Византийская тьма - Александр Говоров

— Ну и что там у вас в столице столиц, — спросил Денис, чтобы что-нибудь спросить. — Что там происходит?

— О, синьор! — воскликнул Ферруччи, выступая вперед. — Там такое происходит… Вы не можете себе представить, что там происходит!

Но при всей своей экспрессивности и бурной жестикуляции он не смог конкретно передать, что там происходит. Единственное, что он рассказал наглядно и с большим благоговением, как они в конвое встретили принца Андроника. «Неужели ему семьдесят лет? — ахал генуэзец. — Какой богатырь!»

— Семьдесят один, — уточнил Стративул, который гордился Андроником как национальной святыней:

И рассказал, что в Энейон — имение принца и место его ссылки, а она, говорят, уже отменена, то и дело прибывают знатные люди из столицы… Стративул перечислил несколько имен, среди которых Денису были знакомы рыжий Исаак Ангел, Феодорит и даже Никита Акоминат, полюбившийся ему молодой человек, историк. С некоторым трепетом ожидал имен Теотоки и Манефы Ангелиссы, но не услышал.

В разговор осмелилась вмешаться хозяйка постоялого двора, видимо, она имела здесь порядочный вес. Она сказала, что все приезжие везут за собой целые караваны сопровождающих лиц — друзья, приживальщики, слуги. Что уж делать, так повелось со времен Древнего Рима, чем больше челяди, тем выше мнение об ее хозяине. В Энейоне уже заселили все, вплоть до курятников и все окрестные деревни. Теперь и до ее постоялого двора добираются, предлагают хорошие деньги.

— Молчала бы ты, Анна! — прервал ее Стративул. — Все бы тебе деньги! Тут большая игра, политика. Наш, например, мегадука (губернатор, великий правитель) Аргир, тот Андроника терпеть не может, говорит, что в феме все безначалие от него… Некоторые даже принцу готовы приписать и неурожай и голод…

— Чиновники царские все продажные! — в голос закричал какой-то только что зашедший посетитель, который спервоначалу не мог понять, что здесь происходит, , может быть, приехал судья? — Телку нарочно на общественный выгон загоняют, потом штрафу полцены за нее берут!

«Эге-ге, — подумал Денис. — Да здесь целый митинг назревает. Этого нам не надо». И вообще ему было с непривычки неловко, вот он ест, а остальные стоя смотрят ему в рот. И он спросил, чтобы переменить тему:

— Так где же находится это самое дарованное нам поместье?

Ферруччи развернул свиток, причем все смотрели на него так, будто он собирается напустить на них огнедышащего дракона. Однако юный предок Колумба, хотя и получил порядочное для генуэзца образование, ничего не мог разобрать в греческом минускуле. Взялся Стративул, он при этом перекрестился, даже подул на строчки, словно сгоняя с них беса. Но и у него ничего не получилось, Стративул оправдался тем, что учился читать воинский устав, а там все слова другие.

Пришлось взяться самому Денису, наш Археолог напряг память по занятиям греческой палеографией. Если учесть все точки и значки, которыми отделяются сокращения и все слитности, если взять во внимание небрежность писцов, то можно установить следующий текст: «Пафлагонская фема, в округе Филарица, имение бывшее воина Русина».

— Как, как? — встрепенулась Фоти.

— Ру-си-на, — по складам перечитал Денис.

— Не может быть! — просто вскричала она. — Ой-баяй!

Денис еще раз просмотрел текст, вновь учел все значки и сокращения, но выходило все то же — имение воина Русина!

Тогда Фоти положила голову ему на плечо и заплакала.

— Матерь Божия, заступница! Значит, мой отец умер!

Накануне Пасхи, которая выдалась ранней — не расцвело даже персиковое дерево, что в этих широтах приходится на конец зимы, по столице поползли слухи, будто правительница Ксения-Мария и ее первый министр протосеваст Алексей раскрыли заговор на свою жизнь, а главное — на жизнь и достоинство малолетнего василевса Алексея II. Верховный прокурор Пантехни произвел энергичные аресты. Были схвачены старшие сыновья опального принца Андроника, затем еще ряд влиятельных лиц, в том числе Каматир, тот самый принципиальный правдолюбец, очень желавший стать патриархом, а побывший только городским эпархом и то скоро выгнанный за пьянство.

По самому набору арестуемых лиц все сделали вывод, что заговором, если таковой был, руководил не кто иной, как сам принц Андроник из своего пафлагонского далека.

«Приди, Андроник, — пели бродячие кифареды, — ТЫ на охоте поражаешь льва в поединке боевом. Ты всех врагов своих сражаешь, ведь ты со страхом незнаком. Приди, Андроник, нашу нечисть метлой железной выметай. Всех иноземцев беспородных, всех тунеядцев благородных и всех грабителей народных в пучину ада отправляй!»

Вовсю шел праздник, гудел пасхальный звон, когда эту весть разнесли глашатаи по перекресткам, но с одним существенным дополнением. По случаю великого праздника патриарх Феодосии заступился за виноватых (или невиноватых?), и по его ходатайству юный василевс и царственная его мать простили их и они вышли на свободу.

Но тут новый слух захлестнул урочища и предместья. Теперь страшилась за свою драгоценную жизнь другая Мария, кесарисса, и ее благоверный кесарь Райнер. Они вновь, бежав из-под домашнего ареста, спаслись у алтаря Святой Софии. Как раз в этот час грандиозный крестный ход с хоругвями, мощехранительницами, чудотворными иконами достиг площади Августеон.

— О-гэ! — узнав об этом, закричал народ. — Ломайте ограды, хватайте топоры!

Это была искра, и только ее не хватало в той бочке с горючим, которой была тогда столица. Нашлись идеологи — бродячие попы в пудовых веригах, они готовы были голосить где-нибудь на перекрестке хоть всю ночь, а затем вести народ куда угодно. Некоторые уверяли, что это и есть павликиане, вышедшие из подполья. Так или иначе, празднование Пасхи было сорвано.

Вконец растерявшаяся правительница послала за вечным выручателем Враной, но тот, как раз сочетавшись наконец браком со своей нареченной невестой, повез молодую в свадебное путешествие. Куда бы вы думали? В тот же Редеет, военный лагерь, где вовсю шла подготовка к летнему походу в Болгарию.

Впрочем, Врана отозвался на призывный вопль правительницы и прислал к ней одного из своих молодых генералов. Это был доместик Саватий, имя которого при дворе было почти неизвестно, а для народа ненавистно, потому что, уверяли, он был по происхождению не римлянин.

Доместик Саватий предъявил в Святую Софию ультиматум — освободить помещение храма не позже чем через три часа. Народ смеялся над этим ультиматумом, потому что мягкотелость и нерешительность римских стратегов вошли в поговорку. Сторонники Марухи сбегались к храму и воздвигали заграждения.