Правосудие королей - Ричард Суон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Омовения начнутся на рассвете, – сказала Эмилия, сменив тон на чуть более дружелюбный. – Я за тобой приду.
– А потом?
– Молитвы, затем работаем до обеда.
– И что я буду делать?
Эмилия пожала плечами.
– Я не знаю. Скорее всего, тебе дадут черную работу.
Я немного помедлила.
– Ты тоже просила здесь убежища? – спросила я.
Она на миг смутилась, затем с вызовом сказала:
– Не важно, как я здесь оказалась. Важно, что я здесь.
– Хорошо, – сказала я. – Я бы все равно не стала думать о тебе хуже.
– Мне все равно, что ты думаешь.
Несколько секунд мы стояли в неловком молчании, пока наконец не стало ясно, что наш разговор окончен.
– Что ж, еще раз спасибо за то, что любезно помогла мне, – сказала я. – Я понимаю, что отняла у тебя время, и ценю твою помощь.
Она смягчилась, приняв мою смиренную благодарность, но ненамного.
– Тогда спокойной ночи, – сказала она.
– Спокойной ночи, – ответила я, и Эмилия ушла.
Я легла на койку и уставилась в потолок.
– Немино вымя, во что же я ввязалась? – спросила я у пустой комнаты.
* * *
Жизнь в монастыре неукоснительно следовала расписанию, и мне понадобилось всего лишь несколько дней, чтобы к нему привыкнуть. Мы вставали с рассветом, совершали kupaiyanne, то есть ритуальное омовение, слушали двухчасовую проповедь в храме, трудились. Мне, согласно моему положению, действительно дали самую черную работу: я чистила горшки и стойла, ухаживала за больным скотом и мыла полы. Затем мы обедали, снова работали, ужинали; потом наступало время молитв, и мы ложились спать. От «молитв», как выяснилось, было одно название – хотя считалось, что обитатели монастыря должны проводить это время в храмах или маленьких часовнях комплекса, на деле у нас было около часа свободного времени. Только в этот час мужчины и женщины монастыря могли встретиться друг с другом, так что большая часть прелюбодеяний совершалась именно тогда.
После того как мои первичные страхи рассеялись – что произошло довольно быстро благодаря монотонному повседневному распорядку, – я с большей уверенностью вошла в свою роль. Монахи и монахини много раз расспрашивали меня о моей жизни с Вонвальтом – в основном во время kupaiyanne или приемов пищи и вечерних молитв. Мне было больно лгать о том, как он якобы плохо со мной обращался, однако преувеличивать оказалось нетрудно. Все-таки я действительно устала проводить с ним все свое время и я действительно хотела покинуть его. Всякая ложь звучит убедительнее, если прорастает из зерна правды, так что я с легкостью уверила всех в том, как тяжела была моя жизнь. А уродливый шрам на моем обритом виске часто говорил громче всяких слов.
Я все время ощущала, что мне нужно как можно скорее выполнить мою миссию, и поэтому становилась беспокойной и легко выходила из себя. Еще я все время разрывалась между тем, чтобы побольше втереться в доверие и отвести от себя все подозрения, и необходимостью начать расследование заговора. От постоянного напряжения и переживаний я мало ела и плохо спала.
Брат Уолтер – старый монах, стерегший ворота той ночью, когда я пришла сюда, – беспрестанно следил за мной. Из всех обитателей монастыря он был самым недружелюбным. Он вечно ругал меня за якобы плохо выполненную работу или заставлял переделывать простейшие задания просто потому, что ему хотелось повредничать. Когда он не сверлил меня ястребиным взглядом через всю столовую, он прятался в дверях и нишах – якобы чтобы следить, как я работаю, – и плотоядно пялился на меня. Со времен Мулдау мне не приходилось сносить столько нежеланного внимания. Однако, как бы мне ни хотелось списать поведение Уолтера на омерзительную старческую похоть, я все же подозревала, что дело не только в этом – ведь он узнал меня в ту первую ночь. Было трудно избавиться от чувства, что за мной постоянно следят; впрочем, по отношению к брату Уолтеру интуиция меня точно не подводила, и я решила изо всех сил избегать его.
Вскоре я осознала, что больше не могу терять время на проработку моей легенды, поскольку соблазн просто остаться и продолжить жить размеренной уединенной монастырской жизнью стал почти непреодолим. Так что всего через неделю после того, как я попала в монастырь, и за несколько дней до середины Эббы, во время утренней работы я решила, что начну потихоньку задавать Эмилии нужные вопросы. Мы с ней сблизились, но я чувствовала, что она все еще подозрительно ко мне относится. В отличие от большинства монахов и монахинь, с которыми я разговаривала, она не верила, что я пришла в монастырь без тайного умысла.
– На Эббу устраивают что-нибудь особенное? – спросила я. Мы были в саду в одном из клуатров и вырывали сорняки из клумбы.
– В храме ночью будут проводить службу, но идти на нее необязательно, – ответила Эмилия, вырывая огромный клок сорной травы и швыряя его в плетеную корзинку, стоявшую за нами.
– Я, наверное, пойду, – сказала я.
– Как хочешь.
Я притворилась, что с интересом ковыряюсь в сорняках.
– Что ты думаешь о брате Уолтере? – спросила я. Он был совершенно невыносим, а я пыталась свести наш разговор к чему-то похожему на сестринское зубоскальство.
Эмилия мимоходом безучастно посмотрела на меня.
– Ты о чем?
– О том, что… ну ты же меня понимаешь. – Я замолчала, сбитая с толку. Она наверняка понимала, что я имела в виду. Она не могла этого не понимать. Она же не была автоматоном. Не заметить его выходки было невозможно, и, хотя большинство мужчин смотрели на это сквозь пальцы, среди женщин у брата Уолтера наверняка сложилась определенная репутация.
– Нет, Хелена, я не понимаю, о чем ты.
– Я боюсь, что он меня недолюбливает. Он постоянно ругает меня, когда я работаю.
– Может быть, ты недостаточно хорошо работаешь?
Я удивилась тому, как сильно меня это задело. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не огрызнуться в ответ.
– А какие у него обязанности? – спросила я. – Он близок с обенпатре Фишером? – едва сказав это, я сообразила, что задавать подобные вопросы опасно. Такими вещами не интересовались просто так, особенно те, кто только пришел
