Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

— Да откуда он взялся?

— Краб его привез. Желает присоединиться... примкнуть... и требует ознакомить с программой.

Веревкин поморщился:

— Где собираются?

— Далековато: на Степной — в Нахаловке. Да я уж как-нибудь доведу.

— В котором часу?

— Велели вас к одиннадцати доставить.

— Что значит — доставить? Под конвоем?

Приват-доцент нахально глянул ему в глаза:

— Смотря по обстоятельствам. Сами должны понимать... Андр... Иннокентий Матвеевич: взялся за гуж — не говори, что не дюж... Да! Чуть не забыл!

Деньжат малость прихватите — ребятам на текущие расходы.

— А я тебе говорил, что деньгами теперь будет Жора ведать — на Лазоревой?! — спросил Веревкин, и если бы Филимонов был трезв, он уловил бы в этом вопросе зловещие нотки.

— Вы напрасно, Иннокентий Матвеевич, обижаетесь. Затеяли вы дело такое, что без расходов не обойтись.

«Все ясно, — подумал Веревкин, — если я дальше буду откладывать, он, кажется, начнет меня шантажировать. С этой музыкой надо кончать».

Потирая небольшие пухлые ручки и став с этой минуты добрым, сговорчивым, Веревкин прошелся по комнате, глянул на чуть тлеющий закат в окне и решительно направился к шкафу.

— Ты, Иван Игнатьевич, малость зарядился, а я на дорожку рюмочку горячительной хлопну с твоего разрешения... Э! Да тут коньячок! — воскликнул он, распахнув дверцу шкафа.

— Может, и на мою долю найдется?

— А вот сейчас посмотрим... выясним... Все, что сверх моей рюмки останется в бутылке, — твое, — весело приговаривал Веревкин, и Филимонов не видел за распахнутой дверцей, но слышал, как булькает драгоценная жидкость.

Тем временем Веревкин вынул из жилетного кармана таблетку, похожую на очень крупную розовую чечевицу, и опустил ее в стакан, на две трети наполненный коньяком:

— Ого, тебе повезло, Филимонов! Почти полный стакан! Значит, и жизнь твоя будет полная!

Он подал Филимонову стакан, чокнулся с ним своей граненой рюмкой.

— «Юбилейный»! Авербаха угощал, да разве он толк понимает? Вот ты, Иван Игнатьевич, по старой памяти оценишь! Видел в жизни кое-что.

Филимонов принял стакан своими чуть дрожащими пальцами — свой последний в жизни стакан. Они чокнулись, и Филимонов, откинув назад голову и ритмично двигая острым кадыком, выпил все содержимое.

— Не хуже шустовского. Французскому чуть уступает в мягкости, а в общем — великолепный коньяк!

Веревкин попивал из своей рюмочки маленькими глотками, смакуя и в то же время разглядывая Филимонова:

«Да, износилась машина. Под глазами мешки, кожа серая, даже лиловатая... Руки дрожат... А ведь был красавцем! Не помню, как это было с одним деятелем, там, за пределами этой страны... он проглотил такую же таблетку... Его нашли мертвым в шезлонге... Паралич сердца! Мне сказали, что все зависит от организма... сутки-двое... У Филимонова, кажется, не богатырский организм, и не такая уж беда, если у него не найдется шезлонга!».

— О чем призадумались, Иннокентий Матвеевич?

— О бренности жизни, Иван Игнатьевич.

— «Быстры, как волны, все дни-и нашей жиз-ни...» — пропел, фальшивя, Филимонов.

«Всю жизнь фальшивил — фальшиво и умрет», — жестко подумал Веревкин.

В десять они вышли из дома. Луна, выплывая из-за крыши облсуда, на миг осветила фасады домов, темные деревья и опять скрылась в осенней мути. Шли они молча, погруженные каждый в свои думы. Филимонов впереди, Веревкин — еле поспевая за ним.

— Вечер-то какой! Красота! — восторженно воскликнул Филимонов, обернувшись. — Глубокая осень, а можно подумать, что август на дворе.

Они свернули в один переулок, в другой и пошли колесить, все больше удаляясь от центра.

— Где же, черт побери, Степная?

— Самая крайняя, Иннокентий Матвеевич. Рубикон!

Миновали корпуса фабрики имени Микояна, полностью восстановленной после немецкого нашествия.

— Теперь близко, — сообщил Филимонов.

И вдруг раздался отчаянный свист, грохнул выстрел...

— Кажется, накрыли! — испуганно прошептал Филимонов и дернулся в сторону..

— Тихо! — сквозь зубы процедил Веревкин. — Иди так же медленно. Запомни: поставляешь мне старые скрипки, я плачу комиссионные, водил меня по одному адресу, где продается скрипка, адрес в объявлении оказался неточный, даже дома такого не существует. Понял? Повтори.

Веревкина слегка подташнивало. И когда он говорил, челюсть немного не слушалась, и он с трудом произносил слова.

«Может, обойдется? Откуда Филимонов взял, что облава? Какая облава? Трусливый народ!».

Кто-то стремительно бежал навстречу. За ним гнались. Веревкин взял Филимонова за рукав и оттащил его к крыльцу ближайшего дома.

— Ищешь для меня скрипки, — шептал Филимонову в самое ухо. — И до войны носил. Все! А там выкручивайся как знаешь.

Бегущий поравнялся с ними. Полы пиджака развевались, он хрипло дышал широко разинутым ртом.

«Все ушли, порядок», — успел сообщить он Филимонову, не замедляя бега. Или это почудилось Веревкину?

Филимонов сразу приободрился.

— Наше дело — сторона... По улицам ходить не воспрещается... Шли себе и шли...

— Предъявите документы, граждане.

Сержант милиции. Молодой, запыхался, тяжело дышит. Без всякой надобности осветил их фонариком.

— Пожалуйста.

— А ты что здесь делаешь, Филимонов? — удивленно спросил сержант.

5

Птенчики улетели... В железной печурке были горячие угли. На столе стояла нераскупоренная поллитровка. Вторая, видимо, свалилась со стола при толчке. Осколки валялись на каменном полу, весь подвал был наполнен запахом спирта.

— Ясно, что кто-то предупредил, — с досадой сказал Костромцов вошедшему Мосальскому.

Мосальский сунул свой маузер в карман реглана и с интересом огляделся по сторонам.

— Зал заседаний несколько мрачноватый. Говорят, у них и ковры бывают, и диваны...

Конечно, и Борис Михайлович был не менее огорчен, чем Костромцов. Но что же делать?

«Вэра не нащупал, — подумал Борис Михайлович, — жуликов и тех не поймал...».

И ему представилось, как будет разговаривать с ним Павлов, подбадривать. Фу, как нехорошо!

В проломе окна появилось лицо милиционера:

— Товарищ капитан! Там каких-то двух задержали. Сюда доставить?

Костромцов, лазивший в дыру, через которую, по-видимому, ушли бандиты, а затем исследовавший печурку, быстро спросил:

— Где задержали?

— За углом, товарищ капитан. Сержант Сорокин и я.

— Удача? Пошли, товарищ майор! — И они вылезли из развалин.

Задержанных охранял сержант. Мосальский внимательно разглядывал обоих. В одном он сразу узнал Бережнова: широкополая шляпа, как раз такая же в какой приехал Мосальский в Ростов, круглое невыразительное лицо, реденькие монгольские усы... Другой — высокий, в черной повязке, с одиноким и хитрым глазом.

— Вот документы, товарищ капитан.

—