу» — единый поток, в котором совершенно одинаково барахтаются все персонажи: и «журавли» и «карлики». Конечно, активных героев Юзефовича — самозванцев — все время кто-то преследует. Однако в мифе журавли и карлики представлены как равноправные силы, а самозванцы намного превосходят своих преследователей и энергией и удачливостью. Миф о журавлях и карликах, таким образом, несколько повисает в воздухе и с точки зрения структуры во многом оказывается декоративным украшением повествования.

Критик Валерий Иванченко назвал новую книгу Леонида Юзефовича «плутовским романом с буддийскими мотивами» [1] , и это определение кажется отчасти оправданным. Безусловно, по сюжету это плутовской роман. Обратившись к классике жанра — «Истории Жиль Блаза из Сантильяны» Алена Рене Лесажа, можно легко убедиться, что перед нами один и тот же тип героя. Жиль Блаз, Жохов, Анкудинов, Баатар — все они отличаются предприимчивостью и тягой к перемене мест, для всех них смена очередных декораций оказывается непредсказуемой.

Тем не менее полностью роман Юзефовича, на мой взгляд, этим определением не исчерпывается. Во-первых, для плутовского романа нехарактерно введение в сюжет элементов мистики. Юзефович же фактически выделяет своих самозванцев в особый тип людей, которые подвластны таинственной, так до конца и непонятной силе. Эта недоговоренность, зазор между миром «здесь» и миром «там» отсылают нас к раннему романтизму. Во-вторых, роман Юзефовича не лишен психологизма, что плутовскому роману, в общем, не свойственно. Другое дело, что психологические переживания героев никак не влияют на развитие сюжета, представляя собой, в сущности, яркий и многокрасочный фон, на котором развивается основное действие.

Интереснее же всего в романе — и это уже было отмечено критиками — попытка подробного описания эпохи начала 90-х. И тут, безусловно, опыт историка мог бы оказаться крайне важным. Но ни анализировать происходящее, ни строить на его базе художественно-историческую концепцию Юзефович не стал, причем, если судить по нескольким его интервью, совершенно сознательно. По мнению писателя, история никого ничему не учит, кроме того, современники просто не могут понять подлинный смысл того, что происходит у них на глазах. Тем не менее быт и нравы людей, оказавшихся в непредсказуемой и крайне неблагоприятной ситуации начала 1990-х годов, описаны Юзефовичем подробно и основательно. И дело здесь даже не в бытовых трудностях, не в картинах всеобщей нищеты и неустроенности, а в очень точном воспроизведении самой атмосферы той эпохи — все персонажи этой линии повествования чувствуют себя лишними, никому не нужными, выпавшими из привычного порядка вещей.

И вот тут у автора — несмотря на его явное желание сохранять позицию беспристрастного летописца эпохи — начинает формироваться довольно-таки определенная точка зрения на события того времени. События начала 90-х Юзефович, как мне кажется, воспринимает как некий экзистенциальный хаос, нарушение какого-то, пусть и не очень благополучного, порядка, как «смутное время», посланное нам то ли за грехи, то ли по какому-то странному капризу истории. Любопытно и то, что сама по себе нищета не означает нарушения порядка, — к примеру, от нищей Монголии вовсе не остается впечатления того унылого хаоса, который встречаем мы в картинах постперестроечной Москвы. В Монголии сохраняется многовековой уклад, почти не изменившийся за время пребывания у власти коммунистов.

В России же — и не только конца ХХ, но и середины XVII века — такого духовного стержня автор, судя по всему, не видит. Недаром Тимофей Анкудинов — по сути дела, один из главных персонажей — легко меняет и взгляды, и страны, и конфессиональную принадлежность. С другой стороны, кажется, и у России, кроме внешних не очень благополучных обстоятельств, есть «что-то еще», но в чем оно заключается — для читателя так и остается загадкой…

События октября 1993 года непосредственно встроены в сюжет — именно после них Жохов надолго исчезает из поля зрения Шубина и остальных персонажей. Однако так ли уж важны здесь именно эти события? Ведь с Жоховым, как и с Жиль Блазом из Сантильяны, может случиться все, что угодно, когда угодно и где угодно. Постперестроечная Москва стала здесь всего лишь удачной декорацией, на фоне которой разворачивается действие плутовского романа, и точно такими же декорациями видятся описания Стамбула, Рима, Стокгольма и др. в похождениях Тимофея Анкудинова. Истории Леонид Юзефович отводит роль многокрасочного полотна, на фоне которого разворачивается повествование. Но это даже хорошо — в конце концов, представление об эпохе можно получить, обратившись к дневникам и мемуарам, научным статьям и сборникам документов. Художественное произведение должно в первую очередь и развлекать и увлекать, а с этим роман Леонида Юзефовича «Журавли и карлики», безусловно, прекрасно справляется. Не говоря уже о том, что в «Журавлях и карликах» присутствует все то же неуловимое «что-то еще», загадку которого каждый читатель сможет разгадывать по-своему.

Анна Голубкова

Бумерангов угол

Е в г е н и я  К о н о н е н к о. Без мужика. Перевод с украинского Е. Мариничевой. М., «Флюид», 2009, 256 стр. («Славянская линия»).

Начну с главного — книга мне понравилась. Состоит она из 15 рассказов и повестей, как бы самостоятельных, но связанных между собой в подобие модной формы романа не только местом (Киев) и средой обитания ( средний мир — по классификации подростка из рассказа «Три мира») , не только косвенным пересечением-упоминанием действующих лиц, но и тематикой — бедные мы. Сильные, умные, образованные, независимые в душе, хитренькие, но бедные. Потому что мужика подходящего нет. Не родился он еще нам под пару. Даже если и есть какой-нибудь под боком, то неправильный, никчемный, неверный, готовый из корыстных соображений уступить жену на вечер, или устраивающий скандалы на ровном месте, или маменькин мальчик. Приходится справляться самим или рассчитывать на помощь других женщин. Но матери, свекрови тоже мужьям под пару — хотят как лучше, а это лучше — лучше бы и не надо, дополнительная обуза. У них, старших баб, другое воспитание, свои принципы — другие. Своих дочерей они гнобят, учат, тычут в больные места, своих сыновей прибрали к рукам, жен их стараются унизить, превратить в рабынь, заставить протирать мужу морковно-яблочное пюре либо вообще немыслимое — творог деревянной ложкой. Не жизнь, а совершенный кошмар. Одна надежда на то, что встретится чужой, богатый, благородный или не очень, но все-таки от него, чужого, хоть какой-то прок — чек, или доллары, или подарки, или просто забота.