Seven Crashes - Harold James

от людей, которые задаются вопросом, зачем нам нужна Федеральная резервная система". Волкер ответил: «К сожалению, мы сейчас единственная игра в городе, которая борется с инфляцией». Он был прав. Исход дебатов 1970-х годов был более ясен в отношении фискального вопроса, о котором Хайек настойчиво предупреждал. Как сказал Эйхенбаум, «сейчас широко распространено мнение, что антициклическая дискреционная фискальная политика не является ни желательной, ни политически осуществимой».

Фридман и Хайек были интеллектуальными провокаторами. Когда они, казалось, переходили к политическим рекомендациям, результаты были экстремальными и вряд ли были реализованы: отмена Федеральной резервной системы, или легализация наркотиков (все более заметная забота Фридмана), или версия Хайека о конкурентоспособных негосударственных валютах. Но они оба положили начало более широкому спектру дебатов, которые постепенно вписывались в интеллектуальный мейнстрим, явно потерпевший неудачу. Самой главной была идея рациональных ожиданий, разработанная Робертом Лукасом и Томасом Сарджентом. В представлении Фридмана и Хайека это была просто вера в то, что экономические агенты реагируют на новую информацию и дисконтируют изменения, которые они видят в политике правительства, что наиболее заметно в поведении рынка труда, где работники чувствительны к темпам инфляции. Лукас и Сарджент пошли гораздо дальше Фридмана и утверждали, что политические выводы, сделанные на основе крупномасштабных макроэкономических моделей, бесполезны для прогнозирования из-за контуров обратной связи, порождаемых постоянной новой информацией. Этот анализ был совместим с радикальным скептицизмом Хайека в отношении макрорасчетов; но в форме, разработанной Лукасом, он поддавался синтезу с кейнсианской традицией. Новые кейнсианцы могли взять рамки рациональных ожиданий и использовать их для разработки, на основе несовершенной или частичной информации и несовершенной конкуренции, теории того, почему могут возникать жесткости. Эти негибкости могут привести к временному дефициту спроса, который затем может быть компенсирован монетарными мерами. Исходя из нового консенсуса, центральные банки использовали модели динамического стохастического общего равновесия (DSGE) для управления деятельностью центрального банка как способ формирования ожиданий и стабилизации результатов. Результат - снижение инфляции и устойчивый макроэкономический рост при стабильности - выглядел весьма впечатляюще, и до 2008 года был практически всеобщим консенсусом.

Общее движение в 1980-х годах к снижению инфляции и большей открытости - большей глобализации - казалось, вытекало из новой институциональной структуры, которая создала стабильность и обеспечила свободную интеллектуальную основу. В его основе лежала идея о важности свободного определения цен для функционирования рынков. Именно это - а не какая-либо точная формулировка политики - можно считать самым явным влиянием на политику Фридмана, который рвался оказать влияние на политику, и Хайека, который полностью отказался от любой подобной идеи. Экономист Роберт Манделл в 1981 году заключил: «Сегодня, в 1981 году, в Соединенных Штатах нет ни золотого стандарта, ни кейнсианского товарного стандарта, ни бумажного стандарта Фридмана. У них есть стандарт Волкера. Но кто может предсказать будущую стоимость фунта, доллара или иены на основе стандарта Тэтчер, стандарта Волкера или стандарта Накасоне?» Уроки Фридмана не были полезны как руководство по методам борьбы с инфляцией, но они послужили ошеломляющим толчком для прежней американской самоуверенности в том, что у США лучшая политика и лучшая теория. Более широкий мир может предоставить практические демонстрации того, как может развиваться бизнес и предпринимательство. Фридман также убедительно изложил простое видение, полностью разделяемое Хайеком, о конкуренции как движущей силе инноваций; и это было особенно актуально для поиска путей модернизации технологий и производства путем открытия и обучения. Эти два мыслителя описали и прославили силы, которые подстегнут новую волну глобализации, но не проанализировали институциональные механизмы, которые могли бы ее обуздать или направить.

 

Глава 6. Великая рецессия: 2008 год

 

Президентское выступление Роберта Лукаса в 2003 году в Американской экономической ассоциации началось с заявления о том, что современная макроэкономика, родившаяся из страха перед Великой депрессией, "в этом первоначальном смысле... преуспела: Ее центральная проблема предотвращения депрессии была решена, для всех практических целей, и фактически решалась в течение многих десятилетий". В то время это казалось заявлением широкого теоретического консенсуса о том, что эпоха крупных спадов закончилась навсегда; после 2008 года это заявление было широко высмеяно, но к 2021 году его снова часто цитировали с одобрением. Великая депрессия была кризисом глобализации, и ощущение глубокого и, возможно, неразрешимого кризиса в 2008 году неизбежно привело к исторической аналогии. Но в Великой рецессии, последовавшей за глобальным финансовым кризисом 2007-2008 годов, глобализация была оспорена, а не свергнута. В той мере, в какой она была спасена или возрождена, непосредственный импульс исходил от центральных банков. Эти институты теперь составляли сердцевину процесса выработки политики.

Финансовый шок, имеющий явные истоки в США, в 2008 году вызвал резкий обвал мирового спроса и международной торговли. Это поставило под вопрос лидерство США в мировой экономике: реальную основу не только Бреттон-Вудской концепции, но и "несистемы" (термин, введенный экономистом Джоном Уильямсоном), которая преобладала в монетарных вопросах с 1970-х годов. Извлечение уроков из похожего краха спроса - Великой депрессии - потребовало беспрецедентной степени действий и координации при спасении банков, использовании денежно-кредитной политики для обеспечения ликвидности, фискального стимулирования и общего согласия поддерживать открытые рынки. Но политико-экономические последствия этого, казалось бы, изначально поразительно успешного вмешательства нанесли ответный удар: если фискальные усилия на практике сводились в основном к спасению банков, то не было ли это вознаграждением виновников и злодеев, финансируемым налогоплательщиками?

В том, что стало условно называться Глобальным финансовым кризисом или Великой рецессией (чтобы отличить его от межвоенной Великой депрессии, а также провести аналогию с ней), многие политики обвинили глобализацию. Так, например, Мервин Кинг, управляющий Банка Англии, сказал: «Истоки кризиса лежат в нашей неспособности справиться с последствиями вступления в мировую торговую систему таких стран, как Китай, Индия и бывшая советская империя - одним словом, глобализация». Глобализация была слишком горячей. В 1920-х годах то же самое явление закончилось крахом кредитных структур и радикальным сокращением спроса. В 1970-х годах экономический перегрев привел к инфляционному росту кредитования, большой неопределенности и сомнениям в отношении политических институтов, но коллапса не произошло. Тскар Жорда, Мориц Шуларик и Алан М. Тейлор считают, что свободные денежные условия, продукт глобализации финансов, стали ключевым триггером пузырей и финансового стресса, а структурные изменения в финансах усилили этот эффект. В новом тысячелетии старые системы дали сбой, разрушились. Является ли новый кризис концом глобализации или концом капитализма? Параллели с крахом 1920-х годов казались неизбежными. Во время Великой депрессии денежные власти потерпели неудачу, и их обвинили в незаконном вмешательстве в политику: "рампа банкиров" или "стена денег" (mur d'argent), которая ограничивала политические действия. После Депрессии центральные банки были национализированы