КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

А он, Прокопьев, не дурень?

Табуретку Нины он починил в день. На музыкальную табакерку ушла лишь неделя. Это прыть халтурщика, сказал себе Прокопьев. Или идиота. Идиота, пожелавшего заслужить комплименты заказчицы. И не просто заказчицы, а женщины, вызвавшей у него обострение чувств. При этом Прокопьев не переставал думать, а не приставлена ли эта самая Нина (или подставлена) к нему по чьей-то корысти? Думать об этом было мерзко. И стыдно. Но вот думал. И сомневался. Опять же, что значит - по чьей-то корысти? По чьей? Три человека попадали в его предположения. Причем у двух, точно, могли быть и корысть, и расчет. А у одного - любопытство и некое еще не разъясненное Прокопьевым чувство. Похоже - недоумение и ревность. Странно, странно…

При отгоняемых им мыслях о возможной подделке Прокопьев вынужден был сравнивать Нину с существами бесспорно подлинными. Так вот, бесспорно подлинным существом была для него теперь буфетчица Даша. Он вспоминал, как в день погрома Камергерского переулка вместе с кассиршей Людмилой Васильевной он перебинтовывал порезанную стеклами коленку Даши. То есть перебинтовывала Людмила Васильевна, а он как бы ассистировал и касался пальцами теплой Дашиной ноги. Даша чуть-чуть пристанывала, стонов же своих стыдилась, пыталась улыбаться, а из глаз ее текли тихие слезы, и Людмила Васильевна жестами посоветовала Прокопьеву взять уложенные у кассы салфетки и протереть Дашины щеки. «Спасибо, Сергей Максимович», - прошептала Даша. «Да что, я старик, что ли, что вы меня по отчеству называете? - сказал Прокопьев. - Мне тридцать шесть, и до пенсии далеко…»

Даша была подлинная, живая, теплая, со слезами и струйкой крови, ими с Людмилой Васильевной приостановленной, а Нина вызывала теперь сомнения Прокопьева, но именно перед ней ему хотелось выглядеть человеком достойным и нечто из себя представляющим. Именно ради нее он старался. А про Дашу ему стало известно, будто бы миллионщик Квашнин сделал ей предложение. Не только хозяйничать в бывшей закусочной в Камергерском, но и обвенчаться с ним. И Даша будто бы сказала, что коли все в закусочной изменится, она там не будет уместна, а идти в подруги жизни почти олигарха не видит соответствия. И надо сказать, известие это, вполне возможно, сотканное из ложных слухов, Прокопьева не слишком взволновало. Но отчасти обрадовало. Необъяснимо, почему.

Нина, фамилия ее в платежной квитанции значилась - Уместнова, быстрому исполнению заказа удивилась и будто бы даже не была этому рада. То есть она была готова продолжать с Прокопьевым разговоры о реставрируемых вещах, а тут их общение могло и закончиться. Стало быть, Прокопьев перестарался. И они с Ниной пришли к мнению, что вещицы следует усовершенствовать. Прокопьев надумал было заставить зазвучать в музыкальной табакерке марш из «Любви к трем апельсинам» Сергея Сергеевича. Но в спешке вызвал произнесение ксилофоном пошлейших «Ландышей». Если бы Нина, по квитанции - Уместнова, одобрила бы эти «Ландыши», всяческие общения с ней Прокопьев бы прекратил. Хотя, когда он ковырялся с табакеркой, мысль об этом в голову ему не приходила. Теперь пришла.

Нина «Ландыши» не одобрила.

– Но для более сложных звуков, - сказал Прокопьев, - для тактов из тех же «Апельсинов», например, недели не хватит, может, и месяцы понадобятся.

– Хорошо, - кивнула Нина, - я подожду. Пусть табакерка побудет у вас.

– Спасибо, - сказал Прокопьев.

– Естественно, потребуется дополнительная плата, я готова, хотя больших денег у меня нет…

– Никаких дополнительных рублей! - сказал Прокопьев. - Посчитаем, что я схалтурил и буду исправлять следы халтуры. Работа эта мне в удовольствие.

– Но, Сергей Максимович, если я сумею выгодно сбыть табакерку антикварам, я буду обязана отблагодарить вас и деньгами.

– Вы все же хотите продать ее? - спросил Прокопьев.

– Буду вынуждена, - сказала Нина. - Тем более что никакой связи с ней не чувствую… Впрочем, извините, пожалуй, я допускаю бестактность… Ведь вы дадите ей голос и мелодию…

– Не берите в голову, - сказал Прокопьев.

Самому ему захотелось немедленно схватить Нинину руку и ощутить, не прощупывается ли сквозь кожу женщины жесткость конского волоса. А лучше было бы с ней переспать, тогда уж поддельность существа определилась бы явственная. «Лечиться надо! - отругал себя Прокопьев. - Лечиться!» Но сразу же понял: при чем здесь проверка существа? Вне зависимости от чего-либо в нем просто опять возникло нормальное мужское желание. Хоть бы ушла, что ли, она, взмолился Прокопьев.

Но Нина, похоже, не торопилась уходить. Может, и в ней жил не один лишь деловой интерес. И в прошлый раз она вроде бы говорила, что желает побыть вблизи Прокопьева приятельницей. Конечно, могла и лукавить. Не силен был Прокопьев в затеях с женщинами, но понимал, что нынешняя игра с Ниной его затягивает. Игра с ее погонщиками была делом особенным, к ней Прокопьев относился серьезно. И вряд ли та игра могла закончиться табуретом и табакеркой.

А что если бы и у Нины возникла нужда, пришло вдруг в голову Прокопьеву, обзавестись миниатюрным изделием, схожим с предметом, интересующим заказчицу Мити Шухова? Какая глупость и даже подлость думать сейчас об этом, осадил себя Прокопьев.

Впрочем, почему подлость и глупость? Некий задавленный в подполье его натуры интерес, пусть и болезненный, несомненно существовал в Прокопьеве, он имел объяснение, и что было его стыдиться? И тут же Прокопьев осознал, что в отношении Даши подобного рода мысль придти ему в голову не могла бы! Не могла!

– Ну вот, мы, похоже, обо всем договорились, - строго сказал Прокопьев. - Будьте добры, позвоните или зайдите через две недели.

– Так уж и обо всем? - улыбнулась Нина.

– Ну это, что касается заказа… - отступил Прокопьев.

– То есть мне следует вас покинуть?

– Не знаю, - сказал Прокопьев. - Вы, Нина, со мной не откровенны. А я помню про невыметенный сор и про неоткупоренную бутыль. И про то, что я был назначен стать жертвенным существом. И вот теперь эти табакерка и табурет как продолжение игры…

– Вы ощущаете во мне опасность для себя еще и потому, что не прочь были бы переспать со мной? Так?

– С чего вы взяли?

– Я женщина. Я чувствую. И вы мне желанны. Порой… Но по вашим представлениям, я могу быть обманщицей, неверной и капризной. Не возражайте, и это я чувствую. Ко всему прочему, в какой-то момент, там, в Камергерском, я вас разжалобила. Будто я у кого-то в кабале или кем-то околдованная, а вас вынуждаю стать рыцарем, способным расколдовать или спасти. Разве такие соображения не приходили вам в голову?

– Приходили… - пробормотал Прокопьев.

– Приходили, - кивнула Нина.

– Но мои соображения переданы вами упрощенно…

– Не оправдывайтесь, Сергей Максимович, - сказала Нина, скорее с печалью, нежели с ехидством. - Давайте не будем создавать напряжений… Через две недели так через две.

И заказчица Нина Дементьевна Уместнова ушла. Но не сразу ушла, а еще и некие действия произвела, зеркальце достала из сумки, губную помаду и записную книжку. Волосы поправила, чуть вздыбила, или взбодрила, освежила прелесть губ, впечатляющая была сейчас женщина, о чем и сама знала, записной книжке, видимо, доверила память о назначенных двух неделях. Ждала от пружинных дел мастера слов, должных удержать ее или хотя бы назначить деликатное продолжение приятных разговоров, предположим, и о взаимных желаниях.

Но Прокопьев был тверд. Сам удивился себе.

– Да, - подтвердил он. - Именно через две недели. Не раньше.

33

Сентябрьским вечером в Газетном переулке я встретил Гнома Центрального Телеграфа Арсения Линикка, и он предложил мне зайти с ним в Щель.

– В какую щель? - спросил я.

– В Камергерском, - сказал Линикк.

– Мне тошно теперь бывать в Камергерском, - поморщился я.

– Надо привыкать, - сказал Линикк. - Я привык. А мы и ненадолго. Зайдем и выйдем.

– А зачем?

– Не знаю. Сам не знаю. Но тянет. Может, что и увидим.

Время у меня было. Денег могло и не хватить. Но свободный человек в свободном государстве волен был именно зайти в коммерческое заведение, разглядеть цены, выругаться, выразить свое отношение к падению социальных нравов и благоусловий и вернуться в просторы рыночной свободы. Не солоно хлебавши.

– Тут и идти-то всего сто метров, - сказал пышноусый Линикк. - То есть, что я вам-то разъясняю! И вы, наверняка, уже нашли новое место для общений? Да?

– Нашел, - сказал я. - Между Консерваторией и театром Маяковского. Душевное место. У Игоря и Антонины.

– Ну вот, - кивнул Линикк. - И я туда раза два заходил. А в Камергерском мы просто посмотрим.

– Посмотрим, - согласился я.

– Уже пора, - сказал Линикк. - Щель уже начинает созревать. Впрочем, она и всегда была готова принять.

Похоже, вопросов от меня он не ждал. И мне не хотелось выслушивать от Линикка какие-либо разъяснения. Прогулочным шагом подошли мы к Художественному, некогда Общедоступному. И все же я спросил: